Дневник в его дальнее путешествие

"19 октября, 1995 год. 221 день после затишья.       сегодня с Ильей наткнулись на кладбище, пока остальные обчищали ближнюю деревню. старые пожелтевшие фотографии выглядели довольно жутко, но Кулич несколько отковырял и развел из них костер. потом еще углем нацарапал на самых уродливых рожки и усы. мы давно уже не дети, однако этот идиот до сих пор ведет себя как отсталый, но спорить с ним себе дороже.       когда наши вернулись из деревни, принесли несколько пар золотых и серебряных сережек, одно жемчужное ожерелье и несколько блоков сигарет, которые по их словам, еще не успели отсыреть, но я видел, что их рюкзаки стали толще. мне выдали всего три пачки, сказав, что когда закончатся, дадут еще. не верится. но это лучше, чем ничего.       у нас потихоньку заканчивается еда. учет ведет Ильдар, и что-то слишком быстро пропадают шпроты, другие парни тоже зло поглядывают на него. как бы не выгнали, или, что хуже, не разобрали на еду самого. парни уже привыкли с голодухи, но я не смогу, и Илья, думаю, тоже.       по прогнозам парней мы скоро будем в Ульяновске. по словам Юры там больше военных и сильнее контролируют территории. если наткнемся на них — меня с Куличом точно схватят. не думаю, что нам простили почти что теракт в детском доме. все еще надеюсь, что там никто не пострадал, кроме той злой суки с тяжелым ремнем и гнилыми зубами. Илья до сих пор носит те три золотых зуба, которые выбил ей битой в ту ночь. а я до сих пор храню браслетик от Насти — единственной, кто был со мной так добр… к сожалению, застежка порвалась, поэтому пришлось вклеить его, как закладку для этого дневника., но я до сих пор помню ее. надеюсь, она нашла хорошую семью, и она не обратила внимания на те чудовищные полосы на руках, что оставила ей Горгулья. надеюсь, ей дали тот мир, которого она дост…" — Опять свои летописи пишешь? — Илья похлопал по исхудавшему плечу друга, который за эту выходку чуть богу душу не отдал. — Лучше бы тратил бумагу на полезные вещи, а не на записки. У нас вон костер час разгорался, мог бы и поделиться. — Обойдешься, — Руслан небрежным движением сбросил руку Кулича и закрыл небольшую толстую книжечку, привычно быстро заталкивая ее в наплечный карман. — Вот как только отдашь свои порножурналы в топку — тогда и поговорим насчет моего ежедневника. — Они хотя бы пользу приносят, — сконфуженно пробормотал парень и нарочито внимательно уставился на костер, находившийся в шаге от них, но греющий все равно недостаточно хорошо, — Сам ведь пользовался! — Всего раз, да и то из интереса! — Тушенцов весь вытянулся в возмущении и попытался нависнуть над другом. — А ты каждый раз задерживаешь утренние сборы! — Заткнулись, малышня, — донеслось с другой стороны от костра протяжное замечание Хованского. — Как легко мы вас приняли — так же легко можем оставить здесь без еды и одежды! Тушенка, консервы уже готовы? — Да, можете подходить, — буркнул почти себе под нос Руслан и, взяв рядом лежащую палку, немного обугленную с одного конца, поворошил консервные банки, которые оставили в остывающих углях, вскрытые с одной стороны.       Это правда: их приняли весьма милосердно в компанию трех взрослых парней, если учитывать, что им обоим едва стукнуло по шестнадцать. Даже слишком милосердно. Практической выгоды от них, честно говоря, мало, только лишние рты, кормить которые нечем, но Руслан иногда компенсировал это знаниями по ботанике и медицине — все же не зря хотел на врача пойти, а Кулич мог залезать в самые недоступные места и выуживать оттуда что-то полезное. Нередко пригождалось и его ловкое обращение с отмычками и замками. Когда оба очень опрометчиво решили отомстить воспитательнице наспех сколоченного детского дома, в который их спешно поместили после экскурсии в Калининград, во время которой много кто остался без родителей, потому что детям выпала возможность быть как можно дальше от эпицентра взрыва в отличие от их родни, мальчишки даже и не думали о том, как будут жить дальше.       