***
Неуловимый***
Далёкий***
Где же ты?***
Здесь, наверху, мир такой большой***
Голубое небо голубой океан голубой шар в чёрном мешке***
Я хочу домой***
Я дома я хочу домой я дома я хочу домой я дома***
Пустота меж звёзд – словно он сам словно дом но это не дом это рождение Он заполняет собой пространство В нём почти достаточно места***
На шаре какая-то плесень. Земля. Так её называют. Ему там не место, но он хочет там быть. Он – паразит, пытающийся удержать своего хозяина в живых. Они никогда не были живы. Он был. Он эгоистичен.***
– Я здесь. И вот он действительно здесь.***
-----------------------------------
– Лютик? Рябь, от которой колышется воздух, волны и гребни, и сотрясающие толчки, что исходят из-через-против каких-то иных барабанов. Шум. Это шум. Новая рябь – он пытается её не слушать этими штуками, называемыми «ушами», но она переводится как-то неправильно. Визги и крики, у которых нет ни цели, ни особого значения. Дикие и резкие, мягкие и сонные. Ох. Не шум. Свет. Ему нужны… Глаза. Пространство, в котором он находится, – это комната, а пространство внутри этой комнаты – это тело. Его тело. Здесь есть ещё одно тело, и оно не его. Знакомое. У него есть название – вибрация, разрезающая воздух, которая принадлежит ему одному. Он думает, что, наверное, может сымитировать эти вибрации. Рты вырастают на теле, что принадлежит ему, открываясь поверх плоти и кирпичных стен, окружающих его. – Йеннефер? Чародейка рассматривает рты на стене. Он заталкивает их в трещины извести, скрепляющей кирпичи, и она успокаивается, нервная дрожь вокруг её ауры утихает. Всё это так болезненно-знакомо под его пальцами, и он имитирует, чтобы понять. – Пожалуйста, не бойся меня, – скулит он, и от дрожи звучит так, будто по стеклу идут трещины. Фырканье. Не его. – Чего бояться-то? Ты ж у нас почти всегда выглядишь как тот ещё слизень, – говорит Йеннефер, и рука пропускает сквозь пальцы что-то на его макушке. Эту самую руку она затем демонстрирует ему – с неё стекает чёрная жижа. – Соберись уже. Ты пачкаешь мою старую кровать. – Здесь так много грусти, – шепчет он, не понимая, почему бывшая комната Йеннефер ощущается такой тонкой и ломаной. – Зачем ты пыталась убить себя? – его рука – ещё минуту назад у него её не было – тянется и хватает её запястье, и в шрамах на нём оркестром гремит история. Воспоминания, силой заключённые в её кожу. Не победа. Но почему тогда она ощущается таковой? – Я хотела сбежать, – отвечает Йеннефер – честность в её словах выбита из неё, но не кем-то другим – ею самой. Доверие льётся из шрамов под её кожей и канатами вьётся вокруг её рук. – Побег – это начало. Смерть же – это конец, – грустно говорит он, и на его глазах осколки перерезают её вены – будто это происходит прямо сейчас-потом-позже-давно. – И я выжила, – говорит ему Йеннефер, снова ведя рукой по его макушке. В этот раз слизи на ней не остаётся. Ему кажется, что он уже может… то действие. Чувствовать. О, точно. Нервы. Пальцы в его волосах – это так приятно… – И теперь я сильнее, – продолжает Йеннефер. – Иногда боль – это просто боль… – тоскливо вздыхает он, порезы расцветают на его собственных запястьях, тянут за собой воспоминания, и он понимает их – отчаяние тяжестью давит на его язык. Вкус. Оно на вкус такое противно-сладкое и искушающее. – Шрамы означают, что ты выжил, – парирует Йеннефер, и её рука тянется к его правой ладони. Он ощущает себя истончившимся там. Он не помнит, почему. – Шрамы означают, что тебе причинили боль. – И что ты при этом выжил, – повторяет она с нажимом, и он думает, что, пожалуй, больше не хочет с ней спорить. Её реальность – это сила, это огонь, это выживание. Он цепляется за всё это и отпускает себя обратно во тьму – пора отдохнуть.***
