***
В этой жизни он зовёт себя Лютиком. Он всегда даёт себе новое имя. В этот раз он – бард, что путешествует и живёт с песней на устах. Разные люди попадаются ему на пути. В ком-то живёт добро и радость. Кто-то желает нести в мир любовь путями, что ему непонятны, однако отзываются глубоко в его костях. Кто-то пытается причинить ему боль. Надуть его. Отобрать то малое, что у него есть. Выпустить ему кишки и сбежать со скудной кучкой монет из его карманов и лютней с его плеча. Он встречает таких людей чёрными глазами, чёрными венами и пальцами с когтями темнее безлунной ночи, и оставляет от них не больше, чем пятна грязи на обочине.***
Лютику нравится Геральт из Ривии. Ему вообще много кто нравился за все его жизни, но Геральт совершенно уникален. Это большая редкость – найти кого-то, кто сияет сквозь тысячи лет прожитых жизней. Геральт считает его досадной помехой, но иногда смотрит на него так странно. Словно не может понять, что он такое. Ведьмак знает: что-то не в порядке. Он чует серу, пробивающуюся из глубины, из-под цветочных духов Лютика. Но он, впрочем, ничего не понимает, потому что Лютик вообще не пытается выглядеть угрожающе. Он просто хочет познать жизнь и увидеть каждый уголок этого мира. – Ты какой-то… не совсем правильный… – говорит однажды Геральт, а Лютик и бровью не ведёт. Не перестаёт перебирать струны своей лютни, даже когда под ногтями у него разливается чернота. – Но и не такой уж неправильный, – отвечает он, и Геральт молчит.***
У Лютика нет никакой власти над монстрами реальными, но вот те, что не имеют тел? Они боятся его. Они знают: что-то с ним нечисто. Древняя тьма, что скрывается в глубине, – слишком большая тень в слишком узких рамках. Кто-то когда-то называл его энергуменом, но он слишком стар для подобных ярлыков. Слишком могущественен. Он всё ещё бродит в тенях разрушенных замков. Его кости тянут звуки битв, давно ушедших в века. Его глаза пылают болью от схождения сфер, словно оно случилось только вчера. Он не энергумен. Он не колдун, не дух. Он не монстр. Он Лютик. По крайней мере… в этом воплощении.***
Его тела всегда умирают от старости или же от ран, которые даже он не в силах исцелить. Такое случается редко – земное оружие не в силах нанести ему необратимый ущерб. Он поднимал свою отрубленную голову над своими же плечами и заставлял кожу срастаться вновь. Он вкладывал собственное вырванное сердце обратно в грудь, закрывая его клеткой из рёбер. Он отращивал новые глаза и конечности, если это было так уж необходимо. И каждый раз его кровь чернеет, от него несёт вулканическим жаром, и звуки вокруг захлёбываются молчанием в страхе перед существом, которому-здесь-не-место-слишком-много-слишком-мало-слишком-холодно-горячо-задыхается-кричит-ломается-исцеляется.***
Время погребло под собой искусство освящения… Тем лучше для него. Освящённое оружие – единственное, что может причинить ему вред. Не его телу. Ему самому. Смена убеждений, новые знания, война и «очищение» земель – и вот уже потеряна древняя практика. Его путешествия от этого только спокойнее. Быть изгнанным из города, заколотым во сне или получить стрелу в спину всё ещё неприятно, но, по крайней мере, он знает, что не будет стёрт из реальности. На его правом бедре до сих пор остаётся шрам – от глубокой раны, нанесённой ангельским клинком больше тысячи лет назад. Рубец следует за ним в каждое тело, что он занимает, – метка, которую ему носить вечно.***
Он чует магию, что расходится во все стороны от принцессы, стоит им с Геральтом войти в королевский зал Цинтры. Она отдаёт горечью нераскрытого потенциала, запертого глубоко внутри её тела, – и эта магия просится наружу, становясь всё злее и резче с каждым прожитым ею днём. Он знает: магия причинит принцессе много боли, если та не выпустит её на волю. Современное колдовство – шаг назад по сравнению с могуществом прошлого, думается ему, но стоит сказать это вслух – и он превратится в капризного старика, а этого ему точно не хочется. Особенно после того, как он дразнил за это Геральта. Поэтому он играет, бегает от озлобленных на него мужей, красуется своими подвигами, убегает от ещё парочки разгневанных супругов, и в целом делает то, что должен, – как знаменитый бард. Хаос льётся через край и из королевы Калантэ. Правда, не