Когда вода окрасится кровью

Неуклюжий удар о водную гладь выбивает из легких Хэнка весь воздух. Отрезвляющим разрядом боль проносится вдоль всего его тела. Холодная вода пробирается под одежду, заливается в нос, в легкие, парализует и душит, сковывая душу едким липким ужасом. Морская пучина действительно похожа на бездну. Пелена из серой превращается в иссиня-черную. Реальность ускользает от него так же стремительно, как и ветер, ударивший в лицо при свободном падении. Прекрасный, ужасающий миг. Секунда – и на глаза наваливается свинцовая тяжесть. Вторая – и Хэнк опускается на дно под весом собственной одежды. Третья – в животе клубится паника. Четвертая, пятая, десятая – вечность, он готов раскрыть Коулу свои широкие объятия. Последний миг – и Коул касается его плеча, так Хэнку кажется. *** Волны ласково омывают ноги человека морской прохладой. Хэнк разлепляет саднящие очи и заходится в дичайшем приступе кашля. Горло жжет как кипятком, а во рту чувствуется сухость, несравнимая даже с пустыней Сахара. С каждым новым спазмом грудь отвечает болью, и Хэнк делает вывод, что ребра, похоже, сломаны. Первым делом хочется плеваться, но соль, кажется, высушивает все его слюни. Вторым делом хочется напиться, но нет, не алкоголя, простой пресной водички. По привычке Хэнк проводит сухим языком по губам и чувствует на них странный солоноватый привкус. Где-то над головой шумят беспокойные чайки. Хэнк с трудом поворачивает голову и до конца так и не понимает, как оказался на пляже. По правую сторону от него пролегает глубокая песчаная борозда, и волны, жадные собственницы, размывают ее с каждым новым приливом. Хэнк едва находит в себе силы опереться на локти и чуть-чуть приподняться, но так никого и не обнаруживает. И лишь на горизонте, скрываясь за длинной, раскатистой волною, в свете заходящего солнца поблескивают темные рыбьи чешуйки. *** Прыгать было плохой идеей. Очень, очень плохой идеей. Осознание этого, как назло, приходит уже позже, по прошествии многих часов, когда все тело болит и ломит и ничего уже изменить не получается. Ослабевший организм проклинает своего владельца, стонет и изнывает, но кто виноват в этом? Это эмоции, неконтролируемые суки, толкают людей совершать подобные глупости. Это сердце – или душа, может, – творит необъяснимую херню, отдуваться за которую должен потом весь организм в целом. Грех жаловаться, Андерсон. Но есть и небольшой бонус – больничные койки теперь обладают магнетизмом просто умопомрачительным. Обычно твердые матрасы не кажутся Хэнку такими уж твердыми, скатавшаяся простыня не причиняет сильного дискомфорта – все это меркнет по сравнению с ударом о морскую поверхность – кто бы мог подумать, действительно? – не такую уж мягкую и приглашающую. В палате тускло горит одинокая лампа, а рядом с ней, точно мотылек, сидит Джеффри. Никому другому Хэнк в этом чертовом городе все равно больше не нужен. Фаулер не говорит ни единого слова. Он просто молчит и смотрит на него исподлобья, разочарованно и в то же время взволнованно, утопив голову в мощных черных ручищах. Его спина, обтянутая рабочей рубашкой, неестественно сгорблена. И лицо его, испещренное возрастными морщинами, теперь кажется старше еще лет на десять, если не больше. Хэнк не хочет говорить, что ему стыдно. Хэнку и не стыдно вовсе. Ему очень больно – физически, – и очень интересно. Интересно, почему жизнь каждый раз играет с ним злую шутку и оставляет его в живых, вначале по его собственной беспомощности или трусости, а потом по просто охренительному стечению обстоятельств или везенью. Хэнку не стыдно. Хэнку обидно. Он думает об этом снова и снова, заходясь в немом истерическом смехе от подобной глупости, и содрогается от каждого смешка, потому что сломанные ребра не хотят смеяться. Он смеется, когда Фаулер наконец-то покидает его, хрипит безмолвно, и закрывает лицо руками. Он смеется, пока ладони не становятся влажными, а смех не переходит в тихий надрывный всхлип. И только тогда он