Когда Лютик вспоминает своё имя, он извиняется перед Йеннефер. – Ой, заткнись, – чародейка закатывает глаза – за окном ярко светит утреннее солнце. – Ты нуждался в помощи и пришёл ко мне. Явно какой-то здравый смысл в твоей склизкой башке всё же имеется. – Мне от твоих подколов теперь не отвертеться, не так ли? – вздыхает Лютик, но его рот – теперь, когда он вспомнил, только один – сам собой складывается в улыбку. – Ты залил своей жижей все «безупречные залы» Аретузы. – Прости… – За что? Ты бы видел лицо Тиссаи! – гаденько ухмыляется Йеннефер, и Лютик приподнимает бровь. Что ж… тогда ладно. – Я удивлён, что никто ещё не попытался вынести твою дверь, если честно. Служители хаоса обычно любят совать свой нос куда не следует, – он внимательно смотрит на безмолвную дверь этой маленькой, печальной комнаты. – О, ещё как пытались, – фыркает Йеннефер, отмахиваясь. – Мне пришлось всех отогнать. Ну, почти всех. Трисс попыталась помочь и… ну, – она замолкает и смотрит на Лютика с впечатлённой усмешкой на накрашенных губах. – Стрегобор умудрился пробраться – хотел посмотреть на твои внутренности, и, как оказалось, ты ему их продемонстрировал. Он до сих пор не очнулся. – Так это же настоящее улучшение, – ворчит Лютик – отвращение, которое растёт в нём при одном упоминании имени чародея, заставляет кожу на его шее сжиматься и скручиваться. – Что с тобой произошло? – внезапно прерывает ход его мыслей Йеннефер, и он оседает на месте. Прокол, что пронизывает его ладонь насквозь, мерцает лёгким, размытым светом, но на ощупь он холоден. Он не затянется шрамом до тех пор, пока он не сменит тело. Помечен. Он помечен. Снова. – Бойся мужчину в крылатом шлеме. Он такой же, как я, – произносит он, глотку сушит, будто в горле у него муравьи. – Демон, но не демон? – уточняет Йеннефер, щуря лавандовые глаза. Когда Лютик продолжает молчать, мороз бежит по его костям, пока они не сплетаются друг с другом – бездвижные, заледеневшие и содрогающиеся одновременно. Чародейка кладёт руку ему на плечо и сжимает. Солнце заходит. – Мне пора идти, – тихонько говорит она, будто это секрет. – Куда? – шепчет он, но ему отвечает царапина на его загривке, и он говорит: – Холм Содден, – он хмурит брови. Марш на горизонте. Далёкий, но знакомый. Уже не цунами. Холодный, словно лавина. – Нильфгаардская армия всё ещё идёт вперёд. Мы не знаем, как они выжили после того, что случилось в Цинтре, – объясняет Йеннефер, пламя в её крови грохочет, молит, алчет присоединиться к рёву войны. – Не выжили, – выдыхает Лютик. Холодно. Так холодно. Знакомо. – Тот, другой демон? – спрашивает Йеннефер, но в её голосе нет удивления. Лютик глотает муравьёв, что ползают в его глотке, заставляет остатки своего тела собраться в единое целое. Зарастить трещины, о которых он позабыл. Выверить пропорции. – Как ему удалось овладеть целой армией? – чертыхается Йеннефер, поднимаясь и начиная вышагивать из угла в угол – ярость так красиво струится в ней. – Не овладел. Там не осталось тел, которые можно было занять. Это их тень. То, что осталось. Неправильно. Не должно быть так. Это оскорбление. Неуважение. Он должен быть отвратен самому себе… – А ты можешь сделать так же? Поднять армию? – Неправильно! – срывается он, оскорблённый, его собственная тяжёлая ярость хлещет через край. – Это неправильно! Я могу поглотить вашу звезду, когда я становлюсь слишком горячим, но я не делаю этого… Я лучше. Я буду лучше. Он трясёт головой и поднимается внезапно, смотрит в углы комнаты, наблюдая, как планы реальностей сплетаются воедино. – Ты можешь остановить эту армию, Йеннефер, – говорит он, изрезанно и добро. Уверенно. – Магия – чистая магия – это не порядок хаоса. Или хаос порядка. Это баланс, постоянный и вечный, - как танец. Ты достаточно сильна. И всегда была таковой. Угол изгибается, сжимаясь, и планы больше не сходятся. Йеннефер что-то говорит – она не видит, что видит он, – и в какой-то момент в комнате остаётся всего одно тело. Его. В одиночестве. Планы выстраиваются параллельно, сжимаются и перекатываются, и он смотрит в пространство между ними. Кагыр смотрит в ответ. Чёрные глаза встречают чёрные глаза. – Мы будем уничтожены, и это