Это просто фанфик по Far Cry 5

— Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано, — в густой темноте настороженно заглядывая в щель между досок, еле слышно шепчет Мари. — Косою полосой шафрановою от занавеси до дивана, — попытка совладать с нарастающим волнением даётся с трудом. Внезапно ловишь себя на мысли, что яростно кусаешь губы и нервно теребишь платье, пытаясь нащупать шов на кромке рукава. Делаешь это настолько отчаянно, что подушечки ледяных пальцев моментально согреваются. — Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано, — всеми силами пытаясь успокоиться, девушка начинает заново. — Косою полосой шафрановою от занавеси до дивана. Оно покрыло жаркой охрою соседний лес, дома посёлка, мою постель, подушку мокрую, и край стены за книжной полкой. Там снаружи праздничное веселье культистов идёт полным ходом, со временем только набирая обороты. Точно какая-то неведомая сила в напряжённом ожидании важного события умышленно загребает своими когтистыми лапами всех этих людей в одну большую возбуждённую свору. И тот самый неизбежный момент кульминации обещает быть по-настоящему ужасающе-грандиозным. — Я вспомнил, по какому поводу слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы шли по лесу вы друг за дружкой. В маленьком помещении на мгновение воцаряется гробовая тишина, словно окружающее его пространство — это совершенно отдельный мир, из которого ни один, даже самый громкий звук, не проникает внутрь. И именно в этот самый момент в памяти невольно всплывает жуткое воспоминание о том дне, когда Уоллер, ещё будучи «добропорядочным» помощником шерифа, домогался впервые... Мари медленно, стараясь не вызвать очередной приступ надсадного кашля, делает глубокий вдох, позволяя тяжёлому воздуху полностью наполнить лёгкие. Но тут же закрывает рот рукой, а затем массирует щекочущее горло, всеми силами пытаясь сдержать судорожное перхание. Около минуты пребывает в каком-то пограничном состоянии покоя и одновременно готовая разойтись мучительным кашлем, рвущим из неё наружу. И когда кажется, что всё же совладать с собственным болезненным организмом на этот раз удалось, она вновь всем телом приникает к стене и замирает, лихорадочно соображая, что делать дальше. Неожиданное решение уйти домой, что мгновение назад яркой лампочкой зажглось в голове и казалось идеальным вариантом, потихоньку меркнет, ввиду горького осознания всей серьёзности такого опрометчивого поступка. Вот только в собственной груди что-то болезненно ноет. Ноет так мучительно и так надсадно, что невольно втягиваешься в нелёгкий внутренний спор с самим собой, который неприятно крутится в голове, вызывая нешуточное раздражение. Продолжая беспокойно наблюдать за жизнерадостным пиршеством сектантов сквозь узкую щель между досок, девушка неосознанно ищет глазами громадную фигуру Джейкоба, а вслед за ним и девчонку, что теперь, по-видимому, будет его личной игрушкой. Что это вообще за ерунда? Почему именно такое нелепое сочетание слов сейчас упорно вертится на языке? Личная игрушка — и вовсе не послушная опытная девчонка. Это уже что-то другое. Самолично додуманная и исковерканная мысль, что в силу своим противоречивым чувствам приобрела какую-то совершенно иную форму — ту самую, от которой в груди больно сдавливает. Невыносимо и тяжко, но так идеально характеризующая всю сложившуюся ситуацию в собственных глазах. — Вы шли толпою, врозь и парами, — Мари неосознанно скрещивает руки на груди, невзначай холодными ладонями нащупывая соски. Они затвердели настолько, что хорошо прощупываются даже через платье и лифчик. — Вы шли толпою, врозь и парами, вдруг кто-то вспомнил, что сегодня шестое августа по старому, — девушка на мгновение замолкает, точно последующие слова несут в себе что-то необъяснимо-неприятное. — Шестое августа по старому, преображение Господне. — Ага... — сама не замечая того, как стих неожиданно сменяется рассуждениями вслух, она еле слышно шепчет себе под нос, наконец замечая среди шумной многолюдной толпы объект своего старательного поиска. Нервная дрожь, словно электрический ток, в очередной раз неприятно пробегает по телу. Какая-то внутренняя паника и необъяснимая досада на несколько секунд превращают тело в каменную статую, а без того тяжёлое дыхание и вовсе останавливается. Джейкоб о чём-то разговаривает с одним из вооружённых