Мозги Ли?

Удивительно, но тесная кухня, чай, мерный гул нравоучений и микроволновки воплощаются в жизнь через каких-то полчаса. Правда, чай не зелёный, а чёрный, и, скорее горький, чем терпкий. - ...Знаешь, почему моя тётка так рано умерла? - Ты рассказывала. Тысячу раз. - закрывая глаза бросаю я. - А вот тебе и тысяча первый! - злится она. Злится показушно - она привыкла к моей дерзости и неподатливости. Знает, что я другой не стану. Зачем она тогда в который раз ебёт мне мозги?! - Её сердце окаменело, потому что она так и не нашла себе мужа, не подарила жизнь ни одному ребёночку... - Ты же знаешь, где я работаю? Правда думаешь, что муженёк и наследник сделают моё сердечко мягким? - Ты. Ты не понимаешь. - она мотает головой, и её обвисшие щёки трясутся, как у бульдога. - Знаешь... - её глаза темнеют, а взгляд становится отсутствующим. - Знаешь ли ты, сколько раз я хотела наложить на себя руки? - Чего?? Это что-то новенькое. Моя мать не из тех, кто может захотеть свести счёты с жизнью. Она очень пробивная и упорная. Ей было всего двадцать шесть, когда она оказалась беременна мной - довольно юный возраст что для тогдашних, что для сегодняшних японских реалий. Она сразу сообщила об этом парню, с чего-то надеясь, что эта новость приведёт его в восторг. Нетрудно догадаться, что вместо ликования он оборвал с ней все связи и отказался платить алименты. Делать аборт было уже поздно. И тогда моя мать, Мизуки Икэда, бывшая до моего зарождения лишь инстаграм-моделью, принялась действовать. Она продала квартиру в Токио. Обзвонила всех родственников и родственниц, и лишь её одинокая и часто хворавшая тётя Мива из Мороика согласилась приютить брошенную племянницу. Написала всем знакомым из Иватэ и смогла устроиться кассиршей в круглосуточном супермаркете. Когда её работу забрала касса самообслуживания, она шустро переквалифицировалась в менеджерку по закупкам в том же магазине. Там она и проработала до выслуженной пенсии, на которую вышла всего год назад. - Да-да. Единственное, что заставляло меня жить в моменты отчаяния - это ты. Понимаешь, я бы на тебя так не давила, если бы ты была предана своему, гм, делу, была готова посвятить ему себя, но... - она хмурит лоб и пристально смотрит в мои глаза. - Я же вижу, что это не то, о чём ты мечтала. Да, маменька, в самое яблочко. - Замолчи. - отсекаю я. Кажется, она обиделась - вздрогнула от моего указания, сузила чёрные мутные глаза и отвернулась к СВЧ-печке. - Обед готов. - сказала она вместе с пищанием устройства и пошла в сторону захламленного балкона. Открыла старую пластиковую дверь, перешагнула через какие - то коробки, закрылась, села на табуретку с тремя ножками и закурила. Я думала, что, наблюдая за этим ритуалом, я перенесусь в прошлое. Однако увидеть, как она выходит на этот балкончик и затягивается из тоненькой сигареты можно было что десять, что двадцать, что пять лет назад. Этот процесс не может соотноситься с прошлым - для меня и, наверное, для неё это что-то вне времени. Я достаю говяжий "Cup Noodle" из печки и беру вилку из выдвижной полки. Мне нравится такая маленькая кухня-столовая - всё под рукой. И ещё - взмахнула тряпочкой, и уже, считай, убралась. Однажды я гостила у скучного паренька из моей команды - он жил с родителями и девушкой в неприлично громадном доме в испанском стиле где-то под Лос-Анджелесом. На кухню можно было попасть, пройдя насквозь нелепо вытянутый, как в больнице, коридор. Тут и там были разбросаны неуместные кадки с цветами - было видно, что хозяйка сама не знала, чем можно занять такие ненужные большие пространства. И вот, за широкой аркой, начиналась кухня - нет, кухнище! Трёхметровый холодильник, штук тридцать секционных кухонных тумб вдоль стен, шестиконфорочная блестящая плита, совершенно бесполезный барный остров посередине комнаты... Всё это было настолько пошло, настолько избыточно и некрасиво, что я хотела предложить сделать хозяйке из этого домины ресторан на триста человек. Рассматриваю мать сквозь замызганное дождём окно. У неё слегка