Сожги это

      В суд я попал вечером среды.       Высокое мраморное здание городского суда выделялось среди низеньких пыльных серых домишек как одуванчик в сожжённом поле, но вызывало у меня отнюдь не такие же приятные ощущения. Была ранняя весна, отопление не работало, а на улице было все еще отвратительно холодно, так что я едва не замерзал в пустых коридорах, освещённых неприятными желтоватыми лампами. Я был здесь впервые, но мне уже не нравилось это место, в чём не было ничего удивительного, ведь это был и не магазин мороженого.       Однако причина была не только в самом здании.       Родители разводились.       Вот уже месяц велась вся эта кутерьма с бумагами, разбавляемая страшной тишиной в семье. Вот уже месяц у меня без остановки раскалывалась голова и я не мог нормально спать. На моих глазах люди, которые дали мне жизнь и вырастили, становились чужими друг другу. Я чувствовал, что мое психологическое здоровье было подорвано и становилось хуже с каждым днём.       Родители ничего не объясняли. Как бы я ни спрашивал, мать лишь молчала, впрочем, я и не надеялся узнать что-то от неё – мы были не так уж и близки, а отец печально улыбался, так, что у меня все сердце щемило, и только качал головой, мол, так надо, Чимини, такова жизнь.       В общем, я ничерта не понимал. Раньше у нас не было проблем, или, похоже, я просто о них не знал. Мать часто задерживалась на работе до поздней ночи, а по выходным уезжала куда-то по своим делам, так что, можно сказать, меня вырастил отец. Но, несмотря на это, у нас всегда было тихо и спокойно. Ругались, конечно, куда же без этого, но голос повышали редко, не говоря уж о рукоприкладстве. Я гордился тем, что рос в здоровой и счастливой семье. До этого момента.       По глазам отца было видно, что ему не нравилось то, что происходило, но он не мог ни на что повлиять. Возможно, он все еще любил мою мать, даже спустя двадцать с лишним лет. А вот она, наверное, уже его – нет.       Я старался не думать об этом, по главной причине того, что я не знал всех обстоятельств. И все же не мог не сокрушаться. Как люди могли так легко бросить друг друга после стольких лет? Или, если это было не любовь, как они могли столько лет быть друг с другом?       Мне было уже двадцать три, кто-то называл меня взрослым человеком, но я чувствовал, что единственное, что росло за это время – количество вопросов в моей голове, но только не количество ответов.       Но даже если я не был согласен с чем-то, мои слова не могли ни на что повлиять.       В зале суда стоял неприятный кислый запах, который сразу же напомнил мне о том, что еще могло происходить в этих стенах. Сколько жизней и семей могло еще здесь разрушиться. Мы были здесь из-за моего младшего брата Вонхо. Ему пять, поэтому родителям пришлось добраться до суда, чтобы выяснить, с кем из них он останется. Мне было всё равно. Он проводил много времени матерью, она брала его с собой везде, в то время, как я все чаще общался только с отцом. Я с Вонхо почти не общался, не знаю, в какой детский сад он ходит, какие мультфильмы любит и на что у него аллергия. Никакой братской привязанности не ощущал совсем. Это было странно в какой степени, но мне было все равно. От уставшего и совершенно незаинтересованного голоса судьи мне становилось плохо. Поскорее бы все это закончилось, и я мог вернуться в свою небольшую теплую квартирку в Западном спальном районе.       Не знаю, как я продержусь ещё неделю до выходных. В голове будто надувался воздушный шарик, прижимая мозги к черепной коробке, пытаясь взорвать ее изнутри. Несмотря на то, что я любил работу дизайнера интерьера, из-за ситуации в семье у меня был большой застой во всей остальной жизни.       К концу заседания почему-то начали дрожать колени. Дело было закрыто, Вонхо уезжал с матерью. Я кинул быстрый взгляд на отца, он тоже смотрел на меня. Я попытался улыбнуться, но ничего не получилось. Отец просто кивнул в ответ. Мы вышли друг за другом из зала и встали около дверей, я снова посмотрел на него и крепко обнял. Он был самым близким мне человеком.       – Я всегда буду у тебя. В субботу поедем в парк. Все будет хорошо, – сказал я, чувствуя, как он прижался к моему плечу.       Я понимал, что ему было хуже, чем мне, хуже в сто раз. Он любил мать, он любил Вонхо, он действительно считал их семьёй.       В коридоре было пусто, мать ушла с братом, даже не попрощавшись. Она всегда была холодной.       Отец похлопал меня по плечу, отстранился, согласно кивая, и тоже ушёл. Его за молчание я не винил, потому что знал, что причиной его было отчаяние. И вот я остался один. Часов не было, так что я не знал, сколько было времени. Наверное, седьмой час.       Когда я вышел, на улице было уже темно. Перед зданием, там, за забором у дороги, я видел поблёскивающий в свете фонарей кузов моей машины. Домой больше не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Мне был отвратителен каждый вздох, который я делал, все, что я видел и думал. Такое давно со мной не случалось. Холод также не поднимал настроение.       Я оглянулся и увидел у самого угла здания парня примерно моего возраста и такого же роста. В темноте его лицо не было чётким, я разглядел лишь тёмные волосы, тёмные штаны и такую же толстовку, а еще жёсткие, напряжённые движения, когда он потянулся к карману и достал оттуда пачку сигарет. Вытащил одну, спрятал остальные, достал из другого кармана зажигалку и поднес к ней сигарету. В ночной мгле испуганной звездой вспыхнул и погас огонек, на мгновение осветив кончик носа, руки и губы. Он поднёс сигарету к губам, вдохнул и прикрыл глаза, откидываясь спиной на каменную стену, выпуская изо рта неровные клубы дыма. Он выглядел так, словно сигарета избавила его как минимум от половины боли.       Мне вдруг стало интересно, что он здесь делает. Потому что никто не курит просто так у здания суда, держа в руке сигарету как спасительную соломинку. Я почувствовал, что от этих мыслей тоже захотел закурить. Я ни разу не курил, даже не пробовал, но сейчас казалось, что это было мне необходимо.       Собравшись с духом, я подошёл к парню.       – Есть сигаретка? – единственное, что пришло мне на ум прямо сейчас.       Парень медленно поднял на меня взгляд – чёрный, какой-то стеклянный, совсем неживой, и меня продрал холод от него. Я уже слышал его голос в моей голове, как он грубо мне отказывает и посылает подальше. Возможно, я боялся услышать что-то в его голосе, что-то похожее на то, что я увидел в его глазах. Он был похож на одного из тех парней беспризорников, кто устраивает кровавые драки в подворотнях, разрисовывает окна и стены домов какими-то отвратительно грубыми словами и разбивает машины битами. Я тут же начал ругать себя за то, что вообще подошёл к нему.       Но тут он достал из кармана пачку, вытащил сигарету и без слов протянул мне. Я почти удивлённо принял ее.       – Дашь закурить?       Мне снова стало не по себе – он опять посмотрел на меня. На этот раз в темноте я успел кое-как разобрать что-то более живое в этом взгляде, почти раздражённое. Тем не менее, он все так же молча достал зажигалку и помог поджечь сигарету. Та загорелась, и я смотрел на белую длинную трубочку меж своих пальцев как на монстра. Я всегда был против курения и обещал себе никогда не пробовать, но сейчас уже не хотел поворачивать назад.       Поднес сигарету к губам, попытался втянуть дым в себя и тут же жутко закашлялся. Громко, так, что заболели легкие – резко нарушив тишину вокруг. Дым был горьким, неприятным. Перспектива чувствовать его каждый день мне тут же не понравилась.       Кое-как отдышавшись, я прислонился спиной к холодной стене, переводя взгляд от горящей сигареты, пускающей в темноте тоненькую струю дыма, на свои ноги в тёмных туфлях, моих любимых. Почему-то сейчас стало все равно, испачкаю я их пеплом или нет.       – Первый раз, что ли?       Я вздрогнул всем телом от низкого, мягкого голоса и повернулся к парню, не ожидав от него что-то услышать. Он тоже смотрел на меня немного удивлённо, немного насмешливо. Я тут же почувствовал себя пристыженно, словно сам отец увидел меня и разочаровался, ведь растил здорового сына.       