неотвратимо, – произносит Кагыр, голос его звенит эхом среди сосулек, что поселились меж его зубов. Пещера – холодная и мёртвая, с замороженными костями внутри. – Так было всегда, – рычит Лютик – не эхо, но взрыв, искрящийся и ревущий, словно поток лавы. Давно он не ощущал такой ярости, такого негодования, давно не был так лично оскорблён. – Зачем же бежать от неизбежного? – спрашивает Кагыр, чуть склоняя голову, – выглядит он ещё менее человечно, чем даже сам Лютик. У Лютика в этом всё же больше практики. – А зачем его торопить? – парирует он, искрясь, тлея, громом раскатываясь. – Я устал от ожидания, – весь Кагыров ответ, дыхание облачками струится из его рта, и Лютик скалит зубы. – Так вонзи стрелу себе в сердце и оставь меня в покое, – огрызается он – чернота ширит его пределы, придаёт ему резкости, злобы. – Мы – одно и то же. Мы устали, – настаивает Кагыр. – Ты – это ты, а я – это я, – отбривает Лютик, и от непонимания его собрата в животе у него горчит. Улей с единственной пчелой. Сломленной, жалкой и такой знакомой. – Я покончу с тобой. Ты устал. Время пришло. – Время пришло тебе от меня отъебаться, – рычит Лютик, и планы вновь переплетаются, сходясь в одной точке. В углу. Лютик один. Он никогда не бывает один.***
Странное спокойствие окружает Лютика и Геральта, пока они ждут, сидя в гостевой комнате замка Цинтры, куда Лютик их затащил. – Война уже близко. Мои друзья гибнут. Почему же я ничего не чувствую? – Лютик шагает из угла в угол, пока Геральт сидит в кресле и проверяет снаряжение, которое ему вернули. Плотву же уже отправили в замковые стойла, где её хорошенько балуют. – Это спокойствие перед бурей, – бросает Геральт, не поднимая головы. – Нет… буря уже здесь, – Лютик качает головой. На улицах, среди теней – спешка, солдаты и стражники торопливо шерстят город, отдавая горожанам приказы собирать вещи и бежать – чем скорее, тем лучше. Лают собаки. Ярмарки разорены. Кого-то уже затоптали насмерть. – Смирение, – бросает Геральт на этот раз. Он и вполовину не следит за разговором. В нём всём – в его руках, коленях, глазах, спине, даже в волосах – ощущается усталость. Ему бы отдохнуть, но он держится. Лютик не знает, зачем он держится. – Мы сделали, что могли, и теперь можем только ждать, – рассуждает Лютик, вспыхнув вперёд и назад и создав собственный образ, который повернулся и рассматривает его. – Всё так? – Может, это шок, – высказывает своё предположение образ. – Шок? Я что, в шоке? Геральт, – он оборачивается, и наконец ведьмак поднимает взгляд, совершенно не удивлённый тем, что у его барда в прямом смысле разговор с самим собой. – Я когда-нибудь был в шоке? Но Геральт не отвечает. Он просто вздыхает – устало – и встаёт. Откладывает своё снаряжение и подходит к Лютику. – Что с тобой, Лютик? Что с тобой на самом деле? – спрашивает он, стоя перед уже чуть более плотной фигурой этого-просто-его барда. Остаточный образ тает. – Я… я не знаю, – Лютик поднимает взгляд на Геральта, глядя своими голубыми глазами в его жёлтые. – У меня такое чувство, будто я вот-вот развалюсь на куски, но я ведь не делал ничего плохого… в последние дни… правда же? – Хмм, – Геральт чуть наклоняет голову, молча рассматривая Лютика, а потом поднимает руку, устраивая её на Лютиковой щеке. Они и раньше касались друг друга – иногда ласково, иногда не очень, но ощущение Геральта – во всех смыслах – всегда было для него чем-то особенным. Таким густым, словно туман. Заволакивающим глаза, но почти неощутимым на теле. Будто шум волн, а не всего океана. Непрекращающийся и могучий, растущий вместе с чужим зовом, дающий жизнь мелким лужам, оставшимся от прибоя и забытым рыбаками. Любящий, но устрашающий. Полный забав для ребёнка с необычным умом – убегающий-возвращающийся-убегающий-возвращающийся. Лютик почему-то не чувствует этого. Он вообще ничего не чувствует. Он тянется вперёд, и всё, что он ощущает, – это усталость: битва с непобедимым, крюки, что за ресницы тянут вниз, вниз, вниз, сдавливая