Freed from desire

      И вновь Тарн ищет ответа у океана, воображая, что шум его — это шепот, который просто нужно расслышать, уловить тихую мелодику его голоса. У тишины совсем другие ноты.       Сколько он уже здесь? Кажется, часа три-четыре. Все сидит и сидит, сканируя бледнеющий горизонт. В середине последней трети дня за спиной раздается:  — Я теряюсь вблизи незнакомых людей; ненавижу, когда меня сравнивают с кем-то, потому что начинаю чувствовать себя тупо и неуверенно; мой отец считает, что из меня так и не вышло достойного его уважения человека; обычно я сперва говорю, а потом — думаю… что, в общем-то, и происходит сейчас, — Тарн оборачивается, упираясь взглядом в близко стоящего к нему Тайпа, но тот добавляет: — И еще, последнее время я только и делаю, что… без конца порчу с тобой отношения, — Тайп кусает губы, без особой надежды отвечая Тарну пристальным взглядом, — о таком Тайпе ты хотел услышать? Вот я какой… Тарн. Такой, как есть. Тарн кивком головы приглашает его присесть рядом. Какое-то déjà vu.  — Ты достоин уважения, Тайп, как и любой другой человек. Никогда не думай обратного, — голос Тарна такой ровный и кажется безучастным, но это не так. — И мы все ошибаемся и иногда чувствуем себя паршиво. Но только потому что мы живые люди, а не роботы, запрограммированные на точное исполнение алгоритмов. И от этого мы не становимся плохими людьми. Вот только цена у каждой ошибки разная, Тайп.       Тайп молчит. Тарн не может предугадать, как долго продлится это молчание. И, наверняка, его рассуждения об ошибках — это не то самое, что Тайп хочет услышать. Но он тоже слишком устал держать в себе, под семью замками, то самое… так долго им невысказанное:  — Когда-то у меня было всё, Тайп. Но как я позже понял — у меня ничего и не было.  — Это как? — фыркает Тайп, придвигаясь ближе, но все же сохраняя безопасную для обоих дистанцию.  — Я учился в престижном университете, мог позволить себе водить автомобиль такого бренда, модели и комплектации, каких желал; у меня было много друзей… и еще больше врагов. Я ни в чем себе не отказывал, Тайп. Но я, как выяснилось гораздо позже, и не жил вовсе. Я потреблял эту жизнь, не давая взамен ничего стоящего.  — А что случилось потом?  — Ты не удивлен?  — Нет, — пожимает плечами Тайп. — А должен?       Тарн играет желваками на твердых скулах, а после чуть запрокидывает затылок, словно давая влажному воздуху больше простора, чтобы проникнуть к нему в легкие.  — Помнишь тех людей, что вчера видели в кафе?  — Да.  — Я сел пьяным за руль и сбил их сына. Мальчик остался инвалидом.       Тайп округляет и без того немаленького размера глаза, губы его дрожат, самого тоже немного потряхивает — это видно по покосившейся линии плеч, но он вновь не производит ни звука.  — Наверное, закономерно было бы спросить: почему ты здесь, на свободе, а не в тюрьме, Тарн? Почему кто-то маленький и беззащитный теперь прикован к инвалидному креслу, а ты сидишь здесь и вольно дышишь?       Тайп начинает трясти головой наподобие китайского болванчика, но Тарну все еще непонятна его реакция.  — Знаешь… я бы рад там быть. Правда. По крайней мере, я бы знал, что получаю заслуженное наказание. Но мои родители… они все «уладили». Они всегда решали мои проблемы. Но это было уже слишком. Этого я не выдержал. Вот кто перед тобой Тайп: преступник. И отныне каждое утро я просыпаюсь в надежде забыть, кто я такой и что я натворил. Тарн не сводит глаз с лица Тайпа. Тайп плачет. Беззвучно. Плотно сжав покрасневшие веки.  — Я даже не нашел в себе сил попросить прощения у этого несчастного мальчика и у его семьи. И стал позором для своей.       Тайп затихает. Размазав по щекам жгущие их слезы, встает на ноги и, не говоря ни слова, покидает Тарна, который не смеет даже головы поднять, чтобы взглянуть ему вслед.