*
Уилсон ему встречный вопрос не задал: то ли спать очень хотел, то ли разговор о фетишах его не увлек. В любом случае Хаусу и раздумывать не пришлось бы: он очень точно знает, что является фетишем для него. Несмотря на глупые комментарии в идиотском журнале Кадди (который, кстати, он ей так и не вернул), его фетиш определенно звуковой. Тихий звон пряжки ремня Уилсона, когда тот его расстегивает. Никакого смысла тут нет, но это не меняет того факта, что у Хауса встает от одного этого звука. Для него это как сигнал к началу, и от этого охватывает предвкушение. Как гаснущий свет в зале заставляет замирать в ожидании фильма. Как три удара колокола возвещают о начале греческой трагедии. Потому что каждый раз, когда тело наполнено возбуждением, в неутомимый мозг закрадываются мысли о том, сколько раз Уилсон вот так расстегивал этот ремень перед тем как лечь в постель с кем-то другим. Он не подозревает Джеймса в измене ни одной секунды: Уилсон, он слишком... слишком Уилсон, чтобы так поступить, но мысли о тех, кто был в его жизни и в его постели до Хауса, все равно не отпускают. Это тоже не имеет смысла, но на ревность, как и на возбуждение от фетиша, рациональные доводы не действуют. Когда Уилсон в очередной раз расстегивает ремень, и пряжка тихо звякает, Хаус не выдерживает. - Откуда у тебя этот ремень? - Что? – несколько мгновений осмысливает Уилсон его вопрос. Очевидно, мысли его уже о более приятных занятиях. - Джули подарила. - Тебе нужен новый, - говорит Хаус, пока Уилсон забирается к нему под одеяло и тянет его к себе. - М-м-м... - неопределенно отзывается тот, скорее всего, вообще не слушая, о чем идет речь, и ища своими губами губы Хауса.*
Ровно через два дня Хаус приходит в кабинет Уилсона с таким заговорщицким видом, что у того сразу возникают дурные предчувствия, которые только усиливаются, когда Хаус достает из-за спины небольшой картонный пакет из модного магазина одежды. - Это тебе. - Там мина-лягушка? – осторожно интересуется Уилсон, забирая пакет. - Это ремень, - бурчит Хаус, привычно глядя в пол и опершись обеими руками на трость. - У него пряжка в виде значка супермена? - Нет. - Он украшен розовыми стразами? - Нет, - уже раздраженно отзывается Хаус. - А в чем тогда подвох? - Я, знаешь ли, имею право быть милым с человеком, с которым сплю. - Имеешь, но пользуешься ты этим правом редко, - замечает, улыбаясь, Уилсон и открывает-таки пакет. Свернутый ремень, действительно, вполне классический, из гладкой кожи, с прямоугольной пряжкой черненого металла, стильный, ничуть не броский. Хаус его, конечно, выбирал не сам. Продавец в том магазине оказался вполне компетентным, хотя полные ужаса взгляды, которые он кидал на оранжевые кроссовки Хауса, не столько забавляли, сколько раздражали. - Спасибо, - все еще улыбается Уилсон, по-прежнему в какой-то мере подозревая подвох, и, предусмотрительно оглянувшись на окна, которые закрыты жалюзи, обнимает Хауса, чтобы поцеловать. – Что мне делать со старым? – вслух спрашивает Уилсон, сменив ремни. - Отдай мне, - живо отвечает Хаус. – Повешу на нем Формана. - Зачем он тебе? На самом деле? – смеется Уилсон. - Сожгу на заднем дворе больницы, конечно. Уилсон снова смеется. Хотя на этот раз Хаус вполне серьезен.*
Звонок телефона разрывает тишину их вечерней квартиры так резко, что Хаус, смотрящий вместе с Уилсоном фильм, устроившись на диване, чувствует, как Джеймс вздрагивает. - Джеймс Уилсон, - говорит мужчина в трубку мобильного телефона, и через мгновенье его лицо расслабляется. – А, Бонни, привет. - «А, Бонни, привет»! – особенно противным голосом тихо передразнивает его Хаус. - Куда приехать? Извини, Бонни, я сейчас выйду в другую комнату, а то тут рядом со мной сидит злобный лепрекон. Джеймс, и в самом деле, обдав Хауса неодобрительным взглядом, выходит с телефоном в спальню. Возвращается он через пару минут. - Бонни просит забрать ее из аэропорта – рейс задержали, а она не хочет сидеть все это время в зале ожидания.*