волнистые, тёмно-коричневые волосы. У меня такие же. Мы не брюнетки, как подавляющее большинство японцев и японок, и нос у меня чуть ýже и острее, чем у них. Это было ещё одной причиной, почему меня не любили в школе. В шестом классе меня целый семестр встречали одной и той же фразой: "Доброе утро, гайдзинка!". Гайдзин - уничижительное слово, которым клеймят иностранцев. В один момент я не выдержала и в истерике во время мелкой ссоры спросила у матери: "Зачем ты переспала с каким-то европейцем?!". Понятное дело, что это её взбесило. Она оставила меня без ужина, но тем же вечером начала ластиться. Даже принесла семейное древо на неком старом документе и показала, что я японка, как минимум, в восьмом поколении. А потом достала из кармана халата телефон, нашла свой старый инстаграм и показала фотографию, где мой а-ля отец катает её у себя на шее. Вполне обычный япошка. Жаль только, что ущербным одноклассникам было плевать. Им было совершенно насрать, японка ли я, корейка, да хоть шотландка - даже будь я более традиционной внешности, они бы нашли, за что ненавидеть. - Почему не ешь? - бросает она на ходу, выходя с балкона и идя в сторону ванной. - Я надеялась, что меня встретят нормальным угощением, а не едой быстрого приготовления. На самом деле мне как-то всё равно. Сама она готовить не умеет, так что разницы нет никакой. Она возвращается на кухню и трясет только что помытыми руками. - Хамка. - Ага. Сейчас девять часов вечера. Больше мы с Мизуки не разговаривали. Она помыла голову и сидит, закутанная в халат с цветочками, рядом со мной на продавленном зелёном диване. Смотрим новости на старом полукруглом плазменном телевизоре. Я точь-в-точь помню, как сидела здесь в 13 лет и смотрела этот же новостной канал. Сюжет первый был таков. Группа из пяти анархистов подорвалась на вокзале в Хельсинки, выступая против президентских выборов. Они считали, что власти не должно быть вообще. Они убили 87 человек. Сюжет второй. В Китае уровень безработицы достиг двадцати процентов. Тогда к власти в США пришёл Джон Нельсон, редкостный самодур и ненавистник Азии. Он объявил нам и Китаю торговую войну, и все китайские заводы под американскими брендами стали переноситься в Латинскую Америку, Сибирь и Африку. Американская экономика тоже нехило пострадала от разрыва отношений с самой богатой и населённой страной света, но Нельсон убеждал своё население, что, останься всё как прежде, мощь Китая поглотила бы их. Показывали сюжет о том, как многодетная мать с Тибета вынуждена была варить суп из костей собак - и ни один, ни два, а три раза используя одни и те же ребра. Сюжет третий. Как раз о перенесенных в Бразилию американских заводах. Квадрокоптер летел над Амазонкой, и в прямом эфире было видно покрасневшие и посиневшие воды самой полноводной реки мира. Бывшие до прихода текстильной промышленности насыщенно зелёными пальмы напоминали торчащие из земли обугленные спички. Когда диктор говорил о том, что заболеваемость раком в том регионе поднялась в семнадцать раз, я выключила телевизор. Мне было страшно. Было страшно жить в этом безумном мире, где, видимо, не случалось ничего хорошего. Мать исступленно сидела рядом, в халате с цветочками. Я спросила у неё: - Мам, почему всё так ужасно?.. - У нас всё хорошо, не придумывай. Телевизор был единственным источником света в комнате, а так как я его выключила, я не могла разглядеть мамино лицо. - Все эти войны... Террористы... Неужели тебе не страшно, мама? Она безмолвно поднялась и направилась в сторону прокуренного балкона. Я хотела окликнуть её, но это показалось мне лишним. Вот и сейчас она поднялась после трансляции американского парада в честь ветеранов Великой Войны и пошла за пачкой сигарет в спальне. - Забавно, да? - еле слышно спросила она оттуда. Пришла обратно в гостинную и встала за мной. Я повернулась назад и увидела, как она с улыбкой смотрит то на экран, то на меня. Как-то гордо усмехнулась и пошла курить. Я не поняла, что мать хотела этим сказать. В раздумьях я машинально почистила зубы и легла спать на диван.