Воспоминания о герое

Мальчишки прогоняли призраков, ловили преступников, сводили сглазы и боролись с проклятиями, а она не могла спокойно на них смотреть, пусть сама занималась тем же. В деле о гоблинской порче (так назвали историю с «проклятым сейфом» банка Гринготтс, в котором людям становилось дурно — ячейка принадлежала большой семье, и выходить первых жертв целителям Святого Мунго удалось лишь чудом) Арлетта даже помогала им — встревоженные сотрудники вызывали целый наряд. Она говорила с гоблинами, уверяя их, что без особой на то причины под арест никого не возьмут, Эмиль возился с щитовыми чарами по периметру, окружая злополучную ячейку, а Ли внутри скрупулёзно исследовал стены, ища следы «проклятия». Нашёл, кстати: злоумышленник натёр углы ядовитой смесью, и старшему сыну, убережённому перчатками из драконьей кожи и временным защитным заклинанием для дыхательных путей, сие не повредило. Только дело не в том, что дети росли, учились, набивали шишки, иногда теряли людей, иногда спасали целые семьи. Дело в том, что она сама, увидев в них тех самых спасителей, не могла сдержать… нет, не слёз, слёзы все высохли много лет назад, но что-то ощутимо хватало за горло, мешало дышать, а перед глазами слегка плыло. Не видно. Со стороны ничего не видно. А изнутри можно разглядеть их с Арно молодые силуэты в форме старого образца, их, получающих награды и благодарности за свои первые дела. Преступником всё-таки оказался гоблин: под угрозами одних клиентов он нарушил благополучие других. Поскольку дальше господа отправились под суд, Арлетта не знала, как они оценят смягчающие обстоятельства для сотрудника банка и каково будет наказание для тех, кто велел избавиться от соперников по бизнесу таким способом. Дураки! Из-за каких-то продаж котлов втирать в стены мазь из белладонны! Так в Средние века пытали ведьм, но сейчас-то века далеко не Средние. Всё давным-давно отболело и прошло, но сейчас Арлетте хотелось затыкать уши и закрывать глаза, когда кто-то рядом заговаривал о смерти. В год гибели Арно она равнодушно провожала взглядом гробы, а теперь… Из-за чего же? Растормоша своё недооценённое когтевранское полушарие, Арлетта принялась раскладывать всё по полочкам, рассчитывая помочь себе — не добить. Вышло что-то между: с одной стороны, взрослые сыновья напоминали об опасности, которая им теперь грозит, с другой — они действительно повзрослели, и держаться больше не для кого. Никто не нуждался в её силе, никто бы не пострадал, если б ей вздумалось закатить истерику на кухне — абсолютно никто. Арлетта не сомневалась, её бы утешили и ей бы помогли, но… Некоторые вещи въедаются в память, другие — в поведение и привычки. Однажды запретив себе чувствовать больше, чем положено, и выставлять напоказ боль и печаль, едва ли найдёшь в себе силы отыграть назад. Когда-то по молодости такое гордое молчание казалось ей мужественным, теперь смешно — не хватает мужества снова быть человеком! Страшно снова открыться, страшно и бессмысленно. Все к ней привыкли, она сама к себе привыкла, и пусть сыновьям уже всё равно, они справляются и живут сами… справится ли она, если позволит чувствам хлынуть, как разлившейся реке, Арлетта не знала. Это относилось к категории вещей, которые она совершенно точно не хотела знать. Лишь однажды маска треснула. Ладно, наверняка такое случалось и раньше, незаметно либо для себя, либо для окружающих. То ли поздней ночью, то ли ранним утром они переговаривались на кухне с Росио, вернувшимся с очередных своих подвигов, и он упомянул Арно — не в связи с работой, не из-за детских воспоминаний, просто как человека, сто лет назад подарившего ему какую-то очень ценную книжку. До книжки Арлетте дела не было, во всяком случае — сейчас, но клубочек уже размотался против воли хозяйки. Рокэ хватило одного внимательного взгляда на её лицо, чтобы извиниться и заговорить о другом. Она ли была так неосторожна или он так проницателен, Арлетта не узнала до сих пор. И какое-то невесомое доверие установилось между ними, установилось столь нежданно и легко, что теперь напоминало уже о другом давно погибшем человеке. Отныне, когда