Когда вода окрасится кровью

Коул любил это место. Каждый вечер Хэнк приводил сынишку к утесу – поиграть на старой детской площадке, – а сам, тихо присев на лавочку, наслаждался плеском волн, с шумом разбивающихся о высокие скалы. Над головою сварливо кряхтели чайки, в ноздри бил солоноватый запах моря, и смех, этот ангельский смех шестилетнего мальчика, вперемешку со скрипом ржавых качелей ласкал слух подобно мелодичной симфонии. Закатное солнце танцевало в бликах воды, вечерний холод морозил огрубевшую кожу, и на губах Андерсона расцветала ласковая, солнечная улыбка. Так выглядело счастье. Сегодня небо затянуто тучами. Хэнк привыкает стоять у самого края. Море под ногами вскипает и пенится, обнажая взору острые пики скал, серые и уродливые, дикими мустангами волны взмывают к самим небесам и, надрывно шипя, кружат в первобытном танце безумия. Северный ветер, сильный, парализующий, продувает одежду насквозь и тормошит поседевшие волосы. Железное ограждение становится от него практически ледянным и обжигает пальцы предупредительным холодом. Хэнку все равно. Он смотрит в бездну, а бездна смотрит в него. Сделай шаг, и она раскроется, сомкнет объятия, утянув на дно всю боль и печали. Хэнк почти готов ей поверить. Он подается вперед, вцепляясь в железный поручень до онемения. Металл прошибает кости потусторонним холодом. Нога парит в воздухе в нерешительности, а ветер прожигает влажные щеки. Шаг, всего один шаг... Хэнк возвращает занесенную ногу. *** Дом, работа, работа, дом. Бар, улица, дом, работа. Хэнк не чувствует ничего. Жизнь вокруг него бьет ключом, но Хэнк не видит, внезапно ослепленный, словно серая пелена застилает ему глаза тугой непроницаемой поволокой. Вокруг кружат неясные силуэты, мутные и расплывчатые – люди, так они зовутся, – с неясной целью, безо всякого смысла. Они текут мимо него, вялые и безжизненные, делают что-то, на что ему наплевать, чернеют бесполезными пятнами на его полотне блеклой реальности. У силуэтов невнятные голоса. Хэнк делает глоток виски, второй, третий. С десятого ли, с двадцатого, мир постепенно приобретает цвета – вначале синий, затем красный, зеленый. Три цвета сливаются в одно сплошное буйство красок, и силуэты в нем становятся ощутимее, сияют, словно лампочки. Вот они смеются, ворчат, плачут. Хэнк реагирует на них, на каждого по-своему, пока хватает сил его персональному наркотику. Наутро цвета исчезают. *** Море хранит безмолвие. У него грязный цвет – так затмевают небо черные тучи. Водную гладь пробивают капли дождя, создают на ней невнятный хаотичный узор. Бездна молчит, но молчание ее оглушает. Хэнк сидит на утесе, стылая мокрая земля холодит его ноги. В руках – бутылка, какая по счету? Разве есть разница. Вкус у нее горький, неприятный. Хэнк вливает пойло в горло, глоток за глотком, давится, кашляет и снова вливает. От выпитого в ушах уже звенит, скрипит даже, словно заклинивший механизм старых качелей. Бездна продолжает молчать. У него дрожат ноги. Он встает и держится лишь благодаря железке, услужливо подставившей свой проржавевший прут под его дрожащую ладонь. Пустая бутылка падает вниз, и Хэнк глядит на нее словно в гипнозе. Он наклоняется вслед за ней, чувствуя, как дрожит уже всем телом, не то от холода, не то от собственной трусости. Ничтожество, Андерсон, ты просто ничтожество. Бездна молчит, но Хэнк кричит на нее в ярости и беспамятстве. *** На работе все как обычно. Фаулер требует непонятно чего, по крайней мере, уставший мозг Хэнка не может разобрать ни одного его тупого приказа. Хэнк делает свою работу исправно, на автомате, он уже давно перестал задумываться, в чем именно она заключается. Фаулер его друг – друг? – он еще помнит его имя. Фаулер глядит на него сочувственно и как-то укоризненно, с пониманием и вселенской печалью в черном как смоль лице, хлопает по плечу, по спине доверительно и отпускает домой, "проспаться хорошенько". Хэнк бредет по улицам, погрязшим в слякоти. Сегодня безоблачно и влажная грязь блестит под солнцем. Тепло даже, хочется расстегнуть куртку. Вне работы руки занять совершенно нечем, и Хэнк возвращается к утесу снова и снова, потому что с каждым днем приходить домой становится все более невыносимо. Стены давят на него одиночеством, потолок обрушается точно все его надежды, пол проваливается будто вся эта гребаная жизнь. А на утесе по-прежнему тишина и мерный плеск волн о прибрежные скалы. И запах этот, прекрасный запах моря, успокоившегося после долгого шторма, и лучи солнца, купающиеся в его водах. Ветер не дует – гладит усталое лицо своими незримыми мягкими руками, треплет по седовласой макушке и путается в густой бороде. На деревьях заходятся желтым первые листья. Подходит к концу последний день лета. Хэнк привыкает стоять у самого края. Он зачарованно глядит вниз, туда, где загорается алым в солнечных лучах водная гладь. Бездна шепчет. У бездны голос Коула. Хэнк делает шаг. Волны смыкаются. Чьи-то руки обнимают его со спины.