Воспоминания о герое

Камарг на юге Франции был не только заповедником для магловских животных, исчезающих или нуждающихся в уходе: издавна здесь разводили магических существ, а иногда они приходили сюда сами. Наряду с полудикими белыми и светло-серыми лошадьми, рассекающими вдоль пруда и поднимающими фонтаны брызг, там бродили разные масти крылатых коней, выведенные в своё время волшебниками. Некоторые из них принадлежали отцовскому предку и, то ли по старой памяти, то ли из каких-то своих лошадиных соображений, позволяли себя гладить. Однажды Мишель прокатился на такой — зрелище было завораживающее, хоть и пугающее, но какой там страх, когда можно мчаться по воздуху на крылатом коне! Неважно, что ты пока не пробовал — можно ведь! С тех пор Робер с нетерпением ждал каждого раза, когда отец будет свободен и сможет отвести их на болота, вокруг которых эти звери бродили днём, не показываясь никому на глаза. С годами крылатые кони стали единственным, что привлекало его в отчем доме. Кони и мать, и больше ничего. Дед всё больше погружался в себя, за ним требовалось постоянно приглядывать, чтоб он ненароком не поджёг кресло — когда сильные колдуны стареют, их способности иногда выходят из-под контроля. Ни о каких лазаретах, пансионатах и больницах не шло и речи, ведь Эпинэ никогда не скрывали своей преданности Анэсти Ракану и Потомкам Зверя; сейчас и Анэсти сдавал позиции, но розыска никто не отменял. С братьями общаться было трудно, поскольку большую часть времени Робер проводил с Альдо — так вышло, что из всех ровесников или близких по возрасту людей в замке наследник доверял именно ему, и выбирать между дружбой и семьёй становилось сложнее и сложнее. Никакой вражды между ними не наклёвывалось, вовсе нет, но, приходя вечером либо в гостевое крыло замка на озере, либо в общую гостиную дома, Робер ловил себя на том, что постепенно становится чужим. Он бы поговорил с отцом, только отец более других производил впечатление чужака — даже больше самого Робера. Что-то мучило его, заставляло сомневаться и колебаться в каждом своём слове и действии, и несколько раз Морис порывался сказать об этом вслух — порывался и молчал. Робера это бесило, ведь он, несмотря на все увещевания Матильды, оставался горячей головой и верной правой рукой Альдо, готовый сорваться в бой в любую проклятую минуту — без всяких сомнений и колебаний! Его подспудно раздражала эта неуверенность, тенью преследующая отца, раздражала и злила. Все чуяли, что приближались великие перемены, и сейчас совершенно не время раскаиваться в содеянном или даже в том, чего ещё не произошло! Тем не менее, во время прогулки с ним заговорил именно отец. Робер был в хорошем настроении после непринуждённой болтовни с Мишелем, поэтому сдержался и не стал лепить всё, что думает.  — Не дай Мерлин тебе когда-нибудь ждать так долго, — Морис Эпинэ вёл под уздцы старого крылатого коня, приученного к людям и оттого покорного, и говорил о чём-то недоступном.  — Ждать чего? — уточнил Робер. Ранее ему пришлось спешиться ради этого разговора, и он так никуда и не полетел, но настроение пока не портилось. Пока.  — Вот именно, — отец как-то странно вздохнул и поглядел, сощурившись, в серое небо. Видимость сегодня была плохая. — Я говорю это тебе, потому что ты ближе всех к избранному, Робер… Сейчас всё кажется легко, потому что ещё ничего не началось. Для вас. Но вот-вот начнётся, и тогда придётся выбирать.  — Мой выбор сделан давно, отец. Я последую за Альдо Раканом до самой смерти.  — Ты отличный друг и верный человек, не позволь же ничему омрачить свою преданность.  — Хорошо, — ничего хорошего, но не спорить же с ним. Без воинствующего Альдо под боком говорить с отцом оказалось как-то легче. — Что ты говорил об ожидании? Сейчас мы ждём лишь подходящего момента…  — Продолжай, — кивнул он. Вкратце изложить то, что и так известно каждому? Да пожалуйста. Они углублялись в лес, блуждая в сыром тумане и изредка наступая в какие-то лужи. Эта порода предпочитала скрываться в зыбкой серости, так что кони не возражали. Робер говорил, отец молчал и слушал… Да что вообще может быть не так? Пророчество они знают назубок, к пришествию Зверя готовы. Альдо силён и здоров, наверное, ещё никакого Ракана так не охраняли и не берегли. Он целыми днями запирается с дедом и решает… то, что никому не говорит, но Роберу иногда удаётся узнать пару деталей. Более того, в Лондоне уже есть их человек, и он нашёл врага.  — Никаких сомнений… Те люди, которых мы освободили из Азкабана, кому удалось передать весточку из заточения, подтверждают его слова.  — Ты веришь Августу?  — Конечно. И я верю себе, — добавил Робер. — Ты когда-то говорил нам не судить за глаза, но мы здесь не глухи и не слепы… Да у него на лбу написано, что больше некому! Ты ведь читал газеты?  — Читал, — отец прикрыл глаза, будто восстанавливая в памяти кричащие газетные развороты с движущимися снимками и громкими словами. — Рокэ Алва… «Тот станет врагом, кого на руках носили…»  — Ты думаешь, что мы ошибаемся или министр Штанцлер?  — Нет, в этом ошибки быть не может. Для пророчества, — в его голосе уверенность боролась с упрямо сквозящей скорбью. По кому? — Ты слишком молод, Робер. Ещё никого не убивал и никого не терял… Когда теряешь что-то, хочешь это найти, а если не находишь…  — Матильда говорила то же самое.  — И была права. Ты, наверное, давно догадался, что тогда пророчество оказалось у Алваро Алвы, — впервые отец заговорил об этом прямо. — Он начал растить наследников… уверенный, что речь идёт о его крови. Алва не чистокровные волшебники, но в их роду раз за разом рождались самые талантливые колдуны Европы, в то время как о Раканах никто не слышал много лет, в этом я могу его понять. Могу понять и в том, что он до последнего защищал свой дом…  — Вы тоже были правы, отец, — успокаивать старших Робер научился случайно, он привык говорить таким тоном с мамой или с дедом. — У вас не было выбора, была лишь обязанность. Если б вы позволили ему продолжить, произошла бы чудовищная ошибка — очевидно ведь, что справиться со Зверем и всем, что с ним грядёт, может только Ракан. Либо вы, либо вас…  — Либо мы, либо нас, — эхом отозвался он. — Да, я тоже так считал. Моя совесть спала все эти годы… Мы должны были забрать пророчество, должны были избавиться от того, кто узнал слишком много. И плевать, какой ценой. Тогда Эгмонт был решительнее меня… Я совершил страшную ошибку, Робер. Я поставил себя на место врага… Это не так плохо само по себе, но не в тот момент, когда тебе надо действовать. В тот день это сбило меня с толку на одну минуту и не беспокоило много лет, — вид отца, бредущего по колено в тумане и говорящего это, наводил тоску, и Робер смотрел на него и чувствовал себя загипнотизированным чужой застарелой болью. — Потом… Я успокаивал себя тем, что родители не должны переживать своих детей. Повторял себе, что я бы так же боролся до последнего, если б пришли за тобой, Арсеном, Мишелем или Сержем, или всеми сразу… Просто мне не пришлось, а ему — пришлось, и с этим уже ничего не поделать.  — С этим изначально ничего не поделать, — Робер не был уверен в том, что сказал, но собеседнику требовалась поддержка. Хоть какая-то.  — А затем я снова сделал это — поставил себя на чужое место. Точнее, это произошло само собой, — Морис словно бы говорил не с ним. Конь недовольно тряхнул мордой, когда острая ветка задела крыло, отец даже не обернулся. — Я защитил вас тогда, а защищу ли потом? Он вернётся, Робер.  — Кто? — переспросил хрипло, а зачем? Ведь уже понял… Нестерпимо хотелось свернуть беседу, только слов не нашлось, а какие нашлись — те комом встали в горле.  — Мальчик, который выжил. Ведь он выжил и всё помнит, — отец продолжал говорить через силу, будто сотни кошек драли ему горло. — И вряд ли я найду в себе силы смотреть прямо, если мы окажемся лицом к лицу.  — Мы враги…  — Мы сами вырастили себе врага, — с горечью воскликнул отец. — Стоило завершить начатое! Лучше руки по локоть в крови, чем бесконечная жизнь с тем, чего ты не сделал! Рокэ Алву стоило убить тогда… Мы не успели, к тому же, наложенное старшими заклятье не позволило найти его… Не позволяло многие годы, а сейчас с ним не справиться один на один. Не знаю, смог бы я убить ребёнка. За нас действовали дементоры, наёмники и случай, главное… главное довершил Эгмонт из-за моей минутной слабости. Но…  — Важно лишь то, что есть сейчас, — в отчаянии возразил Робер. Он всё понял и лучше бы не понимал, теперь только говорить шаблонные фразы утешения! И ободрять грядущей победой над врагом и Зверем, как любил делать Альдо. — И это не наше… это не твоё дело, пап. В том смысле, что это дело Альдо. Произойдёт что-то, что заставит их встать друг у друга на пути, а ты ведь знаешь, какой Альдо сильный и находчивый…  — Сильный и находчивый, — повторил отец и остановился, сжав в руках уздечку. Лицо его вновь стало спокойным, лицо, но не голос и не побелевшие пальцы. — Только ему в жизни не приходилось применять свою силу и находчивость, чтобы выжить. Невдалеке тревожно заржали кони, поднявший голову страх согнал раздавшийся вдогонку смех братьев. Наверное, Серж опять неудачно оседлал, такое случается… Неловко потрепав Робера по плечу, отец развернулся по направлению к остальным, конь медленно побрёл за ним — звуки совсем близко, и лететь-то незачем. Робер было двинулся следом, но передумал, предпочтя пройтись в одиночестве в сторону оврага, а потом прогуляться у пруда. Сейчас он покинет коня там, где тот сочтёт нужным, и останется совсем один… Всё это сбивало с толку, но Робер не позволял себе повторять чужих ошибок — у каждого человека на этой земле есть свои беды и горести, а также — своё место. Никакого сочувствия врагам. Единственным человеком, кто мог встать на пути у Альдо, был Алва; каждая новость о нём была громче и громче, каждое редкое интервью — резче и злей; этот человек всех ненавидел, тем не менее, за его способности ему прощали всё. Как говаривала Матильда на последних своих уроках, настоящий мастер по защите от тёмных искусств сам наполовину тёмный маг, иначе бы он не понимал, что делает и зачем; защищаться вслепую невозможно, значит, и их враг сведущ в том, что опасно. Конечно, Потомки Зверя неохотно разделяли магию на две части — это глупо, учитывая, что в древности не рубили с плеча, не резали на чёрное и белое, а прислушивались к каждой стихии, к каждому небесному телу, к каждой говорящей ночи. Тем не менее, современные магические реалии обладали своей точкой зрения, и эта точка была такова. А ведь он сам колебался, но предпочёл об этом забыть, лишь бы не… лишь бы не стать похожим на отца. Сейчас Роберу стало очень стыдно, и он с досады пнул попавшийся по пути камешек. Дурак! Морис уже принял, принял всё, а ты — молодой слепой дурак… Робер годы назад листал английскую газету месячной давности, не ища ничего интересного — она просто попалась ему в руки; его внимание привлекла одна из первых статей, где упоминался Рокэ Алва. Речь шла о новом составе управления мракоборцев. Живая колдография отображала троих — белокурые близнецы Савиньяки и он посередине. Тогда Робер ещё не знал точно, но догадывался, что именно произошло в Мадриде, и не мог оторвать глаз. Он думал не о враге, он думал о парне, с которым они ровесники, и пытался представить жизнь без родителей, братьев и сестёр. Фантазия не