проваливается в короткий беспокойный сон, сраженный наповал своим бессилием. *** Это похоже на наваждение. Прекрасное юношеское лицо, обрамленное лунным светом, склоняется над ним и шепчет что-то одними губами. Лицо предстает перед ним восхитительным миражом, слишком расплывчатым и неясным в темноте больничной палаты, чтобы поверить в его существование. Хэнк жмурится, силясь рассмотреть в нем хоть что-то, но не может даже сказать, снится ему это или нет, или что перед ним находится. Ангел?.. Он хочет убедиться в реальности происходящего и коснуться белоснежного лица руками, но он так устал, что едва может разлепить собственные веки. За окном серебрится полная луна. Говорят, иногда в полнолуние исчезают люди. Не призрак ли это какого-то бедолаги свисает сейчас над его постелью как знак, как предупреждение? Не шепчет ли он ему своими губами, что он будет следующим? А возможно, это просто медбрат склонился над ним в печальной задумчивости. Лицо перед глазами постепенно тускнеет, растворяясь в темноте, а, может, Хэнк просто закрывает глаза. Он не знает – реальность постепенно ускользает от него, утекает сквозь пальцы. От морфия в голове стоит полная каша. *** Все делают вид, будто ничего не происходит. Будто весь город еще не в курсе сумасшедших поступков старого отчаявшегося алкоголика. Люди улыбаются, глядя Хэнку прямо в глаза, а за спиной обсуждают его тягу к самоубийствам, плюются брезгливо и осуждающе, что самому противно от их двуличия, лицемерия. Хэнк старается не глядеть на них, как и всегда, потому что ему хватает одного лишь звука их мерзких писклявых голосов, чтобы почувствовать, как кровь внутри бурлит от нарастающей злобы, пожирающей его подобно огню, как приливает она к сжатым в кулак ладоням и жаждет выплеснуться прямиком на чью-либо рожу. Дом, работа, работа, бар. Кажется, что жизнь снова течет своим чередом, но что-то меняется. Что-то идет не так, ощущается не как прежде. Это что-то довлеет над ним неизвестностью и тянет обратно на дикий пляж, обнесенный серыми скалами, словно какое-то предчувствие, а, может быть, профессиональное желание разгадать загадку своего удивительного спасения и утолить наконец бурлящее внутри любопытство. В баре у причала Джимми разливает всем дешевый виски. Хэнк буднично садится к нему за стойку, вмиг пустеющую при его приближении. Слухи разлетаются в маленьком городке, как горячие пирожки с картошкой. Сидеть остаются только "сильнейшие" – моряки, что лишь недавно высадились на берег, чтобы пополнить припасы в дорогу и отдохнуть в порту. В голове неясным комом клубятся тысячи вопросов, и Хэнк старается разглядеть ответы на каждый из них на узорном дне прозрачного стакана, но выходит, честно говоря, хреново. Моряки все шепчутся о чем-то, то смеются, то пораженно охают. До Хэнка их разговор долетает лишь бессмысленными отрывками, сопоставить которые можно совершенно по-разному – что-то о морском дьяволе, о рыбацких сетях, о старой лодке. Одно только ясно: глупость это какая-то, словно древняя байка, передаваемая морскими псами из уст в уста. Никаких дьяволов в море нет – все они давно ходят по земле и носят обычные джинсы. Хэнк морщится, опустошая стакан до дна, горечь дешевого алкоголя оседает на языке неприятным осадком. *** Море – великий хранитель тайн. Как неутомимая сплетница, оно коллекционирует их одну за другой, поглощает с завидной жадностью и больше не возвращает. Они бережно хранятся там, где-то на дне песчаных желобов, незримые человеческому глазу, недоступные человеческому пониманию. Оттого, возможно, море так манит, так пленит своей загадочностью умы многих обывателей, певцов красок и слова – разум Хэнка в том числе, – оттого, возможно, каждый из них желает услышать его сладкий доверительный шепот, почувствовать на коже его солоноватое влажное дыхание. Море поглощает людей и лодки, делая их своими персональными тайнами. Оно неразборчиво в выборе новых экспонатов – без остатка забирает все, что могут предложить ему