сектантов, по всей видимости, давая тому чёткие указания. Мари невольно ищет глазами стройную девичью фигуру, одетую в форму «местной» прислуги. Делает это так сосредоточенно, что становится похожа на ненормальную, пытающуюся найти на общей картине одну важную деталь, которой никогда и не существовало. Но юной девчонки нигде нет, а самое главное — её нет возле вестника, и это заставляет на мгновение испытать настоящее облегчение. Глубокий продолжительный выдох и едва заметная улыбка в уголке разбитых губ становятся очередным предметом, который требует вразумительных ответов в болезненной голове. Губы страшно пересохли, и девушка машинально несколько раз облизывает их кончиком языка. Снова касается ладонями собственной груди, вот только в этот раз делает это уже специально, повторно нащупывая отвердевшие тугие соски. Как-то бессознательно, слегка надавливая большими пальцами, начинает медленно водить по ним, пытаясь почувствовать странное и совершенно не к месту нужное удовольствие. «Почему?» — подлый вопрос, который яркой неоновой вывеской принимается светить в мозгу. Что именно произошло тридцать минут назад? Почему силуэт незнакомки и несколько отдельных слов младшего Сида возымели такое сильное катастрофическое действие? И в пору бы уже подумать о своих дальнейших действиях, но сосредоточится на этом становится очень трудно, почти невозможно. От нервного напряжения, накопившейся усталости и собственных противоречивых чувств мысли путаются, вынуждая Мари, будто прикованную цепями, стоять на месте. — И вы прошли сквозь мелкий, нищенский, нагой, трепещущий ольшаник в имбирно-красный лес кладбищенский, — очередная попытка справиться с волнением даётся очень плохо. — В имбирно-красный лес кладбищенский... Сколько же всё-таки у него было женщин?

***

Семнадцать лет назад — Точно? — переспрашивая уже в третий раз своих товарищей по оружию, Стив Кэрролл не сводит пристальный взгляд с симпатичной женщины. — Другую не пробуем? Её? — Её, — твёрдо отрезает Джейкоб, сидя на ступеньке и закуривая сигарету с оранжевым фильтром. Стив странно улыбается, будто с хитрецой. Задумчиво потирает щетину на массивном подбородке, а затем вновь с головы до ног женщину, стоящую от них метрах в двадцати, одаривает оценивающим взором: — Жопа у неё, конечно... — он быстро облизывает сухие губы. — То что надо! Когда трахаешь её сзади, — Кэрролл глубоко вдыхает тёплый воздух, пытаясь взять себя в руки. — Сзади она так и скачет, так и скачет. Такая огромная и упругая, такая сочная жопа! — Как у той ебливой тёлки из дешёвой порнухи, которую на рождество притащил Коннорс, — наконец отзывается третий солдат, молчавший до этого момента. Все трое загадочно улыбаются, точно это неожиданное воспоминание заставляет на миг вернуться на полгода назад. В тот самый момент, где они в количестве девяти человек сидят перед мерцающим экраном телевизора в напряжённом и одновременно томительном ожидании, когда их бесцеремонный сослуживец наконец запустит плёнку. Ту самую, в облезлой чёрной коробке, на боковой стенке которой видны только три большие буквы VHS. Наклейка на торце видеокассеты, что служит местом для названия содержимого, от руки исписана тремя разными почерками и чернилами. Первый и самый нижний слой разобрать уже не удаётся. Второе название свидетельствует о том, что когда-то забавные персонажи мультфильма Микки Маус доставляли особую радость ребёнку. Сейчас же, поверх всего этого забытого «прошлого», чёрным маркером выведено два жирных слова ПОРНО и ГРУППОВУХА, а чуть правее примитивный рисунок в виде женской груди. Из-за частого мельтешения картинки почти сразу становится понятно, что кассета была просмотрена и переписана далеко не пару раз. Временами изображение дёргается в самый неожиданный момент, появляется беспорядочное мельтешение, точно помехи старого телевизора при плохом приёме, на мгновение звук замолкает, а затем появляется вновь. И среди всего этого беспорядка отчётливо во весь экран красуется голая задница женщины, что ритмично прыгает вперёд-назад, непрерывно насаживаясь на здоровенный член. По маленькому помещению, словно шторм, проносится глумливое мужское улюлюканье. Кто-то даже ехидно присвистывает, инстинктивно одобряя действия порноактёра. — Су-у-ука! — довольно тянет один из солдат. — Коннорс, где ты нашёл это дерьмо?! — с