магический. Тот хаос, которым выбирают владеть, как оружием. Словно вместо того, чтобы унаследовать хаос, она заковала его в свои клинки и броню. В свои слова и указы. Как и свой меч, она не сдерживает его, и от этого у Лютика по спине бегут мурашки. Он играет ещё. Только забавные, игривые напевы – как приказала королева. Когда появляется рыцарь, Лютик слышит довлеющее над ним проклятие задолго до того, как тот снимает шлем, – оно словно воздух перед грозой. Для Дани хаос – не оружие. Он сковывает его, словно цепи, вплетает в созданный кем-то рок. Он неправильный, но по-другому – словно рана на руке, которой раньше не было. Что-то, что нужно срастить. Исцелить. Не-правильный-но-правильный, как и Лютик. Он пытается не вмешиваться, даже когда это делает Геральт. Ведьмак, в самом деле, героичен до мозга костей, хоть и отрицает это всей душой. Возможно, в этом таится одна из причин, по которой Лютик так ослеплён им. Не влюблён. Пока нет. Но когда сражение замедляется, подходит к концу, и Лютик чует хаос, клубящийся вокруг намерений Калантэ, он точно знает – ничего ещё не кончено. Стоит принцессе Паветте закричать – до того сдерживаемая, кислотная вонь её хаоса разражается чем-то густым и давящим, – с ног сносит всех. Кроме него. Он забывает, что надо бы тоже упасть. Он стоит там же, где начал играть, ураган беснуется вокруг них, а он попросту очарован тем, как изменился хаос Паветты, стоило ему сорваться с цепи. В каком-то смысле, это прекрасно. Его кожу покалывает, словно мятой. Делая шаг вперёд, не обращая внимания на ревущий вихрь, он, чернея глазами, с улыбкой приближается к паре. Обхватывает щиколотку принцессы и мягко тянет, привлекая её внимание. Та в трансе, очарована проклятым рыцарем, и когда она смотрит вниз на черноглазого барда, страха в ней нет. – Думаю, ты доказала свою правоту, – говорит он, и голос его, не повышаясь ни на октаву, слышен, тем не менее, даже сквозь рёв бури. Паветта смотрит. И смотрит. И смотрит. Затем кивает, и следом она и Дани опускаются на землю, пока буря вокруг них утихает. Геральт не перестаёт пялиться на него, хотя чернота уже ушла из его глаз. Он же лишь продолжает улыбаться, не предлагая никаких объяснений, и Геральт отводит свой взгляд, только когда Дани твердит о возвращении долга. Когда Геральт, уставший, ничего не понимающий и желающий только одного – чтобы этот вечер, наконец, закончился – просит себе Право Неожиданности, Лютик с интересом смотрит, наклонив голову. Внутри Паветты – две души, которые он чует задолго до того, как её тошнит прямо на пол. Не одержимость. Совершенно точно не одержимость. Лютик сбегает до того, как кто-либо успевает оправиться от шока и начать задавать ему вопросы, отвечать на которые ему как-то не хочется.***
Лютик не видит Геральта целый год после этого. Они оба путешествуют сами по себе, и всё же Лютик всегда чует ведьмака на хвосте. Нет, тот не выслеживает его намеренно, не следует за ним – это, скорее, притяжение душ. Струны сердец, что завязаны узлом и тянутся друг за другом. Он знает: они снова встретятся, и он не торопится. Он путешествует к местам, давным-давно позабытым. К тёмным углам мира, не предназначенным смертному взгляду. К выбоинам в ткани пространства, скрытым от неуёмных глупцов. Он путешествует.***
– Лютик, – выдыхает Геральт, запыхавшийся и покрытый кровью – как своей, так и монстров. Он дышит тяжело и часто, зажатый в руке меч у его бока указывает остриём вниз. Света в ночном небе – лишь тонкий полумесяц луны, но Геральту хватает и этого, пока по его венам бежит Кошка. У него абсолютно чёрные глаза, посеревшая кожа, и чёрные вены выступают на его лице. Глаза Лютика, такие же чёрные, смотрят на него в ответ, кровь чудовища капает с его чёрных рук, висящих плетьми вдоль тела, и чёрные вены вздуваются на его плечах, шее, груди. Стая виверн, целое гнездо, лежит бездыханной у его ног. Одни твари просто попадали замертво без единой капли крови, у других грудные клетки разорваны изнутри, третьи попросту располосованы надвое. У каждой виверны голова нетронута – чтобы Геральт мог забрать свою награду. Лютик на этом собаку съел. – Ох, как я люблю этот твой вид, - улыбается Геральту Лютик, поигрывая когтями. – Ну, это же прямо копия моего собственного стиля. Лестно, лестно. Геральт