ходячие мешки с костями. И Хэнк, почему-то, чувствует несправедливость. Почему море отказалось от него? Почему выплюнуло его на дикий песчаный пляж как какую-то безделицу, почему не скрыло его в своей лазурной синеве, не спрятало от чужих любопытных глаз его хладной разбухший труп? Море неразборчиво, но даже в нем Андерсону не нашлось места. Языки волн ласкают его старые босые ноги. Хэнк стоит на берегу несколько минут, напряженно вглядываясь в синеющую даль, и задумчиво скребет отросшую бороду. Сегодня вновь случится полнолуние, и потому вода подбирается к берегу почти до самого основания. Глубокая борозда на песке давно исчезает, размывается с новым приливом, не оставив после себя ни малейшего намека на недавнее существование. Хэнк глядит по сторонам: отсюда виден тот самый утес, но до него несколько десятков метров – расстояние слишком большое, чтобы непредсказуемая стихия сама смогла выбросить Хэнка на берег. Рядышком плещется беззаботный Сумо, напросившийся на прогулку. Обычно ленивый и неповоротливый, сегодня он словно открывает второе дыхание, когда его грузные двуцветные лапы касаются мутного мокрого песочка. С громким гудением пес гоняется за белокрылыми чайками и окатывает своего хозяина каскадом тысяч брызг всякий раз, как его семидесятикилограммовая тушка пробегается вдоль линии моря. Хэнк снисходительно прощает сенбернару это внезапное игривое настроение, ибо мысли его заняты совсем другим. В погоне за одной из птиц, что так низко летают в это осеннее утро, Сумо забредает совсем далеко. Дикий песчаный пляж в этом уголке сменяется небольшим каменным садом с редкой россыпью гальки под ногами. То там, то тут из земли, подобно деревьям, высятся огромные темные валуны самых причудливых форм, а волны вдалеке разбиваются о чернеющие от влажных касаний базальтовые столбы. Чайка юрко скрывается за одним из валунов, оставляя Сумо в полной растерянности. Ее запах перемежается с чем-то еще, таким же пахучим, но незнакомым. Сумо утыкает нос вначале в песок, затем в камни, надеясь уловить источник этого странного запаха, и вскоре берет след. Хэнк слышит глухой лай сенбернара не сразу. Он не придает этому звуку значения, пока до него с раздражением не доходит, что Сумо убежал куда-то к черту на рога. — Сумо! — Хэнк зовет его. Сумо, очевидно, слишком далеко или слишком увлечен своей охотой, чтобы обратить на крики человека хоть какое-то внимание. Хэнк делает еще одну тщетную попытку докричаться до пса, но тот не прибегает. — Сумо, твою мать, вернись сейчас же! Ориентируясь по слуху, Хэнк бредет на басистый лай. Сумо показывается через пару минут, выбегает откуда-то весь мокрый и чуть не сбивает человека с ног. Шерсть около рта у него перепачкана в чем-то синем. — Сумо, что случилось, мальчик? — для обычно флегматичного пса, Сумо выглядит слишком возбужденным. Хэнк беспокойно треплет его по холке. Сенбернар продолжает лаять и скулить, поворачиваясь в ту сторону, из которой только что прибежал. От интенсивного движения песок налип на его шерсть даже по бокам и животу. Хэнк с подозрительным прищуром глядит на следы собачьих лап на берегу и не может представить, что же так сильно могло взволновать его не терпящего физических нагрузок приятеля. Господи, если это будет та чайка... Хэнк послушно (не без доли личного интереса) внимает просьбам питомца и следует дальше, оставив Сумо отдыхать позади. Следы Сумо уводят его к правому краю берега, все дальше и дальше от привычной ему, обследованной области. Никто из людей, обычно, не заходит так далеко: здесь под песком и водой прячутся острые камни, и дно, если кто-то все же решится поплавать, резко уходит из-под ног. Хэнк все идет и идет, пробираясь вглубь "каменной рощи", пока не замирает внезапно возле огромного коричневого валуна. Зрелище, открывающееся за ним, на секунду скручивает ему живот от ужаса. Прямо у воды привалившись к камню лежит какой-то мужчина. Его спутанные короткие волосы вымокли и перепачкались в чем-то синем, судя