В личном списке Хауса по уровню раздражающего воздействия Бонни, занимавшая некую среднюю позицию, выходит в десятку финалистов, воскликнув: «О, я и не думала, что наш диван будет так здорово смотреться в твоей гостиной, Хаус». Этот диван – единственное «приданное» переехавшего к Хаусу Уилсона. От продавленной хаусовской кушетки онколог отказался наотрез: заявил, что такое посадочное место может привести к артриту, артрозу и остеохондрозу, сообщил о недавно найденной связи между старыми кушетками и возникновением рака прямой кишки, а также намекнул, что именно они являются причиной большей части самоубийств в мире. В принципе, Хаус ничего против дивана не имеет. До тех пор, конечно, пока Бонни не прощебетала что-то про «наш диван». С этого момента Хаус становится личным врагом этого предмета мебели. Интересно, как Джули мирилась с присутствием в их с Уилсоном жизни дивана, который когда-то был свидетелем счастливого союза Джеймса и его бывшей жены? Или нормальные люди о таких вещах не задумываются - только он, Хаус? Бонни рассказывает какие-то свои новости, перемежая их болтовней о полете и о том, как ей повезло, что Уилсон живет здесь и не отказался ее забрать. Джеймс слушает ее болтовню с тем, хорошо знакомым Хаусу, участливым видом, с каким выслушивает очередных шарлатанов от медицины, которых в онкологии развелось больше, чем протоонкогенов. Но мысли его где-то далеко, и никакого дела до собеседника ему нет. Разговор его не злит и не радует: он ему просто безразличен. А когда Уилсон, якобы полностью поглощенный рассказом бывшей жены, берет Хауса за руку, крепко переплетая пальцы, тот против воли ощущает, что простой жест здорово греет и самолюбие, и душу. Вот если бы еще только не этот диван...*
Через два с половиной часа Уилсон отвозит Бонни назад в аэропорт.*
Через две с половиной недели Уилсон и Хаус привозят из магазина новый диван.*
Когда Уилсон, расплатившись с грузчиками, смотрит, как диван вписался в обстановку гостиной, он вдруг спрашивает Хауса: - Ты что, хочешь уничтожить все, чего когда-либо касались мои пассии? На чем могли остаться их генетические отпечатки? Вопросы его звучат беззаботно, но они показывают, что Уилсон не перестает обдумывать поведение Хауса. - Не только отпечатки, - отвечает тот, откидывая крышку фортепиано, - даже простые миазмы. Уилсон смеется, но неясное подозрение, что Грэг все же не шутит, закрадывается в его душу.*
Лежа на обновленном диване рядом c Уилсоном, приходящим в себя и пытающимся совладать с дыханием, Хаус думает, что, в принципе, ничего страшного не происходит. В конце концов, делать Уилсону подарки оказалось приятно, и новый диван тоже очень недурная покупка. Так что все в порядке.*
Когда приходит весна, она ознаменовывается для Хауса новым пациентом, который практически не в состоянии ходить, потому что не чувствует ног. В какие-то моменты Хаус ему почти завидует, потому что он-то свои ноги прекрасно чувствует. Ту, которую, по ощущениям, черти методично обмазывают кипящей смолой и поджигают, особенно. Он не принимает викодин уже три недели. Когда Уилсон зовет его обедать, Хаус рычит, что не может, потому что у него, видите ли, пациент, который может умереть и которому нужен хороший врач. Хаус врет. Пациент не умирает, просто не чувствует ног, а даже от очень хорошего врача мало толку, если он сидит и без малейшей идеи бьет мячиком об стену. Просто Хаусу так больно, что хочется на кого-нибудь рыкнуть, а вся команда, как назло, куда-то разбежалась. Уилсон пожимает плечами и говорит, что зайдет позже.*