внутренности в единую сотрясающуюся, извивающуюся груду отчаяния. А он-то думал, что эта усталость принадлежит Геральту. – Мне кажется, я устал, – шепчет Лютик своё открытие. – Ты и раньше уставал, – хмыкает Геральт, но не убирает руку, как того ожидает Лютик. Он просто проводит большим пальцем – мозолистым и грубым, сплетённые корзины, – по коже Лютика. Далёкий шум волн гремит у него в ушах. – Моё тело уставало. А я… – Лютик запинается, смотрит вниз, на свои руки. Они чёрные, когтистые, жуткие. Он и не заметил. Как долго уже они такие? – Я не уставал уже очень давно. – Даже неземным не-демонам иногда нужно вздремнуть, – мягко фыркает Геральт, и неожиданность его слов заставляет Лютика наконец посмотреть на него. Он улыбается-ухмыляется-счастлив-поддразнивает. И от этого у Лютика что-то тянет так… так… о, да он ещё никогда такого не чувствовал. Ещё ни разу в своей вечной жизни. Это чувство – его собственное, и оно заставляет его внутренности кувыркаться, и замерзать, и гореть. Ох. – Ведьмакам порой тоже стоит вздремнуть, – отбривает он, и дыхание сбивается у него в груди, потому что… ох. Он всегда знал. Всегда это чувствовал. Он наблюдал, как оно растёт и крепнет внутри него, нарастает поверх его костей, словно плющ на стенах руин. Жизнь, выплавленная поверх смерти. Но оглянуться и осознать, что он уже за точкой невозврата, что он без всяких сожалений пролетел мимо неё на всех парах давным-давно, доходя до того, что он уже и не помнит, как оно было раньше, до Геральта… Осознать это – всё равно, что пощёчина по его дурной слепой роже. Он и раньше любил. Любил так сильно, что любовь эта причиняла боль. Любил, пока не ощутил свободу, будто был заперт в клетке. Любил так, будто любовь была ключом, свободой и тюрьмой. Любил, как должно любить живое существо. В этот раз всё совсем иначе. Эта любовь глубже, чем его тело. Глубже, чем всё, чему он научился и во что играл, будучи мужчиной-женщиной-дитём-солдатом-наследником-селянином. Ох. Это… странно. Осознать на месте, любить другое существо любовью настолько глубокой, что она будто ему знакома, хотя и совершенно нова. «Ах, ну конечно, это именно ты», хочет сказать он, но лишь улыбается в ответ закатывающему глаза Геральту. – Мне не нужно спать, – фыркает Геральт. Делает попытку убрать руку, но Лютик ловит её. Держит её в своей ладони и улыбается чуть шире. Он так устал, но мысли его прояснились. Будто он тонет в кристально чистом пруду. – Ты же в курсе, что я чувствую, насколько ты устал? – говорит он так, будто посвящает в секрет. Будто чувства Геральта – это что-то тихое, о чём они не говорят. Геральт перехватывает крепче руку Лютика и щурит на него глаза. – Ну же. У нас есть время, помнишь? А потом мы заберём тебя и милую Цириллу отсюда, и ты сможешь стать тем самым эмоционально закрытым папашей, которым был рождён. Он тянет – легко-легко, так легко, что Геральт может спокойно вырваться, но наградой ему становится ведьмак, медленно следующий за ним к кровати. Лютик всё думает, когда же в своей отчаянной, безумной гонке за Геральтом – сберечь его, удержать, быть частью его жизни – он успел заработать право подталкивать его в нужном направлении. Не толкать – Геральт оттолкнёт в ответ, но подталкивать. Именно подталкивать. – Спи, Геральт, – говорит Лютик – тихо, низко, снова доверяя секреты, и остатки Геральтова упрямства уходят вместе с его вздохом. Геральт не слаб, но он выбирает быть таковым для Лютика. Позволяет себе моменты слабости – не истинной слабости, но он считает их таковыми, и вот это и важно – в ответ на мягкие тычки, тоску и заботу барда. Он вздыхает. Он сдаётся. И с того самого дня на горе он светится этой любовью, которую он отказывается облекать в слова – поглощающий всё вокруг ореол сомнений в себе точит края этой любви. Лютик утягивает его на кровать и они оба проваливаются в такой нужный им обоим сейчас сон.***