На самом деле то, что случилось, не зависело от Руслана. Если бы он был чутка смышленее, он бы не доверил делать самодельную петарду Илье, который, конечно же, засунул туда слишком много тротила. Их целью было напугать, может, чутка побить воспитательницу, но не убить. По крайней мере Руслан точно хотя бы раз наступил старой карге на руки за то, как сильно и как часто она била Настю и его самого, потаскал за волосы, как любила делать это воспитательница и с другими детьми. Но когда он увидел, что небольшой, примерно в половину кулака коробок превратил ноги пожилой женщины в кровавое месиво, а некрасивые, желтые вперемешку с золотыми зубы при глухом падении тела на пол отвратительно щелкнули, отрезав ей язык, понял, что планы Ильи были кардинально другими. Несколько метких ударов битой по лицу завершили все догадки Руслана.       Он не этого хотел. Он был напуган, он и не думал, что Илья на такое способен, а руку, за которую Кулич схватил друга, жгло, как и встревоженное сознание. Кулич нелюдь, Кулич предатель, Кулич лжец. Но Руслана все тянули и тянули, наверное, слишком поздно и слабо, чтобы спасти его от завала: старые стены маленькой комнаты не выдержали, по ним прошла сеть трещин, опасно быстро подбираясь к самому потолку, грозя обрушить на двух мальчишек целую бетонную плиту. Однако успели, выскочили. Побежали прямо в коридор, где лежали их собранные рюкзаки, и погнали со всех ног, не слушая возгласы и крики за спиной, не останавливаясь на секунду.       Как узнал потом Тушенцов, все его обзывательства в сторону Ильи были напрасны: он тоже раскаивался. Точно так же, как Руслан, не знал, что тротил, украденный с близко расположенных к детскому дому шахт, взорвется с такой силой — в библиотеке никогда не было подобных книжек, а то, что он когда-то увидел на учебном военном плакате год назад, предназначалось не для увеселительного хлопка. Не запомнил пропорции, только составляющие. А когда увидел, что натворил — испугался, так, что коленки задрожали, но подумал добить. Теперь ей было хуже жить, чем не жить. Она уже мало была похожа на человека: обрубки вместо отекших ног с ошметками пятнистой кожи, окровавленное лицо и булькающие звуки изо рта настолько исказили тело, что оно выглядело как странный монстр из фильма ужастика, который мельком удавалось увидеть из комнаты персонала ночью — детям телевизор не давали смотреть.       Илья долго плакал на плече друга, держа в запачканной кровью руке те самые золотые зубы и содрогаясь каждой клеточкой тела, твердя и твердя, не слушая Руслана, что он не хотел, что не знает, что им теперь делать, что теперь делать ему. А Тушенцов не мог отбросить свой ужас и сказать, что все хорошо, с кем не бывает и прочую глупость — фальшь была бы слышна в каждой интонации подрагивающего голоса, в каждом успокаивающем, казалось бы, жесте. Груз был слишком велик для двух мальчишек, которые жизни-то не видели. Но Руслан твердо пообещал Илье, что он его не бросит. Они пройдут это вместе, и вместе же сгинут, если один из них не справится.       И до сих пор идут. Нашли себе сомнительную компанию, такого же качества занятие, однако все даже очень хорошо для того времени, в котором они живут: им есть, где согреться, чем наполнить желудки, а впереди расплывчатые яркие мечты о зажиточном будущем. Вот доберутся они до европейской части своей страны, пересекут границу и обоснуются в стране, которую ядерный удар от обожаемой Америки для России несильно затронул, и начнут сдавать потихоньку все то, что собрали в «мертвой» зоне. Эту сказку им раз за разом рассказывал Хованский и подгонял обшаривать брошенные в спешке дома.       Страшнее всего было в начале, когда в многоэтажках, кроме трупов забытых домашних животных, были и человеческие. Руслан сначала со страхом и отвращением, а после с искренней грустью и сочувствием смотрел на иссохшие тела тех, кто по какой-то причине не смог встать и побежать к военным грузовикам, свозившим людей с опасных зон, не смогли хотя бы пойти и ограбить ближайший магазин, чтобы продержаться чуточку дольше. Чаще всего такие лежали в кроватях, старых креслах и на диванах.       