Критика чистого разума

Антон шатался по съёмочному павильону, чувствуя себя отвратительно. Внутренности сводило от тревоги, а желудок и вовсе стянулся болезненным тугим комком. А всё потому, что он даже не смог нормально пожрать. Кусок буквально не лез в горло, и это угнетало. Шастун не понимал, почему его так переёбывает. Он очень плохо спал, несколько раз просыпаясь и чувствуя, как душу тянет от волнения и неприятных мыслей. Он всё время повторял себе, что хорошо подготовился, что Стас будет на его стороне и вообще, зрители его обожают. В конечном счёте он не выдержал и прямо посреди ночи позвонил Серёге. Тот, конечно, обматерил его с ног до головы, но, услышав настоящую примесь паники в шастуновском голосе, взял на себя роль сердобольной нянечки и постарался утихомирить испуганного ребёнка. Спустя десять минут сонного увещевания Матвиенко Антон немного успокоился и провалился в нервный сон до утра. После пробуждения паника заметно усилилась. Кофе горчил на языке ещё чёртову пару часов, отчего Шастун чувствовал себя ещё паршивее. Хотя, казалось бы, куда уж. Неужели я настолько боюсь Попова? Антон не понимал. Ему казалось только, что несмотря на все свои приготовления, он всё равно в этой игре загнанная жертва, которая сама прыгнула в когти хитрому и кровожадному хищнику. От Попова исходила странная угроза, постичь которую рассудком было непросто. Тот приводил одни аргументы, но интуиция их не слушала. Интуиция била в набат и орала, что пора вводить чрезвычайное положение. Хотелось телепортироваться на другую планету. И почему вообще чёртов Попов не отказался принять участие в этом балагане? Стас ещё и уточнил, что, услышав про одобрение Шастуна, он сам согласился сразу же. Этот упырь всё понял. Он понял, что это моя идея. Он совсем не боится. Он что-то знает. Что-то, что позволяет ему не бояться. От одной мысли об этом Шастуну становилось ещё хуже. За всё время пребывания в павильоне он успел выбежать покурить уже по меньшей мере раз пять. Потом забился куда-то в тёмный коридор и пытался собраться с мыслями и отговорить себя от того, чтобы малодушно сбежать. Или бахнуть. Одно из двух. В таком состоянии его и нашёл Матвиенко. Отступать стало некуда. — Шаст, твою-то мать. Я ищу тебя уже минут двадцать. Людей уже начали запускать. Ща начнётся. Антон посмотрел на него в суеверном ужасе. Шалые зелёные глаза бегали с лица Матвиенко на коридор, мудрёно ведущий к сцене, и обратно. Он походил на зайца-переростка, за которым гналась фантомная свора с телекамерами и угрозами лишить его всего нажитого непосильным трудом. — Мне пора в зал. А то ещё место займут. Оно у меня топчик — прям перед сценой. Увидев отчаянье на лице друга, Серёга постарался ободряюще улыбнуться и похлопал Антона по плечу. — Ты порвёшь его, Шаст. У тебя ебать какая энергетика. Вот увидишь, всё будет в лучшем виде. Антон выдавил из себя вымученную улыбку: — Он уже здесь? — Ага, видел его. Опоздал, как последняя скотина. Убежал гримироваться. — И какое впечатление на первый взгляд? — Педик, — ржёт Матвиенко. Шастун улыбается уже не так затравленно и позволяет поволочь себя ближе к выходу на сцену. После этого Серёга в последний раз хлопает его по плечу и бежит в зрительный зал. Сердце нервно долбится о рёбра, а во рту пересыхает. Антона накрывает от осознания того, что ноги начинают заметно подрагивать, а браслеты на запястьях от трясучки отбивают причудливый ритм. Мимо проносится Стас и быстро спрашивает, готов ли он. Шастун невнятно бормочет, что готов. Нихуя я не готов. — А где Арс? — озадаченно спрашивает Ярушин, оглядываясь. — Гримируется, — ляпает Шастун, а сам с ужасом осознаёт, что ему придётся встретить это чудовище лицом к лицу. — Своевременно. У нас мотор через две минуты. Время начинает причинять