Миссия: всплыть со дна (сборник)

      Сердце горело угольком в снежной пучине. Последний оплот души среди острого, кристального хаоса, вытеснившего ее из тела. На лицо падал снег. Не пушистый и ласковый, но режущий и разъедающий кожу. Я вытягивал руки, пытался закрыться от ревущего голодного ветра. Он ненавидел меня. Это было взаимно, впрочем. Крик рвался, и голос готов был сорваться. Мое горло — как песочные часы, и только песок высыпется, я смогу выдавить лишь сдавленный хрип. Эти крупицы нужно использовать полностью. Кричать до дна.       Я искал ее.       Знал, что она где-то поблизости: все внутри переворачивалось и звало ее. А маленькое родимое пятно в виде бутона первоцвета ощутимо жгло запястье. Она за границей льда, я знаю. Хруст снега под ногами я воспринимал как трескающиеся кости врага. Эта бесконечная зима на границе — мой извечный противник. Потому что она стеной встала между мной и той, кого я жду так долго.       Я срывал голос и сдавался. Но лишь сегодня. Знал, что буду возвращаться, пока не перейду эти снега, пока не найду весну. А вместе с теплом я дождусь и встречи с ней, которая сделает меня самым счастливым человеком в мире. Только бы дойти назад в этот раз: ноги не чувствовались. Пальцы не шевелились. Казалось, сама моя кровь замерзла, розовыми кубиками толкаясь в сосудах. Больно. Я рухнул на колени, сбив их об лед. Уже думая о том, что в этот раз не рассчитал своих сил, я полз на самый близкий, самый яркий огонек. Как полярная звезда морякам, он не давал мне сбиться с пути. Мог вытащить из самой тьмы, с глубочайшего дна. Под ногти забивался снег и уже не таял, по щекам и носу будто терка прошлась. Но я упорно волочил свое тело к силуэту маленького дома.       Я не дотянулся до порога: глаза, припорошенные снегом, закрылись, голова опустилась на коварный снег, обещающий сладкую теплую смерть. Наверное, снежинки прокрались в сами зрачки, забились в уши, поселились в легких.       Дверь открылась. Как Веста чувствовала, что мне нужна помощь? Как предсказывала, что придется возвращать мое ледяное тело к жизни? Я не знаю. Ее ласковые руки в кружевных перчатках коснулись моих волос, теперь наверняка казавшихся седыми. После я потерял сознание и уже не чувствовал, как она с трудом затаскивает меня внутрь. К теплой гамме, желтому и бежевому, к печке, к мохнатому рыжему боку Ярика.       Очнулся я от жжения по всему телу, мою кожу будто содрали и вывесили сушиться на солнышке, а я все еще чувствовал ее.       — Ш-ш-ш! — зашипел я, дернувшись на стуле. Мои ноги стояли в кипятке.       — Цыц, кому говорю! — сердито осадила меня Веста, проходясь по моей ноге щеткой, смоченной лавой, не иначе. — До чего опять довел! Никакой ответственности… Хочешь как в прошлый раз! Вот лишишься ног, бросишь наконец эти самоубийственные прогулки! Или оставлю тебя в следующий раз на пороге… А утром найду… — Веста то ли всхлипнула, то ли рыкнула.       Я промолчал. Мне не было стыдно. Хотя так бессовестно мучить подругу — нечестно.       — Я бы тебя понял, — осторожно похрипел я. — Ты не обязана со мной возиться.       — Мр-р-мяу, — возмущенно боднул меня в плечо Ярик.       — Дурак, — покачала она головой. — А ты не обязан шататься по холодной пустоши, которая проклята Снежной богиней.       — Обязан, — все так же сипло отозвался я. — Ты видишь этот первоцвет? — я показал ей запястье, но Веста даже не посмотрела. Неудивительно, я показывал ей его сотню тысяч раз. Сам любовался им и каждый раз комментировал, как он смотрится на запястье моей любимой. — Это символ весны, которая придет в эти края, как только я найду ее. Мою любимую, мою предназначенную, предреченную…       Я зашептал, теряясь в своих мечтах.       — Ты говоришь о ней, как о богине, — пробормотала Веста, — но что, если она обычная девушка: невзрачная, некрасивая… обычная.       Я снисходительно усмехнулся. Веста не была осенена благословением предназначенности. Хотя пару раз вскользь она упоминала, что у нее есть то ли любимый, то ли очень дорогой и близкий, с которым она пока, по не зависящим от них обоих причинам, не может быть вместе. Я догадывался, что и он находится за границей зимы. Иначе зачем Веста вообще поселилась на самой окраине? И все же, кем бы ни был ее друг, она не знала, каково это: любить кого-то просто за то, что этот человек где-то существует. И мучиться, не в силах найти его из-за проклятой зимы…       — Конечно, она обычная, — улыбнулся я. — Для всех. Но для меня она самая красивая, самая совершенная. И я дождусь ее. Или найду.       — Но что изменится? — как-то тоскливо вопросила Веста, кутая меня в одеяла и сунув в руки плошку с горячим супом. Затем она отошла переменить перчатки. Она так любила их, что работала только в них. Кружева ручной работы и приятная ткань украшали ее руки всегда, и мне иногда хотелось потянуть за них, обнажить изящные кисти.       — Когда предназначенные встречаются, возможно любое чудо, ты же знаешь.       — Нет, не «когда встречаются», — упрямо сказала Веста, отходя к печке. — А когда признают друг друга.       — Что по сути синонимы.       Она поджала губы. Ей не нравилось, что я мучаю свое тело, каждый раз забираясь все дальше и дальше в ледяную пустыню. И без сомнений ее пугала мысль, что однажды я не смогу доползти до порога. Но она не бросала меня, хотя я и говорил, что это не будет преступлением. А я не бросал своих попыток найти любовь всей жизни.       — Помнишь, как мы встретились? — вдруг спросила она, комкая в руках полотенце.       Я улыбнулся.       — Конечно. Я чуть не замерз насмерть. А твой домик самый крайний и светится, кажется, всегда. Как звезда в ночи.       — Я думала: ты умрешь у меня на руках.       — Я отплачу тебе, Веста, — я серьезно посмотрел на нее. — Когда я дождусь любимую, мы вернем весну в эти края. И жизнь изменится!       — Да, — вздохнула она, отворачиваясь, чтобы вглядеться в покрытое инеем окно, — изменится…       Я выпил суп, и глаза начали слипаться. Тело погрузилось в приятную негу. Меня как всегда разморило, и я привалился головой на подушки.       — Веста?..       — М-м?       — Прости меня. Я просто… не могу иначе.       Я не слышал, что она ответила. Впрочем, я знал, что в глубине души она понимает меня. Нет ничего, что я бы ставил выше стремления дождаться любимую и увидеть, как в эти края возвращается весна. А ее могла принести только она.       Завтра утром я проснусь и снова уйду в бескрайнюю бесцветную даль, оставляя за спиной тепло. Вьюга будет смеяться надо мной, а я попробую прорваться через эту завесу снега, так похожего на пепел.       Я так соскучился по солнышку и его ласке, по чувству нужности. Мне так необходимо было дождаться весны, любви, ее… Но я терялся, слабел, первоцвет на запястье бледнел, и я страшился мысли, что он может так и не распуститься. Я все отчаяннее рвался сквозь пелену льдов, забывая себя, свою жизнь, наплевав на тело, жертвуя душу, я растворялся в уничтожающей буре.

