Воспоминания о герое

К чему Марсель совершенно точно не привык, так это к непонятному мракоборческому графику. По всему, что он читал в юности на эту тему, выходило, что сильные мира сего срываются тогда, когда горит, а когда нигде не горит — занимаются чем-то ещё. Ни в его прошлом отделе, ни на выматывающих курсах такого не было, повсюду имелось расписание — ты всегда знал часы, позволяющие прогулять, и часы, за пропуск которых тебя выставят за дверь и не пожалеют. Сейчас, после готового и отправленного доклада, он был предоставлен самому себе — если, разумеется, не случится ничего срочного. И не развлечёшься на полную катушку, зная, что можно потом отсыпаться трое суток, и не станешь сидеть сложа руки у камина. Обойдя доступную часть дома, Марсель не нашёл хозяйки, чтобы перемыть косточки папенькиным коллегам и врагам, и решительно постучался к Рокэ.  — Входите, — в мансарде оказалось не так светло, как он ожидал, и Марсель даже не сообразил, в какую сторону извиняться за вторжение. — Я как раз собирался вас позвать, — а, вот он где! Алва оказался за столом, и перед ним лежал единственный источник слабого света за плотными шторами — давешняя проклятая серёжка.  — Тогда я не извиняюсь за вторжение. Свет?..  — Не надо свет. Как ни странно прозвучит, при нём ничего не увидать, — Рокэ был целиком и полностью занят колдовской вещицей и даже не смотрел на собеседника, будто продолжая прерванный три часа назад разговор. Марсель не без опаски подошёл поближе: он пока не привык созерцать артефакты в такой непринуждённой обстановке, хотя, надо признать, непринуждённой её делали лишь милые шторки на окне. — Посмотрите на эту прелесть. Ничего прелестного Марсель не обнаружил; если Алва пошутил, за сброшенными на лицо тёмными прядями этого было не разобрать. Полумесячная серьга оставалась такой же подозрительно чистенькой и недешёвой на вид, а рожа, на ней изображённая, будто стала ещё страшнее.  — Рот исказился, — внезапно заметил он. — Когда я в последний раз держал в руках эту рожу, он был закрыт.  — Странно, что вы получили такие низкие баллы за наблюдательность, — если бы Рокэ не уделял больше внимания серёжке, Марсель бы возрадовался, что его похвалили.  — Если бы меня не пытались покусать в этот момент, я бы не заметил, — поскромничал он. — И это что-то значит? Оно с вами говорило?  — Да, хотя до вашей разговорчивости ей далеко. Что вы там сказали, классика? Стандартный заговор, проклятье, точнее. «Подчиняйся мне», «я дам тебе силу», ничего оригинального… Расслышать это удалось только в темноте и без защитных перчаток.  — Ну, днём луна не светит, — брякнул новобранец и снова во что-то попал:  — Скорее, днём она не светит в полную силу. Обрывки легенды о луноликом гласят, что тьма всегда довлеет над светом, но из-за слепящего солнца простые смертные этого не замечают…  — Этой сказке сто лет в обед!  — Так и вещица не новая. Если бы она обнаружилась в более людном месте, я бы даже обрадовался.  — Кому это сейчас нужно? Мне кажется, ни один уважающий себя ювелир не стал бы наживаться на штуке, которая в процессе полировки может завести тебя в Азкабан.  — Дались вам эти ювелиры, Марсель. Есть люди, крайне заинтересованные в правдивости древних легенд, и у меня давно чешутся руки с ними поговорить.  — По душам?  — Не обязательно. Как вы уже могли убедиться, у меня таковой не водится. Вы не догадались написать бывшей жене Арнольда?  — Догадался, — Марсель перевёл дух, поняв, что его неуёмное любопытство по щекотливым вопросам дальше не полезет. — Надеюсь, дежурная колдунья в адресной книге меня не обманула. Я сообщил, что девочка в порядке и, к тому же, счастлива со своим… отцом, но про мёртвую любовницу решил опустить…  — Ну и правильно, это не наше дело. Не хотите примерить?  — Шутите?  — Почти. Совать ничего в ухо Марсель не стал, тем более, в этом ухе не было подобающей дырки. Однако ему хватило подержать в руках без всяческой защиты маленький проклятый полумесяц. Теперь он и сам увидел, что схематично изображённый рот открывается и закрывается, а в уши — точнее, сразу в голову — полезло неприятное то ли шипение, то ли бормотание. «Я сделаю тебя таким сильным, что тебе и не снилось…», «тебе не нужно кому-то подражать… ты обойдёшь своих кумиров…», ужас.  — Гадость какая, — он выронил серёжку на стол. — Оно предлагает мне куда-то идти.  — Лесом? — поинтересовался Алва.  — Лучше бы, — нервный смешок получился не очень. По счастью, Рокэ переключился на упаковку проклятой вещицы в шитый драконовой кожей мешочек, что требовало не только сосредоточенности, но и нескольких дополнительных вербальных заклинаний, и можно было ретироваться без особых эксцессов; Марсель не сомневался, что он при всей видимой увлечённости — или, напротив, отвлечённости — остаётся начеку, но сам так не умел. Пока. Как бы то ни было, назойливое ювелирное бормотание оставило свой след: в течение следующего часа новобранец обнаружил себя в кресле у камина с кружечкой чего-то горячего с кухни, размышляющим о жизни и вообще немного не в себе. Старомодная серьга чуши не скажет — по всей видимости, она, как и любая другая нехорошо заговорённая вещь, давила на слабые места. Или на те, которым следовало быть слабыми. Амбиции и честолюбие всегда прописывались на лбу всем слизеринцам крупными буквами, но в детстве Марсель этого совершенно не разделял, а потом разделял, но так, из-под палки. Его привлекала роскошь и престиж, умение прихвастнуть каким-нибудь знакомством или просто выделиться в хорошей компании, однако такие развлечения на постоянной основе требовали либо громадных усилий, либо недюжинной хитрости. Если быть совсем уж честным с собой, он сюда полез на волне лихого восторга от разговора с Алвой, от которого втайне от близких и уж тем более от коллег немножечко фанател, и всё те же голубые мечты о возможной работе в более крутом заведении с более крутыми людьми протащили от природы ленивого и совершенно не воинственного Марселя Валме через жёсткую подготовку. Дальше он не загадывал, это факт, но ни о каком «обойти» речи не шло! Не дурак же, сильнейших обходить! Вот рядом постоять — это красиво… Локальный экзистенциальный кризис пришёлся Марселю не по вкусу, однако это вовсе не значит, что надо опускать лапы или страдать. Коли делать нечего, займёмся тем, что умеем, тем более что наверху заманчиво хлопнула дверь.  — И снова недурно, — заметил Рокэ, проходя мимо него. Марсель дал себе слово когда-нибудь научиться понимать, о чём он говорит, правда, сейчас не понял даже в теории.  — Простите?  — Я всё ещё о вас. В последний раз, когда я дал новичку подержать дурно заговорённый предмет, молодой человек вышел из-под контроля и, повинуясь каким-то голосам в своей голове, поджёг мне рабочий стол.  — И повесился? — услужливо подсказал Марсель, слегка выпрямившись в кресле. Мерлиновы подштанники, когда ж проверка-то кончится?! Он уже расслабился раз шестнадцать! — Так вы думали, я тоже слечу с катушек и устрою здесь погром? Или повешусь?  — Оставьте вы это повешение, я и вправду приукрасил, — Рокэ вернулся с кухни с двумя бокалами и тёмной бутылкой, что окончательно обрадовало проверяемого новобранца. — Угощайтесь. Дело в том, что далеко не каждый может сопротивляться настоящему злу, если исходить из того, что настоящее зло вообще существует. То, что подразумеваю я, выходит за рамки школьной программы и программы мракоборческой подготовки. Насколько я помню, в рамках курсов на стажёрах применяют простенький гипноз в рамках дозволенного?  — Да, нам нужно было не поддаваться сну, забытью и прочему. Сначала по минуте, на последнем году — по полчаса… Раньше применяли империус?  — Вы интересовались?  — Ещё бы, — Марсель отхлебнул вина, оказавшегося «Кровью дракона», и подумал, что он в полушаге от чистосердечного признания в своём коллекционерстве карточек с мракоборцами. — И эту практику отменили, когда пришёл министр Штанцлер.  — «Министр Штанцлер» звучит хуже самого грязного испанского ругательства, — пристроившись в соседнем кресле, Рокэ просмотрел бокал на свет и отсалютовал камину. — Одна из характеристик, которую он сам себе дал, вероятно, рассчитывая на нашу жалость, подходит гораздо больше. К сожалению, у «старого и больного человека» полномочий побольше, чем у любого другого колдуна в этом грешном городе или даже стране, но давайте не будем портить аппетит.  — Мне непросто испортить то, чего нет. Серёжка вгоняет в тоску, — пожаловался Марсель. Если от него хотят услышать под вино что-то, чего не сказал бы трезвым, на здоровье! Пусть Рокэ делает с ним, что хочет, но это нагнетённое ощущение ненужности и тоски нужно как-то прогонять. — Понимаете, я обычно не сомневаюсь в том, что делаю, потому что предпочитаю делать то, что мне нравится. А эта штука заставила задуматься о том, что где-то случился просчёт, и вообще взгрустнуть.  — Грустить вы не любите, — кажется, это не вопрос, а констатация факта или словесно оформленный вывод. Марсель повернул стремительно тяжелеющую голову вбок, наблюдая силуэт собеседника, выхваченный из предвечерней полутьмы отблесками каминного пламени, и пришёл к осознанию — да тут у обоих есть досье друг на друга! Если так подумать, Рокэ знал его фамилию ещё тогда, а фамилия значит много. В данном случае, обе фамилии.  — Не люблю, — некоторая робость перед человеком априори большего влияния удерживала от совсем уж безответственной болтовни. На своей памяти Марсель следил за сходящими с языками словами только при разговоре с папенькой. — Поэтому проклятия мне не нравятся. Во всяком случае, такие.  — Направьте свою нелюбовь к тоске в нужное русло, и из вас получится отличный ликвидатор наговоров, — посоветовал Рокэ, вытягивая ноги поближе к огню. — Чем мрачнее человек смотрит на жизнь, тем меньше у него шансов спастись от зла. Слишком большая часть тёмной магии основана на людских слабостях и печалях.  — Так я на что-то гожусь, — встрепенулся Марсель, как бы невзначай пододвигая кресло. Интересный разговор завлекал ещё и наклёвывающейся откровенностью, на которую намекало непрошеное вино.  — Годитесь, — лениво согласился Алва. — Я бы вас не рекомендовал, если б не рассчитывал на это…  — Рекомендовали?!  — Пришлось. На первом году на вас немного жаловались как на человека ленивого.  — Я и был человек ленивый, — не смутился Марсель. — Но отступаться уж некрасиво.  — Вредит репутации? Весьма по-слизерински.  — Не отрицаю, однако это мировоззрение оказалось неплохим лекарством от лени. Для любого слизеринца важно его положение в обществе и то, что о нём скажут другие; по-моему, этому явлению придали слишком много негативной окраски…  — Говорите, — Рокэ выжидательно на него посмотрел, не упустив из вида вновь случившуюся заминку. Факультетские пререкания не отпускали магический мир и по окончании школы. Получив дозволение, Марсель отпил ещё и осмелел обратно:  — Я имею в виду, результат для нас зачастую важнее процесса. В данном случае, результатом является — ну, скажем, престижная работа или протекция кого-нибудь знаменитого: не каждый слизеринец станет великим сам, но у нас отнюдь не почитается зазорным служить великому. Это я не про секты тёмной магии, вы не подумайте… Так вот, что дурного в том, чтобы использовать своё честолюбие как сильнейший мотиватор? Когда достигнешь желаемого, можно использовать его как-то иначе, а тяжёлый предварительный путь-то уже пройден. И неважно, как.  — Это объясняет ваши вековые пререкания с Гриффиндором, — заметил Рокэ, по-прежнему изучая собеседника. Марсель с готовностью пялился в ответ, в глубине души радуясь, что успел переодеться после утра и вообще выглядит прилично. Очевидно, что Алве до внешнего вида и фамильных заслуг дела нет, но всё-таки впечатление составляют мелочи… — Для многих львов их собственные понятия о чести перекрывают всё остальное. Всё должно быть честно и по правилам, идти надо напролом, потому что в обход лезут только трусы, и так далее, и так далее…  — В обход идти удобнее, — возразил Марсель. — Ну, иногда. Зачем на рожон лезть, если можно не рисковать своей шкурой? Ох, это я непрофессионально…  — Почему же… Мракоборцы, конечно, должны быть готовы пожертвовать собой, но в первую очередь им надлежит уметь найти выход. Какой толк в героической гибели, если ты мог остаться в живых и сделать что-нибудь ещё?  — Вы так умеете, — льстить он не собирался, честное непредвзятое мнение само собой слетело с языка.  — Умею, — равнодушно согласился Алва. — Не сказал бы, что это из ряда вон выходящая способность. В управлении критически недостаёт когтевранцев, как и ваших. Когда ты семь лет кряду ежедневно разгадываешь загадки, просто чтобы дотащиться до спальни или захватить забытый учебник, трудно не обзавестись находчивостью и гибким мышлением.  — Я представляю, какие очереди в когтевранскую башню.  — Не очень большие. На наш факультет всегда поступает меньше людей, Шляпе ведь виднее, у кого нет задатков или стрессоустойчивости… У некоторых и впрямь сдавали нервы, когда они несколько часов подряд не могли войти в факультетскую гостиную. К счастью, загадки — штука неоднозначная, иногда единственно верного ответа нет, что открывает путь для фантазии.  — А почему когтевранцы сюда не идут? — поинтересовался Марсель.  — А слизеринцы? — вопросом на вопрос ответил Рокэ.  — Ну… репутация? Как там сказано, «каждый второй тёмный маг заканчивал змеиный факультет»?  — Именно. Теперь подставьте репутацию когтевранцев. Как и в случае с вами, нас заклеймили достаточно недвусмысленно — книжные черви, фантазёры, любители теоретического колдовства. Таких никто не ждёт в структурах, требующих готовности в любой момент отправиться в бой, а ведь набор качеств, пусть и стереотипный, пригодился бы весьма и весьма. Плох тот мракоборец, который ограничен… чем угодно. Поэтому приём ведётся на основе индивидуальных собеседований и оценок по общим предметам, но, как вы могли заметить, некоторые факультеты приходят крайне редко, несмотря на непредвзятость комиссии.  — Стереотипы — зло, — убедившись, что, даже если его проверяют дальше, всё проходит в формате милой беседы, Марсель не без удовольствия ощутил привычную раскованность. — Вы себя никогда не представляли на каком-нибудь другом факультете?  — Было не до того, — отозвался Рокэ, снова изучая каминное пламя. — В каждом из нас есть что-то, близкое другому, и в то же время все мы уникальны…  — Один мой младший брат загремел на Когтевран, — похвастался Марсель. Правда, судя по снисходительному кошачьему прищуру, его хитрость разгадали.  — Братья, учащиеся на разных факультетах, норма со стародавних времён, и всё равно все норовят испытать культурный шок. Вы хотели сплетен о Савиньяках или о моих частично покойных родичах?  — Я не хотел показаться навязчивым более, чем я и так есть, — с готовностью защитился он. — Да и сплетни не в новинку…  — Действительно, вы же теперь сами можете их расспросить… Полагаю, вы преотлично подружитесь с Эмилем, если он не ударится в факультетские стереотипы, а он не ударится.  — А с вами? — ляпнул Марсель прежде, чем подумал.  — Вы производите впечатление человека осведомлённого, — Рокэ вежливо улыбнулся, но греющее душу доверительное ощущение пропало. — Значит, должны быть в курсе всех моих жутких обличий и прочих прегрешений.  — Обличья не есть истина, — брякнул глупость — пей до дна. Мерлин, хоть бы не прибил. — Если бы я принимал за чистую монету все слухи о вас, я бы удрал ещё тогда…  — И что же тогда есть истина? Не отвечайте, не выйдет… В каждом слухе есть что-то, этот слух породившее, и даже самая паршивая газета не берёт свои новости из воздуха. Ваш пассаж насчёт служения великому был даже приятным, за что спасибо, но не обольщайтесь — я работаю один. Вы устраиваете меня на своём месте и оправдываете изначально возложенные ожидания, значит, дальше будете существовать без моей протекции и прочих совместных прогулок. Это ясно?  — Ясно, — Марсель с трудом, но удержался от обращения «сэр» и грустного шмыга носом. — Только не убегайте сразу, мы ещё не допили.  — Допить можно, — согласился Рокэ. Что ж, теперь всё сошлось, он и вправду никого не принимал и отталкивал всяческие поползновения поближе, и всё равно было обидно. От дальнейших попыток разговора отвлекли ломанувшиеся в окно совы и внезапное прибытие Эмиля, словно его призвали. Марселю пока сюда никто писать не мог, поэтому он остался в кресле думать и страдать. Эх, вино-вино… Толкает на откровенность, а та, в свою очередь, вызывает какие-то ожидания. Ложные и совершенно напрасные. Вбил себе в голову, что, раз однажды удалось завоевать расположение уважаемого человека, сохранишь его и впредь. Нет, Марсель никогда не шарахался от сардонических замашек Рокэ и не скрывал своего восторга по сему поводу — всегда восхищали люди, способные красиво и недвусмысленно поставить на место других, а в случае с Алвой это было ещё и обоснованно — мало кто в его возрасте успевал прославиться настолько, чтоб стать желанным гостем по всей Европе благодаря своим боевым заслугам. Вот себя Марсель переоценил — с какой стати он-то может быть нужен? Напарников Алва не жаловал, для крепкой мужской дружбы Валме не Савиньяк.  — Добрый вечер, — на месте Рокэ оказался Эмиль и одобрительно поглядел на бокалы. — Пьянствуете? Это хорошо, значит, я вовремя. Росио, иди обратно, я сейчас про Штанцлера расскажу…  — Это худшее, что ты мог мне предложить, — Алва всё ещё стоял у окна, читая письма; кажется, один из конвертов был особым. — Найди себе бокал и развлеки Марселя, а я поеду…  — К Штанцлеру?  — Не сквернословь, Эмиль. Хотя, кажется, придётся: чем больше ты нужен министерству, тем чаще министерство встаёт на пути между тобой и отпуском.  — Что-то случилось? — Марсель сам удивился своей способности дать слово больше не лезть и в следующую же минуту лезть дальше. Эмиль тоже выглядел настороженным.  — Всё отлично, — Рокэ улыбался, складывая листок и убирая его в карман, но это была не та улыбка, которая предвещает великую радость. Скорей кому-то только что предвестили большой и страшный подзатыльник. — Мне нужно в Мадрид. Когда вернётся Арлетта, скажите ей, что Ойген кое-что нашёл. С этим он улетел наверх слишком быстро для человека, только что расслабляющегося у камина. Марсель завистливо вздохнул: если сейчас поступит какой-нибудь срочный страшный вызов, его поднимут только с помощью левитации, причём непростительной.  — Вы не знаете, о чём речь? — поинтересовался Марсель. Они пару раз сталкивались в школе, но «тыкать» показалось как-то неприлично. — Или о ком.  — Не имею ни малейшего понятия, — обрадовал его Эмиль и щедро плеснул себе вина. — Давайте на брудершафт для приличия, а потом я всё-таки расскажу про Штанцлера. Он снова набрал на ключевые посты родовитых неумёх… Когда ритуал был совершён, обнаружилось, что и Марселю есть что рассказать о прегрешениях министра, и за этими сплетнями они и скоротали вечер, а ближе к ночи пришли к той точке, когда произносили тосты за школьную вражду и слегка заплетающимися языками признавались друг другу в духе — «ты первый (подставьте факультет по выбору), которого мне не хочется убить!». Отходчивость и лёгкость собеседника расшевелили бодрость духа и в собственной душе, и Марсель решил, что зря он устроил себе пятиминутное страдание одного актёра. В конце концов, обычно он так не делает: это всего лишь пробудившиеся маменькины гены. К возвращению Арлетты они напрочь забыли имя, которое Рокэ велел назвать, но вспомнили про Мадрид. Выражение лица отцовой подруги было неоднозначным, однако многообещающим — она явно поняла больше, чем нетрезвые приятели, активно укреплявшие своё приятельство. Забыв свои обиды, Марсель принялся ждать чего-то ошеломляющего и вскоре дождался. Они все дождались…