им всем перевалило за двадцать, привычка Росио держать дистанцию и считать себя более гостем, чем членом семьи, оказалась очень на руку. С детьми Арлетту всегда связывало её непосредственное материнство, не говоря уж о том, что они все трое потеряли родного человека; с Рокэ — всё то же самое, только с одной крохотной разницей, на которую он не преминул намекнуть. Раз, два — на третий Арлетта поняла, что они могут доверить друг другу что-то, по тем или иным причинам недоступное иным близким. Может, он таким образом возвращал долг за все те письма, часто прилетавшие из Хогвартса после того, как не стало Арно, в любом случае — отдушина была. Арлетта смела надеяться, что она тоже для него что-то значит, но никак не выпадало случая в этом убедиться. В конце концов, Росио мог быть обходителен и вежлив просто потому что, мог действительно счесть своим долгом как-то отплатить за приют и доброту. А с другой стороны — не надо такого случая, пусть радуется и живёт! Вот уж кому во всех смыслах шла мракоборческая мантия, пусть юный бунтарь продолжал из принципа носить значок отличия как какую-то застёжку. Его ждали, и он пришёл. Единственный уцелевший Алва сполна возместил лондонскому министерству все потери. Памятуя случай, предшествовавший приходу Рокэ в управление, разноуровневое начальство решило не мелочиться и сразу отправлять его туда, где нужно было быстро ориентироваться, легко импровизировать и без задней мысли рисковать своей головой. Взбесившиеся ирландские призраки? Без проблем. Сбежавший по пути в Азкабан заключённый? С удовольствием — из этого даже попытались написать какую-то повесть, помимо простой газетной заметки. К сожалению или к счастью, до Рокэ дошли словоизлияния безвестного бумагомараки, он разнёс автора в пух и прах и отправил это письмо сразу в издательство. В редактуре «Палочкой и пером» решили, что лучше отказать писателю, чем не угодить Алве. Ну что тут скажешь… были правы. Только Вольфганга не радовал стремительный карьерный взлёт бывшего подопечного. Арлетта отчасти разделяла его опасения, ведь чем выше окажешься — тем больнее падать, но такого попробуй скинь. Через какое-то время, после нескольких особенно громких дел, за Рокэ уже говорила его репутация, правда, интервью выходили одно другого скандальнее — он никогда не считал нужным осторожно подбирать слова, когда говорил с кем-то нерасполагающим. Иначе говоря, эта насмешливая манера выражаться стала притчей во языцех. Как сказал Ли, если б Рокэ не спасал принцесс и не убивал драконов, его бы давным-давно отколошматили обиженные рыцари. Что думал сам герой, они не знали. Несмотря на то, что спальня в мансарде по-прежнему принадлежала Росио, он мог не появляться и там по несколько суток, а, заходя, исчезать быстрее ветра. Столько работы у мракоборца быть не могло, ведь даже зло когда-то спит, и Арлетта заподозрила, что чадо влюбилось. Подозрения усилились, когда Лионель обмолвился, что не понимает, как можно не ночевать спокойно четыре ночи кряду и лучиться счастьем (у родного старшего тогда был рекорд в три ночи и одну неудачную пассию, с которой они вполне равнодушно разошлись). Окончательно оправдались после одного служебного провала — пропустив мимо ушей разносы, угрозы и весьма обидные упрёки, причастные мракоборцы стоически переживали собственную ошибку, стоившую жизни зарубежному коллеге. Незнакомому, но это дела не меняло. Рокэ улетел раньше, чем прекратилось эхо от голоса Рудольфа, и, судя по всему, если его и затронула ситуация — ничуть не сильнее, чем какие-то внешние дела.  — Только б не магла, — заметил Вольфганг, проследив за взглядом Арлетты и остановившись на хлопнувшей двери.  — Я чего-то не знаю? — воспользовалась случаем вдова.  — Не знаю и я, но некоторые вещи очевидны.  — А как же…  — Моя покойная супруга? Именно поэтому, — невесело усмехнулся старый друг, — я и беспокоюсь. Я в курсе, что такое неволшебная семья, а сейчас ещё и времена другие. Леший разберёт… Если леший и впрямь разобрал, он сделал это весьма и весьма некстати. Вышеупомянутый случай Арлетте представился, но, как она и опасалась, радостным он не был.