причудливую боль. На какой-то момент глаза Антона полностью теряют фокус, а всё его существо болезненно отмеряет проклятые секунды до начала эфира. Внезапно сбоку от него появляется новое пятно, сбивчиво извиняется перед Стасом, слепя белыми зубами, одёргивает пиджак и с любопытством косится на сцену. До Шастуна даже не сразу доходит, что это, мать его, и есть Попов. И только он собирается полноценно взглянуть на противника, как начинает играть интро, а Стас весь подбирается и выходит на сцену. «Контра» началась. — Всем добрый вечер, друзья! Зал одобрительно ревёт. — С вами любимое шоу, в котором медийные личности сами ставят все точки над «i» в своих конфликтах, не оставляя жёлтой прессе ни единой возможности для домыслов. В котором происходит настоящая битва умов и интересов. В котором кричат только зрители — и те одобрительно! Стас обворожительно улыбается, зал съедает его улыбку и взрывается довольными воплями. Шастун делает глубокий вдох и старается думать о хорошем. — «Контра» приветствует вас в прямом эфире! И сегодня схлестнутся два представителя интеллигенции, чьи имена на слуху у любого, кто хоть раз заходил в Ютуб. Видео и тексты этих людей разбирают на цитаты. Итак, о ком же идёт речь? Встречайте, синий диванчик сегодня достаётся любимчику публики и одному из самых популярных сетевых поэтов России Антону Шастуну! На какой-то момент Антон натурально забывает, что у него есть ноги, и безбожно мешкает. Зрители хлопают и гудят, и Шастун наконец выбегает на сцену. Подпрыгивает, улыбается и активно машет руками. Во что бы то ни стало надо установить контакт с залом. — Всем привет! Кажется, пипл хавает и на этот раз. Во всяком случае, аплодисменты и улюлюканья не стихают ещё долго. Когда зрители немного успокаиваются, Стас решает продолжить: — Красный диван облюбует человек, в узких кругах прозванный катастрофой. Это из его уст многие узнали, чем отличается ямб от хорея, а анапест от амфибрахия. Внимание! Встречайте самого известного критика русской поэзии — яркого и харизматичного блогера Арсения Попова! В отличие от Антона, Попов при выходе на сцену не тормозит ни секунды. Обворожительно улыбаясь, он галантно раскланивается со зрителем и посылает в зал воздушный поцелуй. Ебучий фан-сервис. Попов изящно садится на диван, и Шастун, наконец, может его внимательнее разглядеть. Одет тот, как и всегда, с иголочки. На Арсении свободные, чуть даже мешковатые чёрные брюки с подтяжками, футболка с красным крестом на груди (надпись Антон рассмотреть не может, но замечает, что в кресте какие-то буквы) и очередной шикарный пиджак. Виски только подстрижены, а чёлка бережно уложена стилистами. Попов постарался выглядеть максимально интеллигентно для представителя той ниши, которую он занимает. Сам Антон не постарался, нет. Всем своим видом он хотел напомнить, что, вообще-то, он не только поэт, но ещё и тесно связан с рэп-культурой. И каким боком Попов влез в его творчество, ему непонятно. С этой целью он напялил мешковатую толстовку ярких цветов и обвешался всей любимой бижутерией. Попов тоже без какого-либо стеснения его разглядывает, и это неприятно. Взгляд цепкий, самоуверенный, но какой-то излишне любопытный. И это немного диссонирует с ситуацией — на тех, кого собираются раскатать, как тесто скалкой, так не смотрят. Но кто знает, Шастун маньяков раньше не видал, вероятно, они действительно с таким хищным интересом палятся на жертв. Тем временем Стас начинает говорить, устраивая мини-подводочку перед тем, как Арсений и Антон заведут диалог сами. — Мы все знаем, что Антон — человек экстраординарный, и его творчество тоже имеет самобытный стиль. Оно немного небрежное, немного насмешливое, но в то же время достаточно точное и чувственное, когда это требуется. Уловить эти