Стоит Лютику покинуть Аретузу – слой хаоса покрывает его кожу будто сажей, – он чувствует облегчение. Йеннефер его друг, но это место ему не нравится. Аретуза – мрачное место смерти и смятения, и уроков, что передаются из поколения в поколение, в поколение, в поколение, пока правда и ложь не смешиваются друг с другом в единое ничто. Он делает шаг, и вот она, Плотва – даже не реагирует на него, только тычется мордой в знак приветствия. Он улыбается и подсовывает ей морковку, которой у него до сего момента не было. – Лютик! – доносится до него радостно, и он оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как несётся к нему Цири. Он обнимает её – крепко и отчаянно, – и в воздухе пахнет слезами, но никто не плачет, и дрожь, что сотрясает его кости, эта измотанность практически сбивает его с ног. Его правая рука пульсирует болью. – Здравствуй, принцесса, – шепчет он, улыбаясь в её светловолосую макушку. Она дрожит, в смятении, заставляя себя держаться – как храбрый воин, которым ей бы не должно быть. – Лютик, – зовёт чей-то мягкий голос. У Лютика новые уши, созданные заново, и это – один самых чудесных звуков, что касались их с тех пор, как он вспомнил, что они такое. Он поднимает взгляд и едва успевает собраться, как вдруг Геральт уже здесь и заключает в объятия и своего барда, и своё дитя неожиданности. Лютик вздыхает, оседая – совсем немного, – и перекладывает свой вес на руки ведьмака. Геральт принимает это, принимает эту ношу, прижимает его к себе и тянет к небольшому лагерю, что ему удалось разбить. Они сидят на чьём-то спальнике – он новый и мягкий, явно не Геральтов, – и Лютик опирается на своего ведьмака, а Цири – на Лютика. – Я так рада, что с тобой всё хорошо, – шепчет Цири – на грани всхлипа, пугливым шагом в сторону отчаяния, но она не позволяет себе сделать этот шаг. – Как долго меня не было? – спрашивает он, потому что, пока он был с Йеннефер, он ни разу не был достаточно в сознании, чтобы спросить её об этом, – его восприятие терялось, расширялось и сжималось. Сингулярность, что наполняет бескрайнюю бездну. Он так устал. – Немногим больше двух недель, – отвечает Геральт. Рука, большая и грубоватая, гладит Лютика по волосам. Когда так делала Йеннефер, это успокаивало тело Лютика. Когда это делает Геральт, успокаивается его разум. – Ты должен был присоединиться к нам сразу после того, как остановил армию Нильфгаарда! – вскидывается вдруг Цири, пересаживаясь так, чтобы устроиться прямо перед ним и заглянуть ему в глаза – просто чтоб он видел, насколько сильно он её расстроил. Он тянется к ней и проводит костяшками правой руки по её щеке. – Прости меня. Кое-что изменилось, – говорит он и чуть убирает руку, дабы Цири могла увидеть его ладонь и светящееся пятно, что пронизывает её насквозь. Светлячок, что заперт внутри его кожи, тени движений прямо под ней, которые не могут принадлежать венам или костям. Цири ахает, но это Геральт берёт его руку в свои, рассматривая метку и оглаживая её большими пальцами. Его брови нахмурены, тело напрягается в попытке запечатать все его чувства-эмоции-реакции-панику, что вскипают и просятся наружу. – Один из моих собратьев завладел телом человека по имени Кагыр. У него… у него святые стрелы, – шепчет Лютик, и вспышка чувств-эмоций-реакций-паники в Геральте растёт, заставляя костенеть его плечи. Для ведьмака «без эмоций» он слишком много волнуется. – З-зачем же члену твоей семьи пытаться напасть на тебя? – спрашивает Цири – её же глаза прикованы к ладони, что всё ещё покоится в руках Геральта. Ему нет нужды продолжать держать её, он увидел всё, что можно, но от этого контакта меж ними расцветает тепло – нежное и мягкое, словно капли летнего дождя, – которое заставляет отступить этот парализующий страх внутри. Лютик позволяет ему продолжать держать его руку. – Он не член семьи. Просто собрат. Кто-то вроде меня. И он не пытался напасть на меня. Он пытался меня убить. – Зачем же ему это понадобилось? Вы что, враги? – всё выспрашивает Цири, наконец глядя в лицо Лютика