по всему вязком, как и светлая кожа, испещренная трещинами, вся облупленная. В местах, где трещины не сочились синей жидкостью, иссушенная кожа неприятно скатывалась в спираль и свисала с лица незнакомца ошметками. Очевидно, тот был еще в сознании и обрызгал Сумо, чтобы прогнать. — Какого черта... — только и вымолвил Хэнк. Опомнившись от шока, он поспешил к незнакомцу. — Эй, там, парень, ты живой? Заметив приближение Андерсона, мужчина резко дергается, разворачивая голову. Его ноздри бешено раздуваются, а в глазах, ясных как небо, клубится что-то страшное. Так умирающий от жажды смотрит на флягу с водой посреди пустыни. Хэнк инстинктивно делает шаг назад, упираясь рукой в рядом лежащий валун. Мужчина ползет ему навстречу, с каждым шагом все увереннее поднимаясь на ноги. — Тебе, эм, тебе нужна помощь? — спрашивает Хэнк, пытаясь погасить в груди опасное предчувствие. Незнакомец определенно не выглядит, как человек, которому не нужна помощь. Хэнк оглядывает его внимательным взглядом и понимает, что уже видел эту одежду раньше, буквально несколько дней назад. Так одевался один из моряков в баре Джимми. — Да... — шелестит мужчина. — Да, ты можешь мне помочь. Прости, ничего личного, ты выглядишь хорошим малым. Мужчина наконец-то выпрямляется и медленно ведет по лицу рукой сверху вниз, отдирая от него часть кожи. Стряхнув отслоившийся эпидермис с потрескавшихся ладоней, он еще раз шепчет губами извинения и внезапно бросается на Андерсона. Мужчина ниже него на целую голову, но сила, заключенная в его поджаром тельце, кажется нечеловеческой. Вместе они падают на песок, и Хэнк больно ударяется обо что-то затылком. Прикосновения мужчины колючие и царапают кожу не хуже ногтей. Хэнк выставляет ладони вперед, чтобы закрыть лицо от удара. Когда чужие руки опускаются на него, он перехватывает их с профессиональной точностью и меняется положением с нападающим. Вжатый в землю, мужчина брыкается, метясь Андерсону коленом в живот, и отпинывает того к валуну. Мужчина делает новый выпад и впивается зубами Хэнку в плечо. Зубы у незнакомца острющие, как у дикого животного, они прокусывают его двуцветную гавайку и черную курточку, словно их там и нет вовсе, царапают кожу до сочащейся из ранки крови. Хэнк шипит, отталкивая мужчину от себя, и устало припадает спиной к камню. Незнакомец оттирает с губ кровь, глядя на Хэнка, как на свою добычу. Плечо предательски саднит и мешает свободно двигать рукой как раньше. — Да ты псих, сумасшедший! — рычит Хэнк, сам не зная, для чего. Кровь бьет в виски как заведенная. Мужчина вновь шепчет скомканое подобие оправданий и собирается нанести Хэнку новый удар. Хэнк пятится, огибая высокие камни, пока не упирается в край дикого пляжа, обнесенный такими же серыми камнями, какими устлано все пространство вокруг. Прямо за ними море круто уходит вглубь, даже с учетом утреннего прилива. Хэнк едва не оступается, вовремя прижавшись спиной к длинному базальтовому столбу. Незнакомец загоняет Хэнка в тупик и вновь набрасывается на него. Он наносит точные быстрые удары, не оставляя Хэнку возможности атаковать. И когда Андерсон чувствует, что выбивается из сил, что-то неведомое хватает незнакомца за талию и отталкивает в сторону. Перед глазами мелькает темный рыбий хвост, но его взгляд, затуманенный поволокой, не может сфокусироваться ни на чем конкретном еще некоторое время. Когда Хэнк приходит в себя, серые камни окропляют иссиня-черные крапинки. Он потирает ноющее плечо и сплевывает кровь из разбитой губы. Шум возни за углом постепенно стихает, оставляя после себя лишь тяжелое гортанное сопение и отвратительное бульканье. Хэнк, словно потяжелев на центнер, хватается за скалы и кое-как поднимается на ноги. Сердце в его груди бешено колотится. На берегу лежат два тела. Незнакомец – что истекает синей... кровью? – и страшное величественное создание с темным рыбьим хвостом. Сомнений быть не может, это он. Это морской дьявол. Хэнк смотрит в бездну. У бездны карие глаза.