оттенки мне, как далёкому от поэзии человеку, достаточно сложно. Арсений же старается разобраться в том, как пишут поэты, какие чувства они вызывают или хотят вызывать и почему те или иные средства, которые они используют, являются некорректными или неэффективными. И как видно из его обзоров, подходит он к этому ответственно и кропотливо. Скажи, Антон, как думаешь, по твоему мнению, поэту следует воспринимать труд критика? Антон об этом вопросе знал заранее, а потому ответ подготовил. В то же время ответить ему стоит максимально небрежно и непосредственно, чтобы в зрительном зале этого никто не понял. — Конечно, следует. Я имею в виду, что критика — составляющая любого творчества. Вопрос лишь в том, насколько близко можно принимать её к сердцу и насколько компетентен в сфере тот, от кого она исходит. — Это наталкивает нас на определённые мысли. Я попробую поставить вопрос ребром, а ты постарайся как можно честнее на него ответить. Что ты чувствовал во время просмотра обзора? Когда ты видел, что тебя критикует Арсений, воспринимал ли ты эту критику близко к сердцу? И считал ли, что тебя критикуют компетентно? И хоть Антон и к этому был готов, мысленно он всё равно в очередной раз поразился вопросам. То есть кто-то действительно думал, что в момент просмотра своего разноса его мысли хоть немного прерывались на что-то ещё, кроме слова «пиздец»? После просмотра — другой вопрос. Краем глаза он замечает, что Попов с откровенным интересом ждёт, что он ответит. Шастун понимает, что лицо каждого сейчас снимают крупным планом, и если по нему заметно нервяк, то рядом с этим ехидным ебалом он будет смотреться жалко. Что ж, надо играть. Антон легко улыбается, поглядывая на Стаса. — Интересная слава в поэтической среде бежит далеко впереди Арсения. Ну и положа руку на сердце включал обзор я с опаской. Почему? Ну согласитесь, когда в тебе пытаются усомниться на всю страну, это как минимум волнительно. Надо быть очень странным человеком, чтобы этому радоваться. Принимал ли я близко к сердцу? Ну а как ты себе это представляешь? Не плакать же я начал, в самом деле. Мне было дискомфортно, но это терпимо для ситуации. А ещё был интересный вопрос про компетентность. С твоего позволения, я его чуть позже раскрою, когда соберусь с мыслями. Ну и интригу подержу, а то я так смотрю, ребята в зале уже заскучали. Он мило смеётся в объектив камеры и сразу понимает, что публике такая забота понравилась. Зал одобрительно загудел. Стас согласно кивает и переключается на Попова. — Арс, какая это слава бежит впереди тебя? Просвети нас. Арсений лениво закидывает ногу на ногу и театрально разводит руками с нарочитым недоумением на лице. Жест получается донельзя выразительным, и Антона неслабо раздражает. Хотя в этом позёре, что уж греха таить, его сейчас раздражает всё. — По последним данным, там было что-то вроде того, что я ломаю карьеры поэтам, порчу им жизни, довожу до суицида, отсуживаю миллиарды, ем младенцев, пью кровь поэтесс-девственниц, захватываю власть и манипулирую массами. Вообще, если хочешь узнать о моей славе больше, можешь чекнуть комменты под последним обзором. Что конкретно тебя интересует? Зрители смеются. Шуточки ему всё. Шутейки. — Кстати, хорошую тему затронул. Палачи в комментах — кто они, как ты на них реагируешь и насколько они правы? Арсений бросает небрежный взгляд на Антона и пожимает плечами: — Ты знаешь, я предпочитаю верить, что это всё-таки люди, но иногда возникают сомнения. Я не то чтобы читал комменты внимательно. Понимаешь ли, выкладывая свои обзоры, я уже набил шишек и примерно знаю, что меня ждёт, если в них зайти. Конечно, иногда попадаются толковые замечания, за что я искренне благодарен комментаторам, но периодически, особенно если речь идёт о фанатской базе