подвела, подвело выражение лица человека на снимке — он слегка улыбался, будто из вежливости принимая свалившиеся на голову почести, из вежливости и немного как данное, и казался сильным, не сдавшимся ни разу в своей жизни. Не таким, как воображал себе Робер. С годами становилось очевиднее, кого им надо бояться — то есть, не бояться, разумеется, ведь Альдо… Конь взбрыкнул, и Робер с благодарностью отвлёкся на него. Не хотелось думать об избранном, не сейчас. Матильда правда, Альдо слишком легкомыслен, а он… а он во всём потакает и даже не пытается говорить о важном! Конечно, то, что наследник успел рассказать, вселяло надежду, как и то, что задумывал ещё раньше его дед. Но сам… Альдо справится, нельзя в этом сомневаться, просто нельзя… они ведь не проиграют врагу? Тому, кто ни разу не выходил из боя побеждённым?  — Тише, тише, — пробормотал Робер, поглаживая конскую шею. Он не знал, кого успокаивает, коня или себя самого. — Тише… Всё в порядке. Трясёт головой, глупый, да что ж с тобой такое… Прислушавшись, Робер не разобрал ничего, что могло бы встревожить коня, но теперь у самого на душе неспокойно. Проклятье! Сначала отец с его тревогами, потом собственная память… Как же он раньше жил, не позволяя себе зацикливаться на одном слишком долго? А не были ли они с Альдо слишком зациклены на грядущей победе, чтоб совершенно не переживать о других вещах? Послышался крик. Хоть бы птичий… Где-то здесь водятся сойки, идеально копирующие голоса… Беспокойство коня настораживало больше, чем своё. Нашарив уздечку, Робер сделал несколько осторожных шагов вперёд. Они шли к оврагу. Не лучше ли повернуть домой? Там безопасно, спасибо чарам сокрытия…  — Слышал? Конечно, слышал, вон — ушами трясёт. И он тебе не ответит, так что думай сам. Сердце в груди забилось чаще, дыханье сбилось, кровь прилила к лицу. Это не ложное предчувствие, что-то произошло. Издав короткое тревожное ржание, конь захлопал крыльями и попытался встать на дыбы, и Робер развернулся, чтоб приструнить его. Над верхушками дальних деревьев серое небо расцветилось неестественно яркими алыми искрами — сигнал тревоги.  — Нет, — пробормотал он, возясь с недовольно фырчащим конём. — Нет, не может быть… Они пошутили. Серж решил кого-то разыграть… Если б что-то стряслось, не было бы так тихо. Мы же на болотах, а не на кладбище! Не хрустнула ветка, не заскрипел ствол, не захлюпали сапоги по воде, свои или чужие. Правда, захлопали крылья… Робер проводил глазами трёх летящих коней. Они стремились к пруду, прочь от глубокого берега… Оставили хозяев — ни на одной спине не разглядеть наездника. Свой крылатый рванулся было следом, но передумал и ткнулся Роберу в плечо. Спасибо, друг, только что же нам с тобой делать… Впервые Робер засёк незнакомую фигуру — в тумане мелькнуло что-то, похожее на человека, и вскоре пропало. Он выхватил палочку, чувствуя, как энергия течёт по руке, прибегает к пальцам. Защищаться или атаковать? Тоже послать сигнал? Нет, он должен был спешить на помощь, так какого чёрта!  — …! — короткий неразборчивый крик сопровождал очередной сноп искр. Опять красных.  — ¡Están aquí! — новый голос, новый язык. Кто-то кого-то нашёл, в этом никаких сомнений… Хватит прятаться в тени… Робер шагнул вперёд, потянув за собой коня. Они недалеко от оврага, но пойдут в другую сторону. Нужно помочь. Взлететь бы, да их засекут, придётся идти пешком и как можно осторожней. Снова искры… Три раза! Что это значит? Справа опять промчалась тень, зашелестели ветви — дальше всё смолкло. Робер так резко повернул шею, что она заболела сразу же. Ещё и взмокла, оказывается… Испарина, духота, страх… Не трусость, именно страх — что же, чёрт возьми…  — Ojo por ojo, diente por diente, — раздалось совсем рядом. Конь выгнулся, взбрыкнул передними ногами, оцарапал щёку Робера острым краем крыла, но они остались незамеченными. Чары невидимости, что он успел наложить на себя и на своего копытного, немного помогли.  — Беги! Обречённый крик отца… к кому он обращается?! Нашёл остальных? Робер перестал осторожничать и вскочил на коня, вместе они ринулись вперёд, не взлетая, но прорубаясь через низкие ветви и высокие кусты. Туман казался тяжёлым и мокрым, лез в и без того слезящиеся глаза, всё впереди расплывалось, размывалось, теряло очертания и смысл, пока он не вымчался на опушку… Всех троих! Братья лежали на сырой земле, у Мишеля не было в руке даже палочки. Живы ли? Дышат ли? Он уже знал ответ, но не хотел об этом думать. Не хотел и не мог… Морис был окружён незнакомыми фигурами в тёмных плащах, некоторые из них расшиты алым и золотым, но не броско. Нашёл время пялиться на рукава… Незнакомые лица, ни единого знакомого лица… Все немного смуглые и темноволосые, все — с поднятыми палочками. Нужно было двигаться, Робер не мог. Он прирос к коню, а конь — к земле. Их ведь всё ещё не видно, давай, атакуй, давай же!..  — Ojo por ojo, — повторил низкий, звучный голос тихо и ровно. — Diente por diente.  — Sé, — отец едва шевельнул языком, но он расслышал. Соперники все, как один, на долю секунды коснулись губами палочек, будто целуя их перед боем. Испанская манера! И язык испанский, папа знает его… Мерлин всемогущий, стоило им поговорить… Нельзя смотреть и не вмешаться, это даже не дуэль, это убийство: отец ждал его и хорошо бы не считал справедливым… Так нельзя! Под конским копытом громко хлюпнула какая-та вода, лишь бы не трясина, нет, не здесь… На них обернулись. Прежде чем Робер предпринял хоть что-то, крайний из испанцев резко обернулся и взмахнул рукой. …его отбросило далеко, едва ли не до самого оврага. Робер не знал, потерял ли он сознание или просто ненадолго прикрыл глаза, голова болела от удара, всё тело окоченело от холода, а на руках лежало что-то тяжёлое и живое. Значит, не просто воздушная волна — его собирались ранить, но метили с расчётом на невидимого человека, а попали в невидимого коня. Кто же знал, что он верхом!  — Бедолага, — еле-еле разборчиво, зубы стучат, язык не слушается. Робер осторожно дотронулся до свалявшейся гривы, провёл ладонью чуть ниже, ощутил мощную судорогу. Глубокая рана, ещё и задела крыло… Эти звери не умирают от атак, что прикончили бы на месте обычную лошадь, но любые неполадки с крыльями могут быть смертельны. Ещё дышит… Где они и где овраг? «Едва ли», он сказал? Чушь, и вот почему так больно — Робер задрал голову и понял, что они после удара скатились вниз. Его не заботил собственный затылок и не заботили даже оставшиеся наверху люди, важен был лишь конь, умирающий у него на руках. Этого допустить нельзя… Нельзя ли? А что правильно? Он даже не знает, что сталось с отцом! Они дрались? Его убили на месте? Он сдался? Всё равно наверняка погиб, колдуны-южане всегда беспощадны… Вернуться, вернуться и предупредить мать. Растормошить деда. Поднять слуг. Вооружить домовиков… Эти люди не постесняются пойти в дом, ведь однажды зашли другие люди в другой дом… Голоса наверху ищут и зовут кого-то. Не его. Робер заставил себя не смотреть на край оврага, низко опустил ноющую голову и сосредоточился на коне, закусив до крови губу. Тут нужны другие чары… Он может лишь оказать первую помощь, как их учили. Как учила Матильда. Не пользуясь посредником-палочкой, кладёшь ладони на страдающее существо, по возможности поближе к ране или иному источнику боли, и передаёшь свою энергию. Целительные заклинания магов по всему миру основаны на этом, но некоторые предпочитают переводить эту силу в вербальные чары, зелья или камни-амулеты. Иногда на такое времени просто нет, хорошо, что у Потомков Зверя навык не утерян.  — ¿Dónde está el quinto? Где пятый… кто пятый? Перед глазами помутилось, и вовсе не от боли и не от вида крови. Пятый — это он. Значит, остальные уже… Все мертвы. Все мертвы, а он сидит здесь на дне промозглого оврага и лечит коня. От быстро растраченных сил и накатившего ужаса замутило, видеть что-то перед собой становилось трудней и трудней. Снова впиться зубами в губы, в щёку, в собственный кулак, лишь бы боль не давала забыться. Зверю лучше… хоть кому-то… Маленькая тень наверху не привлекала его внимания, пока не стала больше. Не сдержав стона, Робер медленно поднял голову. На краю оврага стоял человек, стоял и смотрел вниз, зажатая в пальцах волшебная палочка была наготове — как и мишень, беспомощно расположившаяся прямо под ногами. Вот и он… Знал бы, что встреча с врагом произойдёт так скоро… Робер мог напасть и отсюда, положение не из худших и у него даже есть немного сил. Только руки заняты спасением коня. Крылатый задышал ровнее, а страшная рана начала затягиваться на глазах.  — ¿Roque? Ну кто же ещё… Не чувствуя ничего, кроме тупой головной боли, слабой тошноты и чужого тепла под своими пальцами, Робер бесстрашно смотрел вверх. Бесстрашно ли? Скорей уж, ему было всё равно. Стало всё равно… Здесь не темно и не светло — сыро и серо, и даже так они отлично друг друга видели. Синие глаза, вызывавшие столько восторгов и негодования у прессы, наблюдали за тем, как Робер Эпинэ не делает ни черта, чтобы спасти свою жизнь или отомстить за чужие. Хотя, положа руку на сердце, не ему здесь первому мстить.  — Nadie. На краю оврага никого не осталось — он просто развернулся и ушёл. Все ушли. Ни с чем не спутать едва различимый в давящей на уши тишине хлопок трансгрессии. С трудом осознавая, что произошло, Робер не заметил, как завершился процесс лечения — исцелённый верный зверь был в полном порядке и смотрел на него своими крупными бездонными глазами. Согнувшись, он уткнулся в тёплый здоровый бок и закрыл глаза. Ты слишком молод, Робер. Ты ещё никого не терял…

***

 — Значит, государственные дела… Неопределённо пожал плечами, сел напротив, ни слова больше. Вольфганг смотрел на Рокэ и вспоминал ребёнка, который говорил об Арно, бил посуду и расспрашивал про зелья. Только вспоминал — не видел и не всегда хотел увидеть снова, правда, теперь никто и знать не знал, что творится в голове у этого человека.  — В последний раз, когда мы об этом говорили, это было бы последним подходящим определением.  — Государство не всесильно, особенно магическое. Каждое министерство ставит на первое место секретность волшебства, затем — бросает монетку, — в тонких пальцах что-то сверкнуло, потом тихонько звякнуло — Рокэ положил на край стола галеон драконом вверх. — Вы и сами догадывались, что клуб по интересам имени Анэсти Ракана связан не только и не столько со смертью Арно, если присмотреться — тут не просто красная нить, а целый клубок… Просто не мы из него вяжем, а вот разглядеть, что происходит что-то вполне осмысленное, можно.  — Спицей в глаз получить тоже можно, — не сдержался Вольфганг, не терпевший ходить вокруг да около. — Метафорами с Арлеттой говорить будешь. Тем более, что-то подобное мне заявлял ещё Арно…  — И вы дружно пришли к выводу, что мой отец когда-то чего-то не сказал. Скорее всего, так оно и было, а точнее — к нему в руки попала одна вещь. Какая — неизвестно, но она оставила магический след… Вместо того, чтобы довериться кому-то на словах, отец предпочёл расставить свои метки. Защитные, не чета врагу.  — На тебе?  — На мне тоже. Подобный невидимый знак обнаружили и на предмете, который всем так нужен, точнее — обнаружили его след.  — Салина писал об этом, — в памяти всплыли разговоры многолетней давности, когда они с Арно всё ещё пытались что-то раскопать. Не вышло: раз уж даже испанцы, после трагедии вернувшиеся (очень вовремя!) в свою столицу, не смогли отыскать больше… — Но след оборвался.  — Верно, на юге Франции, — странная улыбка мелькнула и тут же исчезла. Откуда Рокэ вернулся три часа назад, господин директор знал. — Очевидно, в этот момент вещицу стали защищать получше, однако… Такова природа сильных магических артефактов — они всегда оставляют след, перекрывающий любые другие метки, наложенные потом. Да, отцовская слежка прервалась, но предмет хранился в шкатулке долгие годы, его извлекли, а шкатулка запомнила. Она стала доводить обитателей дома… Кстати, вы не заберёте ту серёжку с лунорожей? От неё голова болит.  — Лунорожей?  — Валме даёт весьма меткие определения всему, что ему не нравится. Луноликий в гробу перевернулся… Так вот, предположив это…  — Предположив? — в очередной раз перебил он. — Ты хоть на чём-нибудь основывался?  — На разном, — туманно ответил Рокэ. — Не злитесь, вам вредно… Всё это весьма запутанно, но мне подсказали. Живые и мёртвые. Вы были правы, отправив меня в Германию. Зачем — не помню, однако знакомство с Райнштайнером оказалось очень полезным.  — По официальной версии ты ловил вурдалака. Не представляю, как такое можно забыть.  — А… Я поймал его и отправился пробовать местное пиво.  — Неужто Ойген попался за пивом?  — Нет, в управлении. В отличие от меня, он разбирался с вурдалаком до конца. По ходу дела выяснилось, что Ойген неплохой специалист в древних легендах, а также в фамильных тайнах: это он ещё в период своей стажировки раскрыл и уничтожил проклятие, жрущее одну семью уже много поколений. Я недооценил его подход, Ойген, в свою очередь, воспринял мои бредни всерьёз… Ну, не бредни, конечно, но тогда причастность Потомков Зверя к налёту на Мадрид была вилами по воде писана.  — Так о чём ты его просил?  — Пройтись по известным нам фамилиям. Раканы, разумеется, изучены вдоль и поперёк; последние поколения подкачали, но так-то они довольно долго занимали сплошь государственные посты. Сказку о Ринальди никто не упустил из виду, впрочем, пока она ничего не дала. Ойген не забросил дела, и через какое-то время ему попались Эпинэ. Здесь на сцену выходит магический след… Вы будете сангрию?  — Не отвлекайся, чтоб тебя!  — Но я вам привёз… Ладно, Эпинэ… Их особняк как раз находится на юге Франции. Этого мало, но они также не скрывали своей дружбы с главным Раканом, Морис и вовсе открыто встречался с Арно и Карлом Борном. Ойген одним из первых в магическом сообществе докопался до того, что Анри-Гийом…  — Выжил из ума, — раздражённо перебил Вольфганг. Сангрия, мать его, зубы заговаривает… — Это мы и так знали.  — Но почему он это сделал? Его никто не просил.  — О таком, знаешь ли, нечасто просят.  — Короче, именно артефакт свёл его с ума. Саму вещь передали, вероятнее всего, Анэсти Ракану или его жене, а шкатулка оставалась дома. Ойген выцепил аж какого-то торгаша, который рассказал, с каким рвением Анри-Гийом стремился избавиться от этой коробочки. Найденный на ней отпечаток тёмной силы полностью совпадает с тем, что выслеживал Хуан.  — А Хуан об этом знает?  — Естественно. Я их познакомил, зрелище то ещё… В общем, так мы пришли к тому, что некий предмет побывал в руках у отца, из-за него случилась драма, его отобрали и оставили на хранение у Эпинэ, в чём после этой проверки сомневаться было бы глупо.  — И с Раканами они тогда уже дружили…  — С Раканами дружили, как бы сие ни звучало. С ними ещё и министр Штанцлер дружил, правда, почему-то никто не хочет этого видеть.  — Потому что тогда придётся связать министра с дементорским заговором номер два, — мрачно заметил Вольфганг. — А это возвращает к заговору номер один, он же Мадрид. Ты это имел в виду?  — Да, — коротко кивнул Рокэ и потянулся к сумке. — Так вы пить будете?  — После дела.  — Дело уже сделано, в честь чего и… Не думал, что вы откажетесь от этого сувенира, профессор.  — Акцио, бокалы, — обречённо фыркнул профессор. — Ну? За что пьём?  — За venganza, — алая жидкость окрасила стеклянные стенки, едва бокалы были заполнены на треть, в них появились и кусочки фруктов, и специи. Бедным маглам приходится готовить всё самим, но испанские колдуны славились как минимум двумя вещами — заколдованными бутылками и умением красиво мстить. — Они бы не оставили это в покое…  — «Они»? — это осталось без ответа. — Насколько мне известно, клялись старшие Салина и Альмейда…  — Хуан Суавес и ещё один родич, в итоге четверо. Меня привлекли по умолчанию, — к вину никто так и не притронулся. — Такова традиция наших колдовских семей… Око за око, зуб за зуб. Мы не знаем, кто убивал, а кто сговаривался с дементорами. Причастных знаем, значит, причастные должны умереть. Это было решено ещё тогда.  — Тебя это не радует, — заметил Вольфганг.  — Я считаю более разумным ловить зачинщиков. С другой стороны, — синие глаза хищно сощурились, прогоняя иллюзию милосердия, — каждый, кто осознанно шёл в бой, несёт за это ответственность. Все сыновья Мориса носили метку — сейчас она скрыта, но об этом рассказывал ещё Карл. А вот мои сёстры не подписывались под действиями отца, что бы он там ни натворил.  — Ты уверен? Мы с Арно предполагали, что старшие в курсе.  — Рубен и Рамон знали наверняка. Если не саму суть проблемы, то верхушку айсберга они точно видели. Отец бы не привлёк ни Карлоса, ни девочек; Карлос его только расстраивал, к женщинам у нас отношение бережное.  — Таким образом, из причастных мертвы трое.  — Вы считаете Карлоса живым?  — Скольких вы убили сегодня?  — Четверых. Выпили молча. В мелкой квартире больше никого не было, говори что хочешь, а слова как-то не шли.  — Что из этого ты задумал на выпускном?  — Не печальтесь, не убийство, — обнадёжил Рокэ. — Хотя, как вы могли убедиться, против такого расклада я не возражаю. Это было решено не мной и задолго до того, как я по каким-либо законам мог что-то решать. Поклявшиеся исполнили клятву и всякое такое… То, что не давало мне покоя со школы — отсутствие следов. Чем больше я читал про всякие древние мерзости и запрещённые приёмы в сфере колдовства, тем больше меня это смущало. В вашей здешней квартире страшно фонит всеми артефактами, даже несмотря на то, что многие из них обезврежены и опустошены. Напоминаю про серьгу… Примерно такая же атмосфера была в рабочем кабинете отца.  — Ты не мог туда залезть, — не сдержал улыбки Вольфганг. — Алваро так старался…  — Один раз я туда залез и получил ремня, — беспечно поведал именитый мракоборец, потягивая своё вино. — Во второй раз он меня пригласил сам и решил кое-что показать да рассказать. Честно, ни черта не понял в восемь лет, но туманные шары красивые.  — Так вот откуда у Лионеля был этот пунктик!  — Не совсем, но, полагаю, без моих рассказов не обошлось… Грёзы о прорицании развились в удачном направлении, не находите?  — Он стал бы легилиментом и без твоих россказней, смею предположить.  — Стал бы, — серьёзно согласился Рокэ, — и мы бы выросли в печали и тоске без единой шутки про всевидящее око. По-моему, это неприлично.  — Ладно, допустим… Значит, тебе не понравились артефакты, и?  — И то, что все вокруг делали упор на государственную важность. Да, дело Борна и Савиньяка остаётся сугубо мракоборческим, но в Испании никогда не закрывали глаза на дела семейные. Я знал, что, если копнуть в эту сторону, если найдётся хотя бы одна зацепка или связующее звено… нам получится подтолкнуть шар судеб.  — Будем считать, что он покатился, — чокнувшись, звякнули бокалы, из пары ускользнувших брызг на столе расплылась кровавая физиономия с крупными рогами. — Знать бы ещё, куда.