Руслан помнил, как долго он отходил после того, как Илья взломал замок дорого выглядящей двери, а из-за нее за порог упал высохший труп мальчика. Со стороны квартиры дверь была деревянной, покрытой белой краской, которая отшелушилась и теперь была на полу и под ногтями мальчишки. Была расцарапана даже древесина, будто он пытался ее царапать чем-то тяжелым, но коричневые пятна крови в этих бороздках отрицали это. Мальчик царапал дверь до заноз и умирал в страхе и голоде, без родителей, совсем один, может быть, во всем доме, звал на помощь родителей, которые уже были далеко и в безопасности. И ему не помогли ни дорогая кожаная мебель, ни целый ящик консервов, для которых просто не было инструмента, чтобы их открыть, ни золотой крестик.       Руслан запретил Илье его снимать, даже если при повторном обходе приятелей Юры их наругают.       Тушенцов вынырнул из своих мыслей как раз тогда, когда подкаченное к костру упавшее дерево подпрыгнуло — на него уселся Ильдар и пододвинул к себе одну из почерневших консервных банок. Илья отсел к самому краю, а за ним и сам Руслан, чтобы перевешивать хоть немного. За Ильдаром подтянулся и Хованский, а за ним Антон, последние два часа разбирающийся со сломанной палаткой, которая все никак не хотела правильно расправляться. Но, судя по всему, с этой проблемой наконец-то было покончено, и теперь всю группу ждала длинная холодная ночь. Если у Юры, Антона и Ильдара была неплохая одежда, то вот парням приходилось жаться к друг другу и молиться всем несуществующим богам, чтобы они проснулись на следующее утро: холод был по-настоящему опасен. По утрам ломота во всем теле воспринималась как настоящий подарок. — Ну что, чертята, — сквозь жевание тушенки не первой свежести сказал Юра и осмотрел всех присутствующих, намекая, что имел ввиду он не только Кулича и Тушенцова, привычно вытянувшихся по струнке, — Завтра идем к Ульяновску! — Знаем, — в один голос протянули мальчишки и тоже открыли одну из банок. — Ага, — язвительно кивнул Хованский. — Только шаг не туда, и окажетесь там же, откуда и начали, если на зону не кинут или не застрелят без разбору. Поэтому вам лучше послушать. — Это из-за патрулей? — сообразил Илья и метнул колкий взгляд на нахальную рожу: он не любил, когда с ними так разговаривали. — Возьми с полки пирожок и в жопу его себе закинь, раз такой остроумный, — парировал Юра и взял особенно жирный кусок из банки. — Но, так как пирожка у нас для тебя нет, завались и не перебивай меня. Завтра мы приблизимся к «живой» зоне почти максимально, на границе которой все усеяно военными. Пройдемся только по деревням и городам возле Ульяновска. Мне одна птичка нашептала, что он до сих пор охраняется, потому что пытаются сохранить культурные ценности и другую очень «важную» в такое время поебень. Если видите постройки — говорите мне, сверяемся все время по карте. А если вы, мелюзга, — показывает вилкой поочередно на Руслана и Илью, — хотите выжить — то от нас далеко не отходите. Если попадетесь военным — никто вас выкупать не будет. Уяснили? — А в чем смысл идти по деревням и мелким областным городкам? — разочарованно протянул Кулич, видимо, рассчитывающий на большую свободу действий. — Мне кажется, что там будет немного полезного. — Если кажется — крестись! — передразнил его Хованский и снова активно зажевал. — Если до этого мы шароебились по городам, которые по тридцать раз обворованы и перелопачены, то к этой зоне особо никто не суется. Боятся военных, потому что сейчас мародеров стали без разбору отстреливать — кто свой, кто солдат, а кто выживший гражданский — не будут смотреть и выяснять. Это после того, как одно пизданутое племя напало на пограничников и съебало куда-то в туман с