На самом деле, не такая уж это проблема для Уилсона найти с кем пообедать, и когда Хаус это понимает, ноги сами несут его в столовую. Так и есть, с Уилсоном сидит отоларинголог и смеется, запрокидывая голову и показывая красивые отбеленные зубы, пока Уилсон что-то рассказывает. Отоларингологу смешно. Ничего странного тут нет – Уилсону это несложно, он и Хауса умудряется рассмешить. Отоларинголог высокий блондин, и на вид ему лет тридцать пять-сорок. Имени его Хаус не смог бы вспомнить даже под страхом смертной казни. Встают из-за стола они одновременно. Брови Уилсона чуть вздрагивают, когда он видит в дверях Хауса, и онколог останавливается рядом. Его приятель, кивнув Хаусу, проходит дальше и, уже отойдя, оборачивается. - Кстати, как машина, Джеймс? - Отлично, спасибо, - отзывается тот с усталой улыбкой. - Машина? - уточняет Хаус со ртом, набитым принесенным ему сэндвичем, когда они возвращаются по своим отделениям. - Он помогал мне выбирать чехлы на сидения. - Ты спал с ним? – напрямик спрашивает Хаус. Уилсон молчит, и это уже ответ.*
На самом деле, это ответ настолько прямой и очевидный, что Хаус искренне недоумевает, зачем Уилсон той же ночью, когда они уже все закончили и уже засыпают, вдруг безо всяких предисловий говорит: - Да, я с ним спал. У нас была короткая интрижка сразу после моего развода. Все давно кончено. И на какую-то секунду злость на ненужную откровенность Уилсона так сильна, что Хаус почти ненавидит его за произнесенную вслух бессмысленную правду, которую он не хотел слышать. Сейчас он вполне понимает, за что окружающие не любят его самого. Только в этом тоже нет смысла. И вообще, ни в чем, включая назначенную больному биопсию мозга, нет смысла в этот нелепый понедельник. Правда, секс, как всегда, хорош.*
Что у его пациента нейроборрелиоз, Хаус понимает за пару секунд перед тем как уснуть. Ну, возможно, в этом есть смысл.*
В среду чехлы на креслах в машине Уилсона залиты томатным соком.*
В пятницу они покупают новые на деньги Хауса, о чем ему несколько злорадно напоминает Уилсон. Хаус совсем-совсем не против.*
Хаус вовсе не хочет, чтобы мир Уилсона полностью замкнулся на нем одном. То есть это, возможно, было бы приятно и, конечно, польстило бы чувству собственника, но Уилсон будет не Уилсон, если перестанет утешать всех страждущих и болящих в радиусе полумили вокруг себя. Это последнее, чего желал бы Хаус. Он хочет только, чтобы, глядя на него и Уилсона, никто не думал бы про себя: «А, тебе нравится спать с ним... тоже?..» Хаусу не кажется, что он хочет слишком много.*
Он все еще думает об этом, когда находит у Уилсона на столе приглашение занять вакансию заведующего онкологическим центром в окружной больнице штата Виржиния. Уилсон об этом ничего не говорил. - Ты уже ответил им? Джеймс поднимает глаза, чтобы посмотреть, что там откопал Хаус, и снова прячется в гору бумажной работы. - Еще нет. Хотел написать вечером. - Что написать, Уилсон? - Отказ, конечно. Хаус смотрит на письмо, потом на закрывшегося бумагами Уилсона. - Почему? Судя по письму денег там будет больше, а обязанностей меньше, чем в Принстоне. - Ты ненавидишь переезжать, - кратко отвечает Уилсон. Ответ этот радует: приятно знать, что ты на первом месте. Общее направление разговора несколько обескураживает. - Но тебе хотелось бы работать там? – настаивает Хаус. - Это было бы интересно, - сдержанно отвечает Уилсон. – Это большой центр с разнообразными случаями, и там вводят все новейшие методы лечения. Кроме того, там ведут скрининговые программы для раннего выявления онкологических заболеваний. Раннее выявление, конечно. Хаус кивает сам себе. Вот что заставило Уилсона держать это приглашение на столе, а не ответить вежливым отказом сразу же. Ранняя диагностика – это излечиваемость выше на тридцать процентов. Тридцать процентов – это почти каждый третий пациент. - Почему они позвали именно тебя? Ты знаком там с кем-то? - Нет-нет. Их прежний заведующий читал мои статьи и слышал доклады на конференциях. Он уходит на пенсию и предложил меня на этот пост. Хаус откидывается в кресле и закрывает глаза. В оконное стекло начинает колотить сильнейший весенний ливень. Хауса это не волнует, он уверен, что у Уилсона специально на этот случай где-нибудь в кабинете припасен зонт. - Соглашайся, - говорит Хаус, не открывая