своими большими глазами. Её паника громче, чем Геральтова, но его – плотнее. Тяжелее. Груз, который он отказывается с себя сбросить. – Нет, просто пришло его время умереть. – А к тебе это каким боком относится? – рычит Геральт – густой звук прямиком из его грудной клетки, – его хватка крепчает, и Лютик укладывает голову подальше ему на плечо. – Мои собратья не стремятся жить как я. Они не создают и не строят вокруг себя. Для них «уникальный» – это всего лишь слово, у которого нет смысла, а если нет индивидуальности, как можешь ты выделиться из серой массы? Даже в своей собственной голове? – Значит, его время умереть пришло, но он считает, что вы все одинаковые, и хочет убить и тебя тоже? – вопрошает Цири, и Лютик смотрит на неё краем глаза, улыбаясь. – В целом да, – хмыкает он, в груди его грохот, и он закрывает глаза, прижимаясь крепче к своему ведьмаку. На несколько мгновений устанавливается тишина, а потом: – Вы, ребята, реально странные. – Ты привыкнешь со временем, – бормочет Геральт своему ребёнку неожиданности, и Лютик оглядывает их обоих, приподняв брови, а потом запрокидывает голову и от души хохочет. Вскоре к нему присоединяется Цири, и даже Геральт фыркает легко, плечи его расслабляются. Так много дел, но пока что Лютик просто растворяется в этих двоих, которые значат для него так много. И он выбирает любовь.***
Они путешествуют, их цель – Каэр Морхен, и снежные вершины барабанами бьются в груди Лютика, когда о них думает Геральт. Знакомое место, дом, когда больше идти ему некуда. – Я могу помочь с починкой, – предлагает Лютик одним днём, когда слышит грохотанье камней, катящихся с изломанных стен только лишь от одного упоминания ведьмачьей крепости. – Если, конечно, другие ведьмаки спокойно воспримут гигантскую, тёмную и монструозную тварь, шарящуюся по округе и ремонтирующую их форт. – Они достаточно крепки духом, чтоб не бояться зазнавшуюся чернильную кляксу, – фыркает Геральт – с лёгкостью, какой у него не было уже очень, очень давно. Цири подпитывает эту лёгкость, что хорошо. – Йеннефер назвала меня слизнем. Ты зовёшь меня чернильной кляксой. Что я сделал, чтоб заслужить такое неуважение? – стонет Лютик, драматично запрокидывая голову, и Цири хихикает со спины Плотвы. Бард машет на неё рукой, отчего она только громче смеётся. – И почему это её СРАЗУ ЖЕ усадили на Плотву, а мне такой привилегии не доставалось до тех пор, пока я не начал вытекать наружу? – Она ребёнок. Ты же – бессмертное грозовое облако в миниатюре, – продолжает Геральт, даже не поменяв тона, и Лютик оборачивается, чтобы отпустить в его адрес едкое замечание, которым гордились бы даже учёные умы древности, но его обрывает большая рука, ложащаяся ему на загривок. Чуть сжимая. Успокаивая. Заземляя мысли, но Лютик не знает, для кого это. – Спасибо за предложение, – говорит ему Геральт – тихо и честно. Он весь прекрасен – то, как окружает его свет, как ореол любви, в которой он себе отказывает, становится всё ярче с каждым днём. – Мы можем обсудить его с Весемиром, как приедем. Лютик пялится на него, во рту у него пересыхает и липнет, а руки сжимаются и извиваются, пока всё внимание, что у него есть, смещается с собственного тела на мужчину перед ним. – Звучит здорово, – шепчет он в ответ, и Геральт кивает, отпуская его. – Слишком много рук, Лютик! – внезапно кричит ему Цири, и Лютика тут же выбрасывает из того незримого места, куда его затянул Геральт. Он стряхивает лишние руки – по шее его бегут чёрные вены – а Геральт ухмыляется и смотрит вперёд, беззвучно посмеиваясь вместе с Цири.***