оппонента, чаще всего мне советуют, фигурально выражаясь, выпить яда. А я непослушный. И всё никак не выпью. То есть реагирую плохо. Манера ответов Попова людей цепляет. Некоторые посмеиваются и аплодируют, а некоторые, напротив, начинают тихо подвывать. Антон догадывается, что, скорее всего, последние и есть его фанаты. Он пытается прикинуть, каких из них слышно лучше и, соответственно, кого больше, как вдруг Попов отклоняется от намеченной Шастуном хорошей схемы эфира и задаёт вопрос в лоб. — Кстати, Антон. Мне очень интересно. Не пойми меня превратно, но я хотел бы тебя спросить кое о чём, и для меня это важно. Не порицаю, если что. Скажи, ты или твой менеджер как-то связывались с представителями фан-клубов, чтобы навести активность в комментах и группах? Или это сугубо их инициатива? Какое-то время Антон вообще не понимает, как так вышло, что Попов пошёл в самодеятельность. Но это произошло, и вопрос Шастуну очень не понравился. Хотя бы потому, что лишний раз доказывал — Попов не дурак. Удивительно, а то раньше я этого не понял? Нужно выкручиваться, потому что говорить как есть в любом случае было некорректно. Попов задал такой вопрос, что, как на него не ответь, будешь смотреться мудаком. У Антона по спине пробежал холодок. Стас переводит взгляд с одного дивана на другой и усиленно пытается придумать, как разрулить ситуацию. Слишком медленно. — Арсений, я не настолько большой и значимый дядя, чтобы по одному моему звонку могли решаться вопросы, затрагивающие тысячи людей. Думаю, ты слегка пересмотрел фильмов про борьбу за власть и интриги. Попов, подавшийся было всем телом вперёд от нетерпения, недовольно хмыкает. Дураку понятно, что это не ответ. Нужно перевести стрелки, и побыстрее, пока такая же мысль не посетила широкого зрителя. — Кстати, я немного не согласен с тем, что ты не реагируешь на комменты. Конечно, утверждать не могу, ведь возможно, у тебя есть отдельный человек, который этим занимается. Но всё же. Я слышал, что у тебя щедро работает функция отправления в бан. И что комменты проходят нехилые ножницы. Антон даже не намекал. Он говорил открыто. Да, Попов, ты удаляешь всё, что тебе не нравится, как только у тебя выдаётся свободная минутка. И если ты это делаешь сам, то на самом деле ты куда более ранимый, чем тебе хочется казаться. Подумав об этом, Шастун почувствовал себя гораздо увереннее. Нервы постепенно улеглись, и на какой-то момент он загордился тем, что наконец перешёл в наступление. Попов щурится. Попов прочухал. — Ну, про правила Ютуба забывать не стоит. Конечно, оскорбления удаляются, потому что, пусть даже фанаты и ревностно относятся к любому высказыванию против кумира, это не даёт им права оскорблять другого человека. Класс, он усиленно давит на то, что моя ЦА — долбоёбы. Стас решает взять инициативу в свои руки, потому как атмосфера стремительно начала накаляться. — Арсений, я слышал, что с творческими личностями зачастую приходится непросто. В прессе частенько мелькает твоё имя, когда речь идёт о судебных разбирательствах. Конечно, мы не собираемся верить тому, что говорит пресса, но расскажи нам из первых уст, это правда? Попов откидывается на спинку дивана. Кажется, что этот вопрос ему сильно опостылел. — Да, это правда. Очень многие из тех, кто стал звездой моего обзора, пожелали увидеть меня в... формальной обстановке? Потому что неформальной обстановкой зал суда я уж точно назвать не могу. Ну, чем всё это закончилось, мы все знаем. Как видите, я до сих пор на свободе. Арсений посмеивается и дарит залу белозубый оскал. Антону почему-то кажется, что он злится, но понять трудно. — Пользуясь случаем, хочу выразить благодарность и уважение Антону. Всё-таки, будь его воля, мы могли бы встретиться вовсе не здесь, а куда в более стесняющей