Он лгал

      -Итак, — резюмировал Яги-сан, — Мидория был… заземлен. — Ага, — сказал Бакуго с громким хлопком на «p» — Его отец вернулся из командировки с… чем-то незаконным. Дэку этого не хотел, и он был наказан. Ужас. В словах Бакуго была резкость, которая упала на его несуществующий живот. Яги мог только содрогнуться при мысли о последствиях. — Когда он вернется? — поинтересовался Яги. — Пока он снова не вернется в хорошую книжку своего отца, он не придет, — отрезал Бакуго, хотя и не на него. В тот момент мальчик был тикающим клубком гнева по отношению к некоему патриарху Мидории, и на то, казалось, были серьезные причины. — Кто-то наблюдает за ним 24/7. Никаких побегов. Единственная причина, по которой я знаю, это то, что ему разрешено ходить в школу. Яги прижал руки к лицу, пытаясь прогнать беспокойство. Мидория, мальчик мой, пожалуйста, будь в порядке. Этот мальчик проникал в его стареющее сердце, и мысль о нем, запертом, как пленник, от рук неизвестного злодея, сеяла хаос в его беспокойном уме. — Эй, старик, этот парень, он тебе не обычный злодей — Бакуго впился взглядом в горизонт, не глядя на Всемогущего, а в какую-то отдаленную точку, как если бы он мог дать ему ответы. «Тебе нужно подготовить Всемогущего к битве всей его жизни, потому что этот парень уничтожит его, если он не готов». — Конечно, это преувеличение, — выдвинул Яги, только получив взамен пристальный взгляд. — Я вижу. Какое предупреждение ты бы сделал? Молодой Бакуго на секунду замолчал. — Скажи ему, что… он на большом и коротком расстоянии, действительно силен. И что Дэку видел, как он убил более пятидесяти человек одновременно. Что бы он ни ожидал услышать, это не было чем-то потрясающе темным. Но круги под глазами Бакуго и сдерживаемый там гнев говорили обо всем. Наказание Мидории не было нанесено — или, возможно, отчасти — оно наблюдалось за смертью людей. Такой поступок говорил о жестокости, полном пренебрежении к жизни и причуде, которая была сильной и опасной. Сама мысль о том, что Мидория окажется впереди и в центре такой жестокости, заставила его сжать руки и дрожать на коленях. В первый раз, когда ему не удалось спасти кого-то, была Нана, и он никогда не забывал выражение смирения на ее лице, когда она шла на свою кровавую смерть. Как бы Мидория справился с таким количеством людей, потерявшихся в его глазах? — Привет, — позвал его Бакуго из своего самоанализа с лицом, которое почти успокаивало в своей зрелости, — Дэку уже винит себя как идиот, не делай этого и этого надоедливого быка. Ты парень, который знает Всемогущего, у тебя нет на это времени. Просто скажи здоровяку, чтобы он приготовился, понял? Как ни странно, манеры Бакуго успокаивали. — Но как насчет сотрудничества Мидории? — спросил Яги. — У ботаника есть план, — пожал плечами Бакуго, — и он хорош. Но он сдерживается, потому что по какой-то причине беспокоится о тебе. Он не хочет, чтобы вы узнали о его старике, и боится, что вы его бросите. Вы не сделаете этого, верно? Яги поспешил его успокоить. — Конечно нет! Мидория более чем доказал свой характер. Я не сомневаюсь в этом. Глаза Бакуго скользнули по нему, оценивая, прежде чем он проворчал — Хорошо. У него достаточно проблем. Но вот в чем дело; что бы вы ни думали, он вам скажет, это хуже. У Всемогущего могут быть проблемы с этим, но несмотря ни на что, Дэку всегда будет Дэку, так что никогда не забывайте, что он самый большой плаксивый и идиот-ботаник, который не может не пытаться все исправить. Что бы ни говорил Всемогущий, тебе нужно держаться за него, хорошо? Яги наблюдал, как Бакуго остановился и сделал глубокий злобный вдох, прежде чем взглянуть ему прямо в глаза. — Он, черт возьми, обязательно будет здесь за день до вступительного экзамена. Неважно, придется ли ему драться с тысячей человек или накачать своего отца наркотиками, он это сделает. Так что подготовь к этому Всемогущего и послушай его, когда он придет. Какое бы у вас ни было соглашение о героизме, вы не сможете отступить, когда научитесь, понимаете? Я думаю, что ботаник может сломаться, если ты это сделаешь. -Обещаю, Бакуго, — сказал Яги, — ничего не изменится. Красные глаза вспыхнули, как будто они что-то знали, но мальчик просто впился взглядом. — Помни, ты это сказал, зубочистка. Если ты причинишь ему боль, я отправлю тебя на Луну. Яги обычно находил оскорбления Бакуго невероятно веселыми — у мальчика, вероятно, случился инсульт, когда он осознал, что он сам сказал половину этого Всемогущего — но серьезный тон его уважал. Мальчик защищал Мидорию, еще раз доказывая своим друзьям ценность не только Мидории, но и Бакуго. Эти двое далеко пойдут вместе. — Я понимаю. — Хорошо. Бакуго встал и пошел прочь. На мгновение он был сбит с толку. Потом щелкнул. — Я сказал, что ваше обучение остановлено? Бакуго обернулся, оценивая профессионального героя. Его руки издали небольшие взрывы, а лицо расплылось в ужасающей ухмылке. — Тогда приступим к работе.