Дикий глас ветра приносит уничтожение армии Нильфгаарда. Тени от теней людей воют яростно, забыв о своей агонии, – чужеродная идея, вырванная из их жизней. Этот вопль сотрясает мозг Лютика в его черепе – крик словно он сам, но не он, тело его, но не его, выжженное магией, оставившей этот мир давным-давно. Удар по системе, корчащейся в ломке. Эхо над камнями, рябь в потоке. Рёв дикого огня – знакомый и незнакомый одновременно, всё растущий и растущий, вздымающийся, выстраивающийся, накатывающий волнами. Лютик не осознаёт, что он стоит на месте, пока руки не ложатся на его плечи, дрожь разливается в воздухе, царапает его уши. Звание-имя-ласковое прозвище. Его ли? Ему не вспомнить. Бой-рёв-смерть слишком громок. Нильфгаардская армия была полностью уничтожена. Разбита. Сожжена пламенем, выжить в котором они не могли. Яростным в своём жаре, прекрасным в своей разрушительной силе – хаос и порядок, обузданные ради одной цели. Вот звучит шаг, но не его. Вот звучит шаг, и она здесь. Ни портала, ни смены – Йеннефер просто стоит на дороге перед ними, окровавленная и измотанная. Её тело – уже не отзвук, но источник, и магия свернулась в её груди словно сытая кошка. Геральт и Цири пока не замечают её – их взгляды прикованы к замершему барду и его чёрным глазам. Он улыбается ей, сердце его грозится выпрыгнуть из груди. От гордости. Он гордится. – Привет, Йеннефер, – говорит он, и наконец Геральт и Цири оборачиваются, явно не ожидая увидеть позади себя чародейку, шатающуюся от усталости, но с горящими мощью глазами. – Лютик, – отвечает она, и голос её дрожит, будто она только сейчас осознала, как много места может занять, но пока не может понять, как. Геральт делает шаг к ней, но останавливается, когда она тычет в него пальцем, – Я всё ещё зла на тебя, Геральт из Ривии, – рычит она, но стоит ей перевести взгляд на Цири, и частичка её огня вспыхивает ярко, сворачиваясь вокруг девочки так, будто знает её и хочет уберечь. – А ты, должно быть, дитя неожиданности. – Ты Йеннефер? – спрашивает Цири, распахнув глаза. Несмотря на предостережение, Геральт не может не потребовать ответа: – Что с тобой произошло? – Уничтожила армию, – Йеннефер пожимает одним плечом, будто даже это отнимает у неё все силы, а затем делает шаг, и вот она уже прямо перед Лютиком. То, как ошарашенно дёргаются Геральт и Цири, даже немного весело. – Ты, – она обвиняюще тычет в лицо Лютика, но тот только улыбается ей, а гордость в его груди всё ширится и ширится с каждым вздохом. – Что ты со мной сделал? – Я ничего не делал, – улыбается Лютик, и в уголках чёрных глаз собираются морщинки. Йеннефер скалится и поднимает руку ладонью вверх. Заклинание, что она шепчет, совсем простое, одно из начал, такое знакомое. Огненный шар зависает над её ладонью – вот только пламя горит фиолетовым, словно цветок. Горит так, будто оно живое. – Вот это вот ты называешь «ничего»? – рычит Йеннефер. – Конечно, нет, но это не моих рук дело, – Лютик чуть склоняет голову набок, глядя на тлеющее пламя, как оно дрожит и кружится будто в летаргическом вальсе. – Я просто указал тебе путь. Именно ты собрала воедино истинную магию. Древнюю магию. Забытую даже драконами и эльфами. – Так красиво, – зачарованно шепчет Цири, подбираясь к боку Йеннефер, не отрывая зелёных глаз от фиолетового пламени. – Все твои «указания» – просто сказать, что «мир – это баланс хаоса и порядка», – тон у Йеннефер обвиняющий, но от этого Лютик только сильнее начинает светиться радостью. – И посмотри, что ты смогла провернуть с одними этими словами, – тихо говорит он, и наконец наконец чародейка вздрагивает, её ярость мурашками сбегает вниз по её позвонкам, пока внутри у неё не остаётся одна лишь усталость. – Цири, собери дров, – тут же вскидывается Геральт – рука ложится на спину Йеннефер, поддерживая, и она это позволяет. – Разобьём лагерь прямо здесь. Лютик– – Разобрать наше снаряжение? – весело перебивает бард, пока Цири спешит выполнить данное ей задание. Геральт согласно хмыкает, ведя Йеннефер к указанному им месту и помогая ей сесть. Разбить лагерь – дело недолгое, как и устроить Йеннефер поудобнее, чтобы та могла отдохнуть. Цири всё поглядывает на женщину с любопытством – для них обеих это знакомо, но интерес в глазах чужероден. – Ей стоит отправиться с нами в Каэр Морхен, – тихо произносит Геральт, когда они с Лютиком сидят бок о