обстановке. Шастун не понимает, как реагировать. Попов вложил в эту фразу двусмысленный подтекст. С одной стороны — действительно похоже на благодарность. С другой — это же завуалированный намёк на то, что это Шастун виной тому, что они сегодня здесь! Ну вот же пидор. Шастун почувствовал, как к горлу подкатила злость. Попов не говорит прямо, но недвусмысленно даёт понять, что порывается читать мотивы поступков Антона, как открытую книгу, и это вымораживает. Потому что у него получается. — Знаешь, Арсений, на самом деле, я не могу понять лишь одного. Почему тебе доставляет удовольствие опускать поэтов? Почему тебе нравится, как от них отворачивается читатель? Я понимаю, что ниша прибыльная. Но просто... самому не противно? Зал затихает. С самого начала они ждали мяса, и вот, кажется, сейчас их накормят сполна. Взгляд Попова становится холодным. — Почему ты думаешь, что я опускаю поэтов? Я указываю на ошибки. Разбираю образы и техническую сторону. Предполагаю, на какую целевую аудиторию рассчитан контент. Я не говорю ничего, чего бы не понял думающий читатель, которому бы захотелось разобраться и хватило на это времени. Буря отвращения поднимается в душе Антона. Что-то упрямо твердит голосом Матвиенко, что лучше притормозить и сохранить нейтралитет и подписчиков. Но в голове уже загорелась красная лампочка, и Шастун решил идти до конца. Неважно, к чему это приведёт. В конце концов, он пришёл сюда не чтобы дебаты вести. — Серьёзно? Почему я так думаю? Наверное, потому, что люди теряют доход, Арсений. Наверное, потому, что от них отворачиваются поклонники. В них перестают верить, и они теряют поддержку, хотя для многих это важно. Они бросают это дело, потому что боятся. Потому что их грязью поливают везде, с некоторыми контракты разрывают. Они загоняются и теряют веру в себя. Чувствуют себя ничтожествами. Это, по-твоему, совсем ничего не значит? Ты как-то разнёс в своём обзоре девочку — начинающего автора. Аню Захарову, помнишь? А ты знаешь, сколько она после этого плакала? А если она больше не сможет писать? А если ты ей психическую травму нанёс? Незрелому человеку? Но кому какая разница, если у неё много подписчиков и она известна, а значит, можно и поживиться? Антона несло, несло и несло. В пылу негодования он подскочил с места и уже стоял в центре сцены. В зале стало неспокойно, со сторон то и дело доносились выкрики. Кто-то поддерживал Шастуна, а кто-то просто орал не пойми что. Попов смотрел внимательно и хмурился. Стас явно не ожидал, что это выльется в открытый конфликт, и культурно охуевал. Внезапно Попов, как дикая крупная кошка, легко подскочил с дивана и, высоко подняв голову, плавно направился к нему. В его голосе прорезалась сталь. Убийца королей, королева убийц. — Нет, Антон, ты удивишься, но я не хочу, чтобы они прыгнули с моста. Не хочу, чтоб рыдали и не хочу, чтоб они натравливали на меня свои фан-клубы. Не хочу я, чтобы они обвиняли меня в суде и даже — вот так сюрприз! — не хочу, чтобы они бросали писать. Я всего лишь хочу, чтобы они понимали, что можно лучше. Что нужно стараться, а не паразитировать на своей аудитории. Что они должны сносить критику, потому что без критики ни за что не станут лучше. Что не надо строить из меня чудовище, которое хранит в шкафу скелеты несчастных поэтов. Я всего лишь хочу, чтобы люди творили. Чтобы они вызывали чувства и уважали слово. А они рубят деньги и строят из себя не пойми что. Антон кривит губы в чём-то, похожем на оскал, и смотрит на Попова сверху вниз. Тот был, в общем-то, немного ниже, но у Шастуна на какой-то безумный миг в башке мелькает мысль, что нихуя, это он чувствует, что на него смотрят сверху вниз. Что это он ниже. Арсений смотрит без страха, чуть насмешливо, но холодно. Он слегка задирает голову, чтобы