нескрываемым восторгом продолжает он. Мором Коннорс в ответ лишь широко улыбается и отходит в сторону, начиная со своими товарищами подобие семейного просмотра очередного «рождественского» фильма. Растрёпанная женщина на экране всё так же сладко скулит и соблазнительно прогибается в спине, пока мужчина, удобно разлёгшийся на матрасе, усердно трудится в ней своим напрягшимся стволом. — Ха, по самые яйца! — кто-то из смотрящих делает колкое замечание, когда при очередном стремительном рывке твёрдая плоть с размаху заходит внутрь по самую мошонку и на несколько секунд замирает в самой глубокой точке. От такого бесцеремонного действия актриса неожиданно срывается на какой-то гортанный вульгарный вскрик, как будто одновременно разделяя острую боль вперемешку с низменным животным удовольствием. — Заслужила! — насмешливо произносит Коннорс. — Заслужила! — враз подхватывает кто-то позади сидящий. — С такой-то жопой..! — Жопа то что надо! Жопа охуенная! — Члена только в ней не хватает! — Моего! — наконец Кэрролл вклинивается в разговор, поддерживая общую атмосферу пошлого юмора. — Жопа-то и впрямь охуенная! И за всей этой сладковато-прозрачной дымкой такого странного и необъяснимого восторга, никто из девяти человек не замечает, что прямо сейчас наблюдает, как порноактёры тщательно играют солдат, что стащили с двухъярусной кровати на пол матрас и на нём отменно делят одну женщину на пятерых. В кадре уже не первый раз мелькает бутафорское огнестрельное и холодное оружие. У всех мужчин на шее болтаются поддельные армейские жетоны, что даже не издают характерного металлического звука. Но помимо всей этой фальшивой оболочки, все пятеро одеты в тяжёлые военные берцы, на которых оператор, видимо, в силу своего маленького фетиша, делал акцент уже не единожды. Камера резким движением перемещается обратно к женской заднице, показывая крупным планом две её влажные щели. Влагалище всё ещё занято крепким членом, а на тугое колечко ануса внезапно откуда-то сверху мужчина медленно спускает вязкую слюну. Специально для потрясающего кадра разводит в стороны упругие женские ягодицы и приставляет скользкий пенис к отверстию. — У-у-у, сука! Сейчас засадит ей! — Сейчас эта ебливая сучка получит! — Джефри Питерсон несдержанно комментирует происходящее. — Заслужила! — Заслужила! Всё это время Джейкоб молчит. Молчит так глубоко и так напряжённо, словно абсолютно разучился говорить. Прекрасно слыша колкие комментарии своих товарищей, иногда невольно улыбается, но продолжает упорно молчать, не издавая ни единого звука. Медленно и глубоко дыша, жадным взглядом ловит каждое действие актёров на экране. Когда же наконец здоровый член начинает сантиметр за сантиметром всё глубже погружаться в женскую задницу, Сид и вовсе незаметно для самого себя перестаёт дышать. В лёгкие перестаёт поступать воздух ровно до того момента, пока принудительно растянутый анус не принимает в себя твёрдый ствол целиком. Одобрительным свистом и ироничным смехом заливаются все мужчины в маленьком помещении и по ту сторону экрана. Женщина заполнена до отказа, по самое некуда, по самые яйца. Невольно кулаки сжимаются до такой степени, что костяшки белеют. В груди что-то неприятно давит, заставляя уйти мыслями в свой далёкий вымышленный мир, а внутри чувствуется такая не претворённая в жизнь собственная мужская сила, что от холодной злости железно сводит челюсть. В голове мучительно повисает сложный вопрос — почему так, а не иначе? Вид упругой задницы, до предела наполненной огромной мужской плотью, яркой дразнящей картинкой в самых мелких деталях ещё долго стоит перед глазами Сида. Надёжно преследует, точно густая чёрная тень в солнечный день: за обедом, на очередной вылазке с товарищами, перед сном, в душевой... когда вечером собственные руки намыливают уставшее крепкое тело, чёртово разноцветное изображение издевательски стоит перед глазами, до нестерпимой боли сводя мышцы в паху. От гнусной невозможности войти во влажное женское влагалище, стоя под холодными струями душа, Джейкоб опирается кулаком о мокрую кафельную плитку. Глубоко дыша открытым ртом и периодически пропуская небольшими порциями воду внутрь, крепко сжимает свой разгорячённый пенис и принимается томными напористыми движениями массировать головку. Тот самый вечер перед Рождеством слишком ярко отпечатывается в памяти.