бок у костра, прямо напротив принцессы и чародейки. – Согласен, – кивает Лютик, чернота уходит из его глаз и вен. – А вот она может и не согласиться. – Спроси ты её, – Геральт вздыхает, опуская взгляд на свои руки, ненависть к себе дымом вьётся у него в голове. – Тебя она не ненавидит. – Я бы не сказал, что она тебя ненавидит, – бормочет Лютик, – Просто сейчас ты ей очень, очень, очень, очень, очень, очень не нравишься, – в ответ на это он получает укоризненный взгляд, но и бровью не ведёт. Буря в голове ведьмака чуть стихает. – Есть идея получше. Пусть Цири спросит. – Хмм? – Именно! Нет, ну ты же видел её щенячьи глазки? Даже крутая сволочная чародейка не сможет им отказать, – посмеивается Лютик. Геральт кряхтит, вроде как соглашаясь, и снова переводит взгляд на неподвижное тело Йеннефер и Цири, которая зорко за ней наблюдает. Поцелуй, что Лютик оставляет на виске Геральта, удивляет даже его самого – это будто мышечная память, которой он никогда не ощущал до этого, нужда сделать что-то, что бы хоть немного развеяло ту извечную тревогу, что всё копится и копится окостенелой болью в мышцах Геральта. Ведьмак смотрит на него, отзеркаливая эту вспышку удивления. – Поспи немного. Я послежу, – шепчет бард, пробегая рукой по волосам Геральта, и смотрит, как тот поначалу замирает, напрягаясь, вздрагивает, а затем оседает, признавая поражение – без единого слова. Ведьмак укладывается на своём спальнике, пытаясь отдохнуть хоть немного, а Лютик облокачивается на руки, снова обращая свои глаза в черноту, и следит за каждым, кто захочет приблизиться, дабы навредить его семье.***
В первой же таверне, которая попадается им, Лютик выступает, Геральт берёт контракт, Йеннефер отдыхает в одной из двух снятых ими комнат, а Цири стоит на страже покоя чародейки. Когда город засыпает, Лютик возвращается в комнату, которую делит с Геральтом – Йеннефер и Цири за дверью прямо напротив, – и тут же утыкается взглядом в дальний угол. – И какого хера ты делаешь? – интересуется Геральт со своего места на кровати. – Связываюсь со своим собратом, – отвечает Лютик, глядя на Геральта пустым взглядом чёрных глаз, сфокусированных на чём-то далёком. – Его тело Кагыра было уничтожено – вред, нанесённый древней магией Йеннефер, слишком велик для него, но он наверняка успел перебраться в новое тело. Лютик снова отворачивается к углу, спиной к остальной комнате, и смотрит, как сливаются две стены – планы реальности переплетаются между собой. – Мы говорим друг с другом через пространства, где перекрещиваются реальности. Но не беспокойся, – Лютик улыбается, но не поворачивается, – он не может отследить нас таким же образом. Мы слишком всеобъемлющи и массивны, чтобы отследить друг друга. – Этому можно научиться? – спрашивает Геральт через минуту. Конечно, было бы крайне удобно, если б они все могли просто болтать друг с другом через любые углы, но увы… – Насколько мне известно, единственные существа, что обладают такой же способностью, – это кошки. Вам же, боюсь, придётся использовать ксеновоксы. – Кошки… – бурчит Геральт, – Это поэтому они вечно пялятся в стены? – По большей части, – пожимает плечами Лютик, а затем бросает быстрый взгляд через плечо и улыбается весело. – Мне нравится их гладить, когда я вижу, как они заглядывают сюда, – вновь посерьёзнев, он отворачивается обратно к углу, и реальности разделяются и выгибаются, пока не выстраиваются в параллель. Чёрные глаза встречают его взгляд, и даже брови Лютика поднимаются в удивлении. – Мне прямо кажется, я должен тебя поблагодарить, собрат, – непринуждённо произносит он, разглядывая тело перед ним. – Я как раз искал повод стереть его с лица земли. Там, напротив, чернея таким же тёмным взглядом, но пылая леденеющей яростью, стоит Стрегобор, и колчан святых стрел висит у него за спиной. – О да, – мурлычет Лютик раскатами плавящихся скал, гнев и восторг закипают в нём одновременно, пока он смотрит на своего нового врага. – Это будет весело.