видеть выражение глаз Шастуна лучше. И что-то в этом всём Антона сильно дезориентирует. Внезапно он понимает, что расстояние между ними минимальное и что он действительно дышит Попову в лицо. Он был так зол, что сначала этого и не понял. Зачем-то наступает осознание того, что это снимают камеры, что в зале щёлкают фотоаппараты, и становится совсем уже противно. Но взгляд отводить нельзя — иначе проиграл. — Стас спросил меня, считаю ли я тебя компетентным. Так вот, нет, я не считаю. Ты понятный. Кое в чём ты и впрямь разбираешься. Но, кстати, напомни мне, раз ты так кичишься своей профессиональной тягой сделать поэзию лучше, какое у тебя образование? Попов молчит и продолжает буравить его взглядом. Это даже Шастуну представляется нереальным. Историческая хуйня. — Так вот я скажу, если кто не знает. Арсений, друзья, профессиональный актёр. Он не учился на филологическом. То, что он вам загоняет, он узнал где угодно, но уж точно не в университете. Так почему же ты, Арсений, не работаешь по специальности? Почему мы не смотрим на тебя из зала, а ты не сияешь на сцене или на экране? И почему ты не даёшь нам возможность критиковать твоё творчество в обзорах? — Антон выплёвывает это в лицо оппоненту и, посчитав наезд достаточным, наконец увеличивает между ними расстояние. Попов улыбается, и за этой улыбкой ровным счётом непонятно ничего из того, что он чувствует. Публика беснуется. Как ни странно, Стас даже не пытается их разнять. — Да, твоя правда, я действительно не учился на филолога. Но знаешь, Антон, ты звучишь несколько бюрократично и слишком полагаешься на наше образование. Мне кажется, сейчас уже всем известно, что для того, чтобы разбираться в какой-то сфере, вовсе не нужно четыре года сидеть на парах. Есть курсы, есть интенсивы, есть вебинары. Есть, кстати, книги, пособия. Слыхал о таком? И да, что-то я тоже не припомню, чтобы ты оканчивал филфак, ведь по образованию ты, вроде как, менеджер. Так что какие-то странные у тебя аргументы. Антону бы двинуть ему в рожу, но нельзя. Стас предупреждал сразу — тут они связаны по рукам и ногам. И Антон терпит, выбирая, как бы ещё побольнее ужалить. — Какие есть. Меня ведь спросили, насколько компетентным я считаю тебя. И, вроде бы, на этот вопрос я ответил. Кстати, возвращаясь к тому, что ты якобы совсем не хочешь наживиться на критике, а хочешь сделать мир лучше, скажи, почему ты до сих пор не снял ни одного обзора, где ты бы... Ну, даже не знаю. Хвалил кого-то из авторов? Что? Это потому что гневные обзоры лучше оплачиваются и просматриваются? То-то же. Кажется, Попов и впрямь находит это забавным. Во всяком случае, сталь из его голоса куда-то исчезает: — Если ты так хочешь увидеть меня в хвалебном обзоре, то я сниму его специально для тебя. Даже посвящение сделаю, чтоб тебе было приятнее. И постараюсь тебя убедить, что я не зря в актёрском учился, бездарность я такая. Было бы, о чём говорить. Обещание кажется Шастуну настолько невыполнимым, что он позволяет себе рассмеяться. — Да это так же невоплотимо, как... Да я даже не знаю. Как если бы ты прям сейчас сел на шпагат. Сравнение, конечно, примитивное, но Шастуну под влиянием момента хватает фантазии только на него. И этого, вроде бы, и достаточно, потому что даже Попов смеётся. И Антон думает, что всё под контролем ровно до того момента, как Попов медленно начинает расставлять ноги. Шастуну кажется, что у него галлюцинации. Богомерзкий Попов садится на шпагат. Зрители повскакивали со своих мест и уже орут, не сдерживая себя. Позабыв даже о своей ненависти, Антон с суеверным ужасом и прижав руки к лицу смотрит, как Арсений медленно усаживается на пол в продольном шпагате. Кажется, он даже недоверчиво вскрикивает. А Попов, сидя на шпагате, самодовольно улыбается. Блядь.