смотрит на него, явно не замечая ран, что во множестве покрывают его тело. Наверняка в нём ещё уйма адреналина, как и зелий, что он принял перед тем, как Лютик наткнулся на него. Путешествовать ночью вообще не проблема для него. Сон ему не нужен, да и не боится он ничего в этом мире. По крайне мере, ни чудовищ, ни чужих клинков. Просто он напоролся на Геральта, сражавшегося в заведомо проигранной схватке, так что пришлось вмешаться. Ведьмак продолжает пялиться, не говоря ни слова, и голова Лютика по-птичьи чуть склоняется набок: – Ты же позволишь мне обработать твои раны? Не то что бы ты сейчас в состоянии что-то делать, так что просто сядь и будь милашкой. Он делает шаг вперёд, но Геральт поднимает на него свой серебряный меч, и он останавливается. Его взгляд пылает, и чернота встречается с чернотой в их глазах. – Что ты такое? Что ты сделал с Лютиком? Тот только фыркает и устраивает руки на бёдрах, совершенно не впечатлённый. – Я и есть Лютик. Всегда им был, – говорит он, а Геральт хмурит брови и раздувает ноздри. – Сера, – картинка в голове Геральта складывается, и он говорит медленно. – Ты энергумен. – Близко, но всё же не то. Геральт сужает глаза. – Тогда, значит, ты демон, завладевший человеческим телом? – Это тело должно было родиться мёртвым, когда я забрал его себе, и да, полагаю, в общих чертах, меня можно назвать как раз демоном, но энергумен – слишком современное понятие. Я куда старше подобных ярлыков, и несколько не вписываюсь в них, – легко отвечает он. – Не совсем правильный. Не такой уж неправильный. Геральт смотрит на него и молчит, пытаясь понять, что же ему делать дальше, но Лютику как-то надоедает ждать. – Да опусти ты уже свой меч. Серебро. Сталь. Платина. Железо. Не имеет значения. На мне ничего не сработает, – говорит он, и вдруг оказывается прямо перед Геральтом, а серебряный меч покоится в ножнах. Ведьмак отупело сжимает свою всё ещё вытянутую руку, прежде, чем отпрыгнуть назад. – Какого… – Перестань ты уже дергаться! – огрызается Лютик, хватая Геральта за плечи и подталкивая, чтобы тот сел. – Ты же раздербанишь свои раны, олух. Дай, посмотрю, – не дожидаясь ответа, чёрные руки уже снимают его броню. – Почему ты мне ничего не сказал? – не отстаёт Геральт, пока Лютик обрабатывает его раны, вычищая грязь и кровь – насколько это возможно без ручья под рукой. – Ты, конечно, извини меня, дорогой мой, – весело отвечает он, вяло улыбаясь. – Но уж подскажи, на каком свидании я должен был поведать, что я, между прочим, потусторонний хтонический ужас, что разгуливает по миру в новой плоти каждое поколение и обладает силами, давно уже чуждыми вашему миру, – на первом или на втором? Знаю-знаю, с сексом надо подождать до третьего, но у меня всегда было плохо с этим правилом. Геральт смотрит на него осуждающе, но Лютику плевать – он улыбается. Они ещё немного сидят в тишине, пока Лютик не заставляет Геральта подняться и дойти до Плотвы, присутствие которой он чует неподалёку. Головы виверн могут и подождать немного. – Я бы не убил тебя, – шепчет Геральт, и голос его звучит устало – это зелья понемногу выветриваются. – Ты бы и не смог, – отвечает ему Лютик. – Я бы не стал пытаться. – Приятно слышать. Мне, знаешь ли, нравится жить обычной жизнью. Этот ваш реальный мир – интересное и довольно милое местечко. Как-то я не вижу особой важности в том, чтобы рассказывать о своей истинной сути. – Как давно ты уже живёшь? – Этому телу двадцать восемь лет. – Я не про тело… я про тебя самого. – А я не живой. Геральт вздыхает тяжело, явно раздражаясь, и Лютик улыбается про себя. – Как давно ты в этом мире? – ворчит ведьмак сквозь сжатые зубы. – Давно, очень давно. Я был здесь задолго до последнего схождения сфер. – Последнего?.. Лютик только отмахивается от него – они уже подошли к Плотве. Лицо ведьмака вернулось к своему естественному оттенку, вены больше не выпирают, а глаза вновь отливают золотом. Лютик же, в свою очередь, к нормальному облику не вернулся – и Плотва испуганно ржёт при виде него. Это немного обидно, но Лютик просто стоит и смотрит в глаза лошади, предлагая ей ощутить частичку его сути, пока та не успокаивается, наконец, узнав его. Довольный собой, он улыбается и вытаскивает аптечку из седельной сумки – он всё ещё должен подлатать своего ведьмака.