***

Разговор вестника со своим подчинённым полностью переходит в разряд — не важно, когда взгляд останавливается на небольшой старой постройке, из которой за руку Роберт Гаррисон насильно вытаскивает Мари. Она пытается упираться, но последние силы, по-видимому, уже скоро покинут её тело. Бесполезные попытки совладать с крупным мужчиной выглядят довольно жалостно. Девушка слабо брыкается, едва дёргая руку на себя, но тут же поддёрнутая резким рывком вперёд, следует за эдемщиком. — Свободен, — полностью теряя интерес к культисту, Сид отпускает его. Замученная надсадным кашлем девчонка стремительно клонится к земле, почти опускаясь на колени и заставляя Гаррисона мигом остановиться. Он несколько секунд молча смотрит сверху вниз, а затем что-то говорит ей. Ждёт недолгое время, пока очередной страдальческий приступ наконец отпустит, потом, склоняясь и аккуратно придерживая за талию, заботливо помогает подняться. В ответ Мари произносит пару слов, от чего на мужском лице совершенно неожиданно появляется лёгкая улыбка. Всё внимание Джейкоба сейчас сосредоточенно только на этих двух фигурах. Он смотрит так пристально, будто сквозь всю эту многолюдную толщу толпы рассчитывает услышать их разговор. — Ты с ней знаком, — Джон словно хитрый лис подходит сзади, останавливаясь в полуметре. — С девчонкой? — выдержав многозначительную паузу в полминуты, отвечает вестник. — Это не вопрос, — младший Сид делает шаг в сторону, пытаясь уловить хоть какую-то эмоцию на лице брата. — Да-а, — со странной сладковатой интонацией в голосе тянет солдат, продолжая грозно сверлить тяжёлым взором жалкие попытки девушки высвободиться из рук верного подчинённого... из его собственной власти. Несколько минут они оба не произносят ни слова, будто бы мысленно обмениваются друг с другом фразами. — У тебя всё ещё есть мой подарок. Не забывай о нём, — подмечая, как Джейкоб глаз не сводит с Мари, едко напоминает Джон. — Подарок приурочен к сегодняшнему празднику. Не тяни время и не отказывай себе в удовольствии. Воспользуйся им. Сегодня. — Хорошо, — вестник только крепче скрещивает руки на мощной груди и поворачивает голову в сторону брата. — Хорошо, — довольно сдержанно повторяет он. И прежде чем сделать шаг назад — оглядывается, напоследок замечая, как Роберт принудительно подтаскивает до безобразия ослабленную девушку к стройной веренице сектантов. Они дружественно берутся за руки, образуя большой пёстрый хоровод, что длинной нитью выстраивается вокруг только что поставленного в подготовленную яму деревянного столба, на самой вершине которого «красуется» что-то закутанное в простыню. А белоснежный цвет ткани заметен просто превосходно — он великолепно контрастирует с тёмно-красной кровью, огромным пятном намертво въевшимся в полотно. Странное пиршество окончательно переходит в стадию полнейшего человеческого безумия.