«Отбросить всё неверное, оставив единственный вариант — — каким бы невозможным он ни казался, это и будет самым верным решением»
май, 1980 (9 лет) Тихое поскрипывание старых досок и мягкое шлёпанье босых ног — единственные звуки, нарушившие тихое безмолвие летнего вечера. Маленькая фигурка, семенившая к открытой двери, отбрасывала причудливые тени. Тусклый поток света, струившийся от маленького фонарика, — точно струя янтарного мёда в чашке с молоком, — прорезал дорогу в этом полумраке, выделяя одинокую тропу призрачным сиянием. — Джон, а ты чего не спишь? Хотя погоди, я знаю… Будешь еще раз пытаться отправить письмо? — Отстань, Салли, — паренёк энергично тряхнул плечом, чтобы избавиться от надоедливой спутницы. Минул уже 14-й год, с тех пор как он впервые попал в стены детского дома. Пожалуй даже в ночное время ему не давали покоя и одиночества, хотя правильнее будет сказать: атмосферы для погружения в мир собственных мыслей и фантазий.***
В отличие от большинства героев историй и романов с печальным детством и преломленной судьбой, у Джона не было трагичной и одновременно прекрасной истории о загадочном исчезновении своих родителей. Родителей, которые пытались бы приложить все свои силы для обеспечения своему ребенку блестящего будущего. Родители Джона погибли во время военных действий в Афганистане, поэтому о настоящем имени и фамилии мальчика можно было судить лишь по обрывку газетной бумаги с каракулями из расплывшихся чернил. Свою жизнь Джон Хэмиш Ватсон не мог охарактеризовать как нечто темное и мрачное, ибо не было того, с чем можно сравнивать. Несмотря на скупое окружение (состоящее как из приятелей, так и недругов), зачастую Джон проводил время в одиночестве, или по его собственному утверждению: в мире тайных мечтаний и грёз. Самолеты и кораблики, которые он изготавливал из газетных листков, поставляемых в большом количестве на свалку прямо за зданием детского дома — все это унесло за собой «детство». Едва Джону исполнилось 7 лет, как место складыванию поделок из бумаги уступила новая пора поразительных открытий своих способностей и навыков. Первым из таких открытий было то, что привело маленького Джона в настоящее восхищение — он научился читать. Мятые газетные листы, проворно разворачиваемые ловкими детскими пальцами, вскоре образовали пестрый ковер из макулатуры. Джон жадно читал каждый лист, не обеспокоенный темой самого чтива. Будь то объявления о пропаже чемодана, статья об открытии новой городской библиотеки или же рассказ, написанный малоизвестным автором — глаза пробегали каждую строку, с жаждой требуя больше текста. Однажды таким образом он наткнулся на статью о каком-то преступлении, которую, как и все предыдущие, прочитал с огромным интересом. Вскоре он уже начал отбирать для себя именно то, что читать было наиболее интересно, так что под его под кроватью образовалась целая стопка газетных листов, покрытых толстым слоем пыли и дырявым малиновым брезентом.***
— Салли Донован, оставь меня в покое, если не хочешь, чтобы я применил на тебе чудеса дедукции. Салли залилась тихим приглушенным хихиканьем. Она прекрасно знала о тайной мечте Джона Ватсона — в один прекрасный день стать подмастерьем Шерлока Холмса. Стоит ли говорить о том, что ежегодная отправка письма на Бейкер стрит сопровождалась постоянным обещанием, будто Шерлок Холмс вот-вот обратит на него внимание и заберет из детского дома, чтобы сделать своим учеником. Естественно, ничего подобного за все 14 лет не происходило. С каждым годом Джона пронзало всё более глубокое понимание, что для достижения мечты необходимо приложить собственные усилия. Письма стали отправляться все реже, а их содержание с каждым разом приобретало черты своеобразного отчета о своих новых открытиях. Разгребая горы газетных вырезок из-под кровати, он начал составлять что-то вроде справочника, в который заносил детали всех дел, заметок и статей о Шерлоке Холмсе. Несмотря на свои увещевания о блистательных дедуктивных способностях, на самом деле все его попытки произвести впечатление «сыщика» заканчивались нелепой неудачей.***
— Молли Хупер, будь добра поделиться мятной резинкой, — Джон привык обращаться к каждому, кого знал, по имени и фамилии. Эта особенность часто приводила остальных в недоумение, а иногда нагоняла легкий испуг. Конечно, если к тебе обращаются так, будто хотят строго отчитать или заставить приняться за работу, это не настраивает разговор на нужный лад. Однако большинство уже к этому привыкли. — Прости, Джон, у меня нет никакой жевательной резинки, — Молли быстро захлопала ресницами и застенчиво уставилась в пол. — Но от тебя же пахнет мятой, а в руках я вижу сверток, намокший от потных ладоней. Полагаю, что ты — настоящая жадина, ведь едва я завидел улику в твоих руках, как ты спешно сжала в кулаке бумажку. Это тебя и выдало. — Ошибаешься, Джони. В соседней пекарне сейчас выпекается огромное количество мятно-имбирного печенья, а бумажка — всего-навсего обрывок промасленной обертки, добытой с кухни нашей кухаркой. Молли самодовольно улыбнулась и с видом собственного превосходства прошла мимо раздосадованного Джона, который стоял с серьезным взглядом, в раздумьях о собственном промахе.***
май, 1985 (14 лет) — К тому же, ты уверен, что великому сыщику захочется брать на себя обязательства, чтобы позаботиться о ребенке-калеке? Салли сразу замолчала, прекрасно понимая, что угодила в болевую точку — самый скрытый уголок души застенчивого мальчишки. На её лице промелькнуло что-то вроде тени сочувствия, мигом улетучившейся с равнодушного лица. Джон пошел дальше, оставив за собой Салли и тусклый луч теплого света, который вскоре исчез за ближайшим поворотом. Выйдя на посыпанную гравием песчаную дорожку, Джон полной грудью вдохнул запахи знойного летнего вечера. В воздухе отчетливо улавливалась духота, но вместе с тем сладостный запах свежей травы и увлажненной почвы. Совсем скоро наступит лето — пора новых возможностей, когда всем детям позволяют устроиться на подработку или переехать к дальним родственникам, чтобы покинуть свою «стеклянную клетку» на летнее время. При мысли о долгожданной свободе Джон испытывал радостное бодрящее возбуждение: это наполняло его силами и воодушевлением. Особенно сейчас эта мысль послужила для него настоящим успокоением. С веснушчатой щеки скатилась одинокая слеза, оставляя на губах солоноватый привкус. Джон облизнул сухие губы и побрел до почтового ящика, подбадриваемый мыслью, что Салли никогда не следит за языком и не думает о том, что говорит. Сам-то он прекрасно понимает, что хромота, о которой говорила Донован, психосоматическая, а значит дело поправимое. В конце концов, не его вина, что раненое в детстве плечо заставляет отдуваться постоянным ковылянием. В темноте начали вырисовываться знакомые очертания почтового ящика. Джон полез в карман брюк, нащупал конверт и трепетно протолкнул его в выемку для писем. — Лето только начинается. Будь уверен, на этот раз всё будет по-другому. Ты только не жди скорого ответа: когда ждешь, время не играет тебе на руку. А главное помни, что в любой момент всё может поменяться. Надеюсь, что мистер Холмс в этот раз точно увидит моё письмо… Мальчишка спешно направился к дому, подгоняемый пыльным ветром в преддверии настоящей майской бури. В комнате его будет ждать целая миска спелой клубники, в то время как мистера Холмса в его запыленной квартире ожидал на журнальном столике новенький запечатанный конверт.