***

Кто бы знал, что в этой жизни можно быть таким счастливым — счастье всегда казалось чем-то недоступным, сказочным, приукрашенным чужими сладкими речами. Невозможным, вот оно, верное слово — невозможное счастье; так и считаешь, веришь в это до последнего, а потом отталкиваешься ногами от земли и понимаешь, что летишь. Сквозь дожди и ураганы, мимо бытовых повседневных проблем и обид, каким же мелким и неважным кажется всё остальное — всё, что не она… Не она и не тот маленький уютный домик на краю улицы, окошки, светящиеся теплом, хрупкий силуэт за ними, искажённый светотенью и изгибами штор… Не то, что вы отныне были вместе и могли оставаться друг с другом до последнего вздоха. И пусть кто-нибудь только попробует встать на пути! Ты не собирался вспоминать об этом, но память, как обычно, хитрей и шустрей. Сейчас бы в тот день, в то подземелье да к тому котлу! Как пахнет амортенция, хотите знать? Как фиалки, ароматная вода и свежая постель. Как пахнет феликс? Счастьем и удачей — цветами этого сада, порогом этого дома, подоконником этого окна. Идиот… каким же идиотом ты был, считая, что всё это недоступно… Идиоты и те, кто убеждён в собственном счастье твёрдо и бесповоротно уже в шестнадцать лет. Можно и так, кто ж спорит… Но иногда стоит стиснуть зубы и дожить, дожить до того момента, когда всё станет явью. Никто не должен знать, никто и не узнает. До свадьбы. То-то лицо будет у Ли… Вперемешку с радостью — слабая тень торжества: выкусите! Выкусят все они, все те, кто предрекал тебе страшную участь и рисовал кошмары, да, пусть на время прекратят гореть синим пламенем, в какое ты их однажды послал — пусть вернутся и посмотрят, как ты счастлив жить. Душа поёт, потому что она ЕСТЬ, иначе бы… За работой было легко, а здесь — и того легче. Только здесь и сейчас, остального не существует. Завтра ты вернёшься и продолжишь разбираться с делом того бедолаги, да будут прокляты и без того проклятые стропила — это ж как угораздило… Завтра. Сегодня — только одно.  — Почему так рано? Как же работа?  — На сегодня больше нет. Я невовремя?  — Что ты… И дома ещё никого нет, можно наконец-то не лезть в окно. Маглы — странные существа, странные и прекрасные, особенно она… Сущий ангел, носить на руках и никому никогда не отдавать. Из всех причудливых приборов, увиденных в этом доме, тебе пришёлся по душе магнитофон — она смущённо улыбалась и называла его старым, но куда до этого чуда техники ветхому школьному граммофону! Да и музыка здесь была совсем иная. Бедные колдуны, что чураются маглов! Сколько вы всего теряете из-за своих предрассудков?! Ну вот и слушайте дальше заунывный вой, напоминающий отпевание, и полторы молодёжные группы без голоса и слуха…  — Иногда мне кажется, что ты приходишь за музыкой, а не за мной… Идём…  — Неправда, я к тебе и только к тебе. Но можем и под музыку…  — И не услышим отца? Ты сумасшедший!  — Только от любви. В самом деле, кому нужна музыка, если звучит этот смех. Колокольчик, не иначе. Надо будет нарвать колокольчиков… Или наворожить, пока их сыщешь, эти живые цветы! Шестнадцать ступенек вверх, она — на руках, чтоб ступни лестницы не касались. Рывком распахнутая дверь и ударивший в нос столь знакомый фиалковый запах. Слова не нужны, кому они вообще нужны, эти глупые слова… Ты всегда знал, молчание дороже… И дороже всего на свете — действия, ведь сказать можно что угодно, но не каждому под силу сделать. — Ты ведь была против, — тень испуга в глазах, чего она боится?  — Это джаз, его можно слушать и негромко. Иди ко мне…  — Я и так с тобой, — рука накрывает руку, пепельные волосы разметались по подушке. — Не бойся насчёт отца. Мы ему не скажем…  — Он узнает!  — Я буду осторожен.  — Всё равно боюсь. Вдруг он догадается, что ты волшебник… Ерунда! Большинство маглов настолько не верит в колдовство, что это попросту невозможно. Некоторые не верят, даже когда им суёшь палочку под нос и поджигаешь пальто — думают, это розыгрыш, и ищут свои глупые спички… Однако не все такие, не все, иначе бы тебя здесь не было. Её тоже пугала магия, но лишь в самый первый раз… Невинные трюки с вещами в доме, говорящий магнитофон, маленькие голубые огоньки — ерунда, за которую никогда не прижучит министерство. Да и зачем ему? Слизеринский снобизм оставим для Слизерина, как-то же складываются из года в год смешанные семьи! И неволшебная кровь тому не помеха. Джаз неплох, был у колдунов какой-то аналог, хотя струнные лучше духовых. Они как-то честнее, что ли, и ярче, трубные звуки кажутся неискренними и глухими, как если вынужден улыбаться в лицо человеку, которого на дух не переносишь…  — Сквозняк… подожди, я закрою дверь.  — Нет! — да в чём же дело?  — Никого там нет, сердце моё…  — Ты… тебя продует. Оденься… Зачем одеваться, если потом снова раздеваться? Странный день… Хорошо хоть, справляться с магловскими застёжками уже давно не проблема, пусть эта возня и отнимает больше времени. Внизу, в гостиной, как-то странно взвизгнула труба… Трубы не визжат, на то они и трубы.  — Глупость какая. Мог и не вставать…  — Почему? Ну да… — робкая улыбка, как и всякий раз, когда речь заходила о магии. — Одним щелчком…  — Не все так умеют. И я тоже не мастер, без палочки можно обойтись лишь по мелочам.  — Она при тебе?  — При тебе. Под подушкой… Ты был прав, это не труба. Приближающиеся громкие шаги не предвещали ничего хорошего… Грохот! Рывком распахнутая дверь — и никаких фиалок, а всё-таки надо было отойти, родичи с друзьями не настроены дружелюбно. Пронзительный женский крик… Зачем такие друзья и родичи, что пугают тебя одним своим появлением?  — Вы бестактны, господа. Врываться к сестре без стука…  — А мы не к сестре! Ах вот как! Один, четыре, двое за плечом… ещё двое… сколько же их пришло? Это не могло быть подстроено. Это было подстроено. Кто бы ни рассказал, ему конец… Времени подумать нет — только увернуться, отпрыгнуть, потянуться по привычке за палочкой и схватиться за какую-то вазу. Ваза быстро пошла в расход, они явно сдерживаться не собираются. Пошли к чёрту! В такое время им мешать… А всё-таки здорово, что тебя с детства тянуло на улицу… Как не в новинку сами маглы, так на руку пришёлся какой-никакой кулачный бой. Колдовать, конечно, прекрасно, но если б магия решала всё — в её мире никто бы не умирал.  — Где она? Где?! О чём речь? И беседу не поддержать — двое висят на плечах… Нет, к троллям предрассудки, их слишком много даже для опытного драчуна. Неужели придётся колдовать? Ради победы — нет. Ради неё — да…  — Я не вижу… Чего ты не видишь, слепой осёл, сестру родную признать не можешь?! Костяшки горят, на губах — привкус крови, рубашку уже кто-то изодрал… Насколько же изящнее колдовские дуэли, чем это грубое побоище. Не говоря уж о том, что столько народу не бросаются на одного. Троим довелось встретить край комода виском. Вряд ли смертельно, и лучше бы не надо, родня, как-никак… пусть и не твоя… Снова не до размышлений, тут никто не позволит перевести дух. Лоб в лоб, ноги подкашиваются от напора, и спину прошивает боль от падения… Жёсткий пол, где же ваши хвалёные ковры?!  — Нашёл?  — Нет… не отпускай… Что бы они ни искали… Какое же уродливое безумство — катиться по полу вот так, ещё и не понимая, что происходит! Зато теперь ты знаешь, что виском об дерево правда больно… Хорош захват и крепок, аж темнеет перед глазами. Прямо как тогда…  — Есть!  — Неужели эта штука? Серьёзно?  — Да, — дрожащий голос уже не похож на колокольчики. Вот чего искали, вот чего она боялась, вот почему… вот проклятье… — Т-тут вся магия, и…  — Не говори мне это слово, дура! Хруст раздался едва ли не на всю комнату. Щепки осиновой палочки летят на пол… Так и знал! Пусть и понял в последний момент.  — Да ты издеваешься…  — Что там ещё?  — Я б так не ржал, если б меня душили… Ты, зараза, поржёшь на том свете, если это так. А это так… О собственном идиотизме подумаем потом, сейчас бы выиграть это самое «потом»! Пожалуй, смеяться и впрямь не стоило — а что же, плакать, что ли?! Не остановиться, ну и ладно, пусть считают психом…  — Если ты… думаешь… что дело… только в палочке… Глаза расширились в испуге, хватка ослабла. Дышать! Дышать, пока не сцапали за шиворот, рывком поднимая на ноги. Получай, родственничек… и ты получай… Как красиво они летят! Нужно было только разозлиться, да? Только получить пинка от этой распрекрасной жизни, говорите? Счастлив, как же! Самый счастливый в мире идиот! Да как вообще можно было в это поверить?!  — Что, страшно стало?  — Ненормальный!  — Похвальная наблюдательность… Она не выдала. Это странно. Она должна была закричать, что ты лжёшь, без палочки-то ни черта не выйдет… Неужели совесть взыграла или это всё-таки страх? Ну да, должно быть неуютно сидеть голышом в одном одеяле, когда вокруг тебя дерутся мужчины… Дерутся, ха, колошматят одни другого… Надо бы кого-нибудь мстительно швырнуть на постель. Нет… ты хотел бы, да всё равно не станешь. Если бы всё началось с блефа, ещё был бы шанс. Увы, после такой атаки только отбиваться, а у этих свежая кровь прибывает и прибывает. Сволочи! Даже ярость не прибавит очков, их слишком много и они явно дрались чаще… Если выживешь и станешь важной шишкой в министерстве — введёшь этот грёбанный рукопашный бой на обязательном уровне… Тоже мне, колдуны. С ума сойти, волшебники! Много ли ваша магия может за пределами этого маленького мирка?! Настоящий мир несоизмеримо шире, просторнее и ярче. И в нём ноют рёбра, полыхают скулы, а из губы течёт кровь. Шестнадцать ступенек вниз. Ступни лестницы не касались, её сполна коснулось всё остальное. Синяков-то явно будет не шестнадцать… Одна радость — удалось захватить двоих! Каково вам прокатиться, а? Из тяжёлых предметов рядом лишь магнитофон… Сентиментальность тебя погубит. Джаз теперь кажется отвратительным, любой джаз, но этот тёплый урчащий приборчик с шершавыми боками пусть живёт… Надо будет притащить такой в дом. Потом. Когда снова сможешь на него смотреть…  — Катись отсюда!  — Чтоб вашей волшебной дряни в этом доме больше не было… Да с удовольствием, господа. И совершенно взаимно… Всё-таки испугались, позволили уйти. И что же, вот так и уходить — избитым и выгнанным?! Хуже не придумаешь… А колдовать нельзя. Нельзя — и всё тут. Ты чувствуешь, что сейчас и без палочки сожжёшь этот дом к тролльей бабке, но… Разбирательства не избежать — всё единорогу под хвост… Объясняться с другими? Что за выбор такой — проглотить всю свою гордость сейчас или жрать её с потрохами всю жизнь? Нет, не так просто. Ты на то и ты, чтоб найти выход…  — Чего встал? — ага, боятся. Они всё ещё боятся! А кто донесёт, если кругом одни маглы, надзор давно снят, а зарегистрированная палочка сломана к чертям? Вот именно. Обернуться трудно, давно так не шатало, да и кровь заливает глаза. Ну надо же, какие мы теперь смелые… Об оружии ты знаешь, даже странно, что за ружьё схватились лишь теперь. Милое дело, охота на диких животных. Упёршееся в грудь дуло ещё можно перенести, если оно не стреляет, а если утыкается в свежий синяк?  — Ага, больно? Т-так и думал! Ни хрена вы не всесильные! — да он, голубчик, белый и потный от страха, аж противно.  — Тут согласен. Ни хрена… Приятное покалывание в ладонях, энергия на кончиках пальцев. Ты не двигаешься с места, а вот ружьё начинает плавиться прямо в руках этого кретина. Молодцом! А какой крик подняли, какой крик… Больно ладошкам? Примите искренние соболезнования… Ничего не загорелось. Пошло оно всё… Дом ведь придётся тушить. Милые занавески ни в чём не виноваты, хотя на них хочется повесить с десяток человек. Теперь все разбежались; если они не совсем трусы, начнут звонить, куда положено, а разгребать ещё и магловские инстанции совершенно не с руки. И так уже всё… Всё и разом, толку тут оставаться? Кинуться наверх и потребовать объяснений с той, чьё имя теперь и в мыслях душу рвёт? Ну можно, и что? Ты сначала шататься прекрати, гений, а потом иди куда-то… Сколько-то кварталов влево, к реке. Тут прохладно, хотя больше похоже на лютый озноб. В полутьме людям плевать, сколько на тебе крови и как ты хромаешь, даже если примут за сильно пьяного — пройдут мимо. Пьяный — это хорошо, это удачная мысль, но не сейчас… Удастся ли трансгрессировать или совсем безнадёжно? Хочется выть и царапать стены, а вот и женщина. Старушка… Сейчас ещё клюкой получить будет очень здорово!  — Ты чего это, а? Выглядишь неважно… Али нездоров?  — Всё в порядке. Домой иду, — замечательно идёшь, в обнимку с каким-то столбом, чтоб ещё и асфальт носом не встретить. Мерлин, это не весело, а смех так и рвётся наружу. Бедная старая магла, шла к подружке чай пить — нарвалась на психа.  — Вижу я, как оно в порядке. Билетик-то одолжить? Тут станция неподалёку, тебе куда надо? А ведь неплохо. Доехать до окраины, на чём предложат, и там уж в особняк… Какое у неё старое пальто и больные зубы. Клюке тоже явно не один год, да и в небрежно приоткрытой сумочке виднеются дешёвые консервы. И такие люди готовы последние гроши отдать, чтоб помочь незнакомцу… Вот почему от неё почти в глазах щиплет, а от всего, что случилось раньше — нет?  — Спасибо, но не стоит. За мной уже приехали. Вон там машина, смотрите…  — Где? За углом, что ли? Не вижу никакой машины, сынок… Отодрать себя наконец от треклятого столба, представить место, провернуться… Хреново всё равно будет, так какая разница, от чего? Лишь бы сердобольная старуха не сильно испугалась, обнаружив призрак — призраку уже ничего не сделается. Вообще ничего.