***

      — Мр-р-р мя-а-ау, тебе не кажется, что пора ему сказать? — промурчал Ярик, смахивая хвостом парочку наглых снежинок со стола. Защита трескалась, как тот самый черный лед: снежинки уже и в дом прокрадывались. — Тво-у-ая сила все слабеет, скоро и дом за-у-хватит эта лавина.       Веста всхлипнула. Стянула перчатки. Погладила пальчиком родимое пятно в виде первоцвета.       — Не могу, Ярик, ты же знаешь. Ему нужна богиня. А я — просто я.       — Е-уру-нда-у.       — Он ждет чуда, прекраснейшую из прекрасных, явившуюся с побледневших небес. Что будет, когда он увидит?..       Веста опустилась на стул, закрыла лицо и заплакала.       — Ты слышал его: для него она самая прекрасная. Но не я!       Ярик потерся пушистой мордочкой о ее мокрую щеку и заурчал.       — Мне страшно, Ярик.       Не в силах сдерживаться, кот забегал туда-сюда.       — А если о-ун оконча-утельно похоронит себя-у во льдах, отчаявшись найти там тебя-у? Если-у поги-ибнет?       Веста отняла руки от лица, с которого схлынули все краски.       — Тогда я не задержусь тут, Ярик. Тогда этот край уже не спасти.       — Же-унщины, — мурлыкнул кот. — Все-у вы усложня-уете! Про-усто при-узнайся ему-у!       Веста помотала головой.       — Признаться? Придет он в себя, а я ему: «Не ищи больше любовь всей жизни, видишь, это я — девушка, на которую ты не смотришь. И я верну весну, только если ты полюбишь меня, потому что я давно отдала тебе свое сердце. Ой, то есть не будет, получается, здесь весны. Прости!»       — Гораздо-у хуже, если он не приде-ет в себя-у.       Веста смотрела на огонь, играющий в печи. Ее одинокой любви хватало лишь на то, чтобы беречь этот маленький очаг. А зима пожирала ее любимый край, гоня людей и зверей прочь. На сколько растянется проклятье, если она ничего не предпримет? Веста так долго лелеяла свою любовь, что стала забывать об ответственности на своих плечах. Это не только ее личное счастье.       За окном выл жестокий ветер. Веста глядела в вихрящийся омут и думала. В конце концов, он тоже верил в нее. По-своему и не совсем в нее, но все же. Верил, что, едва она придет, зима отступит. Их согреет весна, ее теплое объятие.       — Ты прав, Ярик. Пришло время рискнуть. А если он от… Если он… — у нее не хватило сил договорить, поэтому она проглотила эту часть со слезами. — Тогда я справлюсь своими силами, я не отдам проклятью больше, чем оно уже пожрало. Мое разбитое сердце не должно вредить больше никому.       — Мя-а-у, во-о-ут и пра-а-увильно! — подтолкнул ее рыжей лапой Ярик.       Веста поднялась и сделала несколько шагов в печи, сжимая в ладонях перчатки. Огонь гипнотизировал. Он часть ее, дитя и творение. Так почему ей так тяжело отдать ему такую малость?       Глубоко вдохнув и резко выдохнув, Веста швырнула перчатки в печь, и пламя радостно приняло подачку, слизнув кружево и легкую ткань. Веста растерянно перевела взгляд на голые кисти рук. Пятно первоцвета теперь выделялось ярко-ярко на нежной коже. Сердце колотилось.       — Поскорей бы он вернулся, — прошептала Веста, не желая томиться в неизвестности.       Вот только он не вернулся. Не поскребся в дверь, не упал на пороге, и даже в округе его не было нигде. С горизонта на одинокую раздетую фигурку Весты надвигалась серая мгла, в которой сгинул тот единственный, кто мог ей помочь. Она звала в пустоту, уже сама срывая голос, но никто не откликался.       Где-то там, далеко, его укрыли обжигающие льды, и он застыл навсегда, не дождавшись, не справившись. А домик с тем, что он искал на холоде, теплился, как последний уголек в снежной пучине.