их оружием и обмундированием. Теперь все, кто идут не со стороны «живых» — враги. — А почему племя? — подал голос Руслан после долгого рассматривания всех жилок в мясе на своей вилке. — Ну потому что те, у кого мозг не с горошину, догадались бы, что это ну просто бред, — Антон оторвался от своей консервы — кажется, шпрот, и посмотрел на Руслана слегка удивленным и растерянным взглядом. — Потому что ну подумай сам масштаб вреда подобных действий. Они не уничтожили хотя бы одно подразделение. Они просто напали на кучку военных — и все, теперь ко всем сталкерам, мародерам и другим поехавшим и не очень — негативное отношение. А может быть, из нас даже кто-то умрет. И это будет по их вине, фактически. — А может нахуй тогда? — тихо спросил Илья и тут же пожалел: все, кроме его друга, уставились на него как на главную ошибку мироздания. — А может тебя нахуй? — протянул Юра и одним размашистым движением кинул опустевшую банку в костер, так, что искры, пепел и еще горячий уголь полетел в сторону Кулича с Русланом. — Такой куш упустить нельзя, не-ет. Да и не выгодно идти другой дорогой — придется делать огромный крюк, чтобы переплыть реку. А там есть узкое место, всего четыре километра, где у нас обычно оставляют лодки. Если не найдем — сопрем из ближней деревни, потому что ебал я, нам надо быстрее добраться туда, где мы не умрем от холода. Уже середина сентября. Не знаю, что там по сводкам синоптиков, но у меня уже жопа подмерзает, поэтому больше не медлим. — Кто бы говорил, — вяло огрызнулся Илья и поставил рядом с Тушенцовым его порцию. — Я, наверное, уже пойду. С темнотой спать клонит что пиздец, но я согласен под утро стоять на стреме. — Разбудим тебя четвертым, — ответил вместо Хованского Антон. — Первым будет Ильдар, я — вторым, третьим пойдет Руслан, а пятым — Юра. Все согласны? — А чё я первый? — возмутился Хабибуллин* и тоже встал с бревна, которое снова подпрыгнуло и хорошенько встряхнуло друзей, сидевших на другом конце. — Потому что вчера первым был я, — терпеливо пояснил Антон. — Тебе же от этого лучше. Не надо просыпаться, продирать глаза, а потом сидеть и сходить с ума от дремы. Поэтому наслаждайся обществом костра и выживших комаров, а мы правда на боковую. Завтра идти еще около двадцати километров, с ума сойдем, если будем все на одном дыхании переть.       Руслан почти одним движением смел все, что оставалось в его банке и кинул ее куда-то в глубь сгущающейся темноты. Об экологии можно было сейчас не заботиться, даже сто тысяч таких консервных банок — песчинка по сравнению с тем, что сейчас стало настоящей катастрофой. Поэтому какая разница, если эта земля еще с десяток лет будет дикой и никому не нужной? Радиация от взрыва будет поражать почву еще долго, еще долго нельзя будет полностью быть уверенным, что прямо сейчас тебя не изъедает развивающаяся в твоем хилом организме лучевая болезнь. Счетчик Гейгера, взятый Антоном еще давно из дома, кажется, сломался и сильно глючил. Поэтому об ущербе оставалось только догадываться и вечером проверять кожу на наличие уродливых красных пятен, молиться, чтобы не найти у себя тошноты или головной боли, немного отличающейся от недосыпа.       Все молча разошлись по палаткам, которых всего насчитывалось две в целях экономии пространства. Одна побольше — в ней спали Власов, Юра и Ильдар, а вторая поменьше — в ней с присоединением стали ютиться Руслан с Ильей. Оба вяло попрощались со своими компаньонами и сейчас разбирали одеяло, которое каким-то чудесным образом должно было их согревать, хотя эта тряпица даже не могла укрыть парней полностью. Приходилось лежать максимально близко и почти дышать друг другу в губы, чтобы не промерзать вместе с землей под боком, и заботливо будить, когда становилось совсем холодно и надо было хотя бы побегать вокруг палатки, чтобы ничего себе не простудить.       