***

Он был таким тонким. Всего несколько кусков дерева и несколько замысловатых украшений из прославленной бумаги. Бумага — самая хрупкая вещь на свете. Он мог легко справиться с этим, без причуд. Зуд под кожей при наблюдении только делал его соблазнительнее. Выломайте дверь его комнаты и бегите на свободу. — Сосредоточься на уроках, Изуку, — Курогири постучал по столу, возвращая его. Черный туман снова превратился в его прямую форму, и, хотя никто не мог видеть его лица, Изуку знал, что он хмурится. — Ты хочешь, чтобы твой отец пришел домой и нашел это незаконченным? Нет,я хочу умереть. Но он не мог этого сказать. Он уже сказал это своему отцу, и это то, что он заработал. Телохранитель ному рассматривал его как самоубийцу и отказался от минуты покоя. Нет ванной без присмотра Курогири. Не выходить из своей комнаты. Ничего, что он мог бы использовать, чтобы пораниться в комнате. Больно. Было больно, пока не онемел. Он пробовал это в детстве, но, может быть, надеялся, что именно сейчас отец его послушает. Всего одна группа людей, вышедшая из этой комнаты со своими причудами и неповрежденной жизнью, того стоила. *** Но он никого не спас. Его отец замолчал, очень тихо, пока, наконец, не нашел виноватого. — Ты слишком много времени проводил со своим другом, — сказал «Все За Одного», словно ставя отметку в списке. — Теперь я это вижу. Детский бунт, спровоцированный другим непокорным ребенком. Изуку перехватил дыхание. — Нет, нет, он не имеет к этому никакого отношения. Оставь его в стороне. — Зачем? — Это было сказано таким любопытным тоном, что опасное подводное течение можно было принять за уловку для ушей или простое развлечение. Но Изуку инстинктивно напрягся. — Все это началось с твоего друга по тренировкам, не так ли? Он — причина того, что ты начал выходить в любое время суток. Проводить меньше времени дома. Отказавшись присоединиться ко мне в поездке, ты бы обычно получал удовольствие. Вероятно, вы проводили с ним время во время перерыва, научившись отвергать себя в процессе». — Я не отвергаю себя, — взмолился Изуку. — Твоя причуда — в причудах, — многозначительно сказал его отец, — а ты не хочешь этого. Ты хочешь злоупотребить своей причудой? Ты хочешь это отрицать? Ты рожден, чтобы забирать, Изуку, и ты говоришь, что это ложь. Я отказываюсь принять это. Я не позволю тебе выбросить свою причуду. Ты хочешь, чтобы твоя причуда кричала? Ты хочешь навредить себе? — Нет! — воскликнул Изуку. — Я люблю причуды, я люблю свои причуды. Я просто хочу помогать людям! «Все за одного», казалось, успокоил его ответ, хотя Изуку знал, что он не выбрался из-под сорняков по темному взгляду в глазах отца. — Я знаю, что ты хочешь, — сказал отец. — Так как же бросок помогает кому-нибудь, а? Все, что ты делаешь, это меня расстраиваешь, Изуку. — Но, может быть, если ты позволишь им уйти… — Изуку не успел закончить мысль, поскольку лицо его отца стало серьезным. — Ты хочешь помочь этим людям? — пришел приговор, прозвучавший до его ушей. — Изуку, с каких это пор мое суждение стало таким плохим, что я не приведу к тебе достойных людей? Без них мир станет лучше. Политики, активисты, обидчики причуд, подхалимы-герои — все с радостью продвигают мир, где причуды — не что иное, как игрушки для сильных мира сего… кому они помогают? — Я не знаю.- Изуку сглотнул, сдерживая желчь. — Верно, — пробормотал его отец, шагнув вперед и схватив сына в объятия. — Тогда скажи мне, если они не помогают, то кому они причиняют боль? Он яростно покачал головой, отказываясь. — Я не знаю. Может, никто. Один человек не двигается. — Хммм… — подумал его отец