***

Арлетта не стала задавать вопросов, потому что слишком чётко представила ответы. О том, чтоб поднимать панику или кудахтать, как наседка, не шло и речи — Росио бы не оценил, да и самой такое поведение претило. Молча вытащив на стол всевозможные целебные мази и капли, она села рядом; переломов, хвала Мерлину, нет, иначе б он не дошёл, ссадины лечатся и палочкой, но без позволения Арлетта не решалась её поднимать.  — Если хочешь, чтоб сошло к утру, мажь сейчас.  — А ещё не утро?  — Едва за полночь. Нет, расспрашивать она не будет, но просто сидеть, сложа руки?! Арлетта достала палочку, припоминая простенькие лекарские заклятья. Уж кровь-то она остановить сумеет. Рокэ склонил голову к плечу, поглядев на её палочку, и присвистнул:  — Точно, мне нужна новая. Желательно из осины, они весьма хороши…  — Тебе заказать? Я напишу мастеру, вряд ли он откажет без личной встречи.  — Не стоит, я сам.  — Как скажешь. Позволь?.. Ну, позволил. Кажется, ему вообще всё равно. Стараясь не думать о том, что произошло, Арлетта аккуратно колдовала над тёплым лбом, залечивая особенно ей не нравящуюся кровоточащую ссадину. Драка? Очевидно. В меньшинстве? Сто процентов, и в ощутимом… Кто продолжает или начинает бороться без палочки? Маглы? Она б не подумала о маглах, если бы Вольфганг не намекнул.  — И вы ничего не спросите?  — Разве ты ответишь?  — Я вас не заслужил, — за это подобие улыбки треснуть хочется, только вот небитого места на человеке не осталось. Бедолага, да что же так… А всё-таки трудно с этими сильными и гордыми, слова сочувственного не скажешь — знаешь, что не одобрят… Сама такая. Вот и остаётся молча стирать кровь. Свою и чужую.  — Скажешь тоже. Сиди ровно… Я тебя за ручку не поведу, но если упадёшь — пеняй на себя.  — Если упаду, я сам себя подниму. С вызовом так. Ну конечно, только что этим и занимался — сам себя спасал… Ладно, синяки и прочее на совести потерпевшего. Жара нет, припадков никаких тоже, сам справится… Арлетта убрала со стола всё лишнее, кинула взгляд на часы, замерла на полпути. Хуже не будет.  — Кто она? Рокэ медленно поднял на неё взгляд, промолчал… Не так уж страшно было бы увидеть отчаяние, или боль, или тоску, да что угодно, но взор оставался абсолютно неподвижен, как будто единственное, что заставляло его дышать, отгорело своё, отмерло и засохло.  — Никто, — равнодушно ответил он. — Спокойной ночи. Чего она хотела? Никто и есть никто… Стук — ни единого лишнего слова, просто уронил голову на стол, лицом вниз. Даже если на лбу ещё что-то болело, вряд ли он заметил. И какая мать такое выдержит?! Да гори она синим пламенем, эта проклятая невозмутимость! Обогнув стол с другой стороны, Арлетта подошла и, наклонившись, коснулась губами макушки.  — Спокойной ночи, Росио.