Руслан уже не гадал, когда это закончится. Когда он только-только влился в этот деготь жизни в «мертвой» зоне, он мечтал о приключениях, выживании и погонях, о том, как круто будет мастерить ловушки для животных, а потом найдет оружие и будет жить припеваючи еще долго. Когда ребяческие представления о всей мерзости, низости и бедности такого бытия разбились вдребезги о суровую реальность, совершенно не подчиняющуюся подростковым сказкам, он стал грезить прекрасным будущим, которое им старательно втирал Юра. Оно ему виделось в светлых пастельных тонах, где он на аккуратной улочке читает свежую газету об оставленном позади гнилом мире и тихо переговаривается на выученном иностранном языке с Ильей. Но и это сейчас трещало по швам, потому что с каждым днем становилось все хуже, все холоднее, все жестче. Однако Руслан не позволял себе надолго раскисать: знал, что еще хоть одна такая мысль, хоть минута, заостренная на деталях, и его приятный мир в пастельных тонах посыплется в щепки. — Завтра попросим у Ильдара побольше еды, если за ночь не покроемся коркой льда, — недовольно промычал Кулич и через несколько минут шуршания пакетиками в своем огромном рюкзаке лег под одеяло, где его давно дожидался Тушенцов. — Хорошо бы было еще съесть что-то кроме мяса, — задумчиво высказался Руслан. — Может, кашу какую-нибудь… Как думаешь, уломаем Юру? — И что он тебе сделает? Манку приготовит? — фыркнул Кулич и ближе пододвинулся к другу, как только бок, на котором он лежал, начал мерзнуть, несмотря на несколько слоев одежды. — На самом деле я не отказался бы от чего-нибудь свеженького… да даже щавеля сейчас бы пожевал! — А потом скопытился от радиации, — невозмутимо поправил его Тушенцов и перекинул через Илью руку, чтобы подоткнуть под него одеяло. — Если надоело жить — на следующем попавшемся нам огороде можешь поискать какую-нибудь выжившую травку. Каша — горячая, согревает, а еще для желудка полезна. Ты знал? — Да ну тебя, даже помечтать не даешь, — пробормотал парень и зарылся носом в одеяло — они с Русланом обычно так делали в попытках хоть немного прогреть воздух, который оставался под покрывалом, и лицо, замерзающее моментально. — Все теплое, прогревающее, полезное. А я хочу вкусное! Надоела эта тушенка и консервированная рыба. — Ну, недавно мы ели персики… — Нам дали по одной половинке, а все остальное они сами сожрали.       Руслан вздохнул. А что он еще мог сделать? Только вот так ненавязчиво и по-детски спорить с другом о каше и щавеле. Это было в тысячу раз лучше, чем сходить с ума от потрескивания костра в ногах и ветра у голов, который нет-нет, да прогуляется среди перелеска, в котором они остановились, заденет сухие ветки и переберет жухлые листья. Почти уютно, если бы не было так жутко темно и холодно.       Тушенцов закрыл глаза. Снова через мрак прорезалась пастельная картинка в голове, почти ощутимым стал теплый ветер — или дыхание Ильи на его лице, а руки нащупали узенькую кисть красноволосой девушки, без шрамов, без засечин от ремня Горгульи. Они, абсолютно счастливые новой жизнью, шли по узкой улочке и перекидывались колкостями, но это так, не всерьез, как глупая шутка и тренировка остроты языка обоих друг на друге. Настя вела его по нескончаемому лабиринту домиков, узорных и шумных мостовых, иногда заходя в приятные тупики их лабиринта — кафешки на любой цвет и вкус, где они останавливались всего на пятнадцать минут, но будто на целый день, а потом шли дальше, шли неизвестно куда и смеялись, как будто все их путешествие — веселая, качественная шутка. Солнце становилось все ярче, светило Руслану в глаза, и он даже остановился: хотел возмутиться, почему же оно решило выжечь ему глаза.       Нет, это было не солнце. Оно мигало, менялось, тряслось и шло черными пятнами.       Тушенцова подбросило так, что крепко спящий рядом с ним Илья дернулся и недовольно сматерился.       За палаткой определенно мигали чьи-то фонарики, а их свет приближался опасно близко. Все сомнения на счет того, что происходит что-то нехорошее, развеялись с криком Антона. — Патруль!!!