глаз. Рука привычно трет привычно ноющее бедро. - А ты, Хаус? - У них же есть услуга «размещение партнера»... - Я созванивался с ними по этому поводу, - проговаривается Уилсон. Хаус открывает глаза, чтобы с интересом взглянуть на него, и онколог слегка краснеет. – За такие деньги я должен был поинтересоваться. Такой вакансии, как здесь, в Виржинии нет, они готовы предложить тебе место на сортировочно-диагностическом отделении. Хаус смотрит на залитое дождевой водой стекло. - Соглашайся. - Хаус, ты слегка проиграешь в деньгах и сильно проиграешь в должности. - Я не очень гонюсь за ступеньками в карьерной лестнице. Нога не позволяет, знаешь ли. Соглашайся, Уилсон. Хаус смотрит в окно, Уилсон смотрит на него. - Поехали домой, - говорит Хаус. - Хорошо. Сейчас только достану зонтик.*
Вечером Уилсон ждет, пока Хаус закончит играть, и спрашивает: - Ты уверен? Я напишу им о согласии? - Пиши. - Наверное, так лучше всего, - замечает Джеймс, ласково скользя рукой по плечу Хауса, когда проходит мимо. – В Виржинии есть крупная клиника для помощи избавляющимся от лекарственной зависимости. Хаус все еще не принимает викодин, и иногда знакомая до фантомов оранжевая баночка ему даже снится. Однако теперь, по прошествии почти трех месяцев, Хаус начинает верить, что, возможно, у него действительно получится бросить окончательно. Возможно, Уилсон прав, и немного помощи не повредит, но Хаус радуется не этому. И не тому, что «Virginia is for lovers». А тому, что там Уилсона никто не знает.*
Он все еще радуется, когда собирает вещи. Как ни странно, барахла, которое надо забрать с собой из кабинета, у Хауса скопилось немало. Он обдумывает, не стоит ли ему содрать со стены белую доску, но это как-то совсем глупо, и Хаус ограничивается тем, что сгребает в очередную коробку все маркеры. Кадди, конечно, расстроена. На онкологическом отделении еще со вчерашнего дня устроен Великий Плач, к которому разрешено присоединяться всем желающим с других отделений. На диагностическом – тихо. В том, прежнем, составе оно просто исчезает. Чейз уезжает из Нью-Джерси, и Хаус готов биться об заклад, что Кэмерон уедет с этим блондинчиком. Форман остается главой диагностического отделения, и уже есть новые претенденты на работу здесь – Форман болтал о каких-то тестах, с помощью которых будет отбирать кандидатов. Хаус очень надеется, что это будут не тупые бумажки с вопросами типа: «Назовите допустимый диапазон концентрации ионов кальция в крови» или «С помощью каких анализов диссеминированную красную волчанку можно дифференцировать от дискоидной?». Сам он думает, что сумел бы сделать очень нетривиальные испытания для претендентов. Впрочем, возможно, такой случай ему еще представится. Что-то подсказывает гениальному диагносту, что сортировочно-диагностическое отделение окружной больницы штата Виржиния ждут большие перемены. Хаус кидает в коробку йо-йо и думает, что это все не должно быть грустно. Обычный круговорот вещей в природе. Обводит взглядом разгромленный кабинет и идет смотреть, как там дела у Уилсона, и действительно ли тот собирается брать с собой всех подаренных ему плюшевых мишек. Балконная дверь заставлена коробками, приходится хромать через коридор. В кабинет онколога не зайти, там и так полно народу – врачи, студенты, медсестры, ординаторы – поэтому Хаус просто смотрит через стекло двери, как Уилсон в наполовину разобранном кабинете проверяет, все ли правильно записали его телефон: мобильный, домашний, рабочий, его адрес, е-мэйл и что-то еще. - Ничего не выйдет, Хаус, - говорит бесшумно подошедшая сзади Кадди. – Просто ничего не получится. Тебе надо вставить ему новое сердце, чтобы добиться того, чего ты хочешь. Она уходит, не дождавшись его реакции. Хаус же возвращается складывать оставшиеся вещи, и еще целых три с половиной минуты он всерьез обдумывает, не удастся ли, в очередной раз смошенничав с бумагами, поставить Уилсона в очередь на пересадку сердца. Конец.