Этот голос, чуть хрипящий, всё равно похожий на мед, совсем не подходил худенькому парню в спортивной толстовке. Внезапно мне захотелось назвать его мужчиной, но я сдержался, ведь лицо у того все-таки было слишком молодо.       – Ага, – кивнул я ему, собираясь совершить вторую попытку закурить, но он меня остановил.       – Смотри, – он странно фыркнул, словно рассказывал ребенку, почему, когда ударишься, идет кровь. Этот тон мне не очень понравился. – Затягивайся медленно.       С этими словами он поднес догорающую сигарету ко рту, втянул дым в себя – сигарета загорелась тусклым красным огоньком в сумерках – и спокойно выдохнул, пуская сероватые, чуть белесые спирали дыма растворяться в тёмном небе. Не могу соврать – в этот момент парень показался мне очень красивым, хоть я и не видел его хорошо. Мне нравилась эта спокойная атмосфера, словно мы не были незнакомцами и ничего друг о друге не знали.       Казалось, я знаю его имя, его характер и любимый кофе. Просто сейчас не могу их произнести.       Я попробовал закурить ещё раз, как мне и сказали, медленно, и снова закашлялся, правда, не так сильно. Вероятно, всё дело было в опыте. На третьей попытке вкус показался не таким уж отвратным.       Мы стояли молча и смотрели куда-то вперед. Парень, кажется, в какую-то пустоту, я – на тёмную пыльную улицу на другой стороне дороги, на серые старые дома, на мусор на тротуаре и бездомного, закутавшегося в одеяло. Наверное, я тоже смотрел на пустоту.       – У меня родители разводятся, – сказал я тихо. Мне нужно было поговорить. – Мать забрала младшего брата. Вот так.       Ответа не было. Не знаю, что я вообще хотел услышать. Такое же сердечное признание? Жалость? Нет, жалеть меня точно не надо было.       – А у тебя что?       Парень докурил, бросил окурок на землю, затоптал носком красных кед.       – Отца в тюрьму сажают, - хрипло, бесцветно.       Я развернулся, обеспокоенно пытаясь прочитать что-то по его лицу в темноте. Кажется, я забыл, что в суде не только неудачные супруги выясняют отношения.       – Извини.       Отвратительное чувство снова вернулось. Лучше бы я молчал. За сегодня я сделал так много всего, о чем теперь ужасно жалею.       Из-за угла показалась машина, приблизилась и с ревом пролетела мимо нас, освещая светом фар, выхватывая из темноты куски стены, дороги и нас. Машина тут же уехала, но за эту секунду я успел разглядеть лицо парня лучше. Маленький нос, впалые скулы, аккуратные губы, округлый подбородок. Он был довольно симпатичный, и вдруг своей холодностью напомнил мне мать. А ещё у него были блестящие щеки и красные опухшие глаза – только взгляд тот же, чёрный и плоский. Он плакал. Ну ещё бы, на его месте я бы тоже не сдержался.       Сердце больно-больно сжалось от жалости к незнакомцу, и я поспешно отвернулся, докуривая сигарету.       Зачем я вообще подошёл к нему?       Теперь помимо собственных проблем я думал и об этом парне, хотя даже не знал его имени.       – Я Чимин.       Он снова молчал. Оттолкнулся от стены и прошел мимо меня, открыл дверь и скрылся в здании. Я почувствовал себя вновь невыносимо одиноким и брошенным, как никому не нужный котенок.       Жаль, – подумал я.       Я действительно хотел бы узнать его имя. Даже начал симпатизировать его спокойной натуре.       Но делать больше было нечего. Я огляделся, заставляя себя сдвинуться с места, и пошёл к машине, по пути выкинув сигарету в мусорку. Горький вкус никотина ощущался во рту неправильно, но, думая о нем, я вспоминал о том безымянном парне и чувствовал себя чуть спокойнее. Человеку всегда становится легче, когда он знает, что есть кто-то, кто страдает так же, как и он, а, может, и больше.       Вернувшись домой спустя полчаса, я не стал включать свет и в полной темноте добрел до кухонных ящиков, нашел виски. Давно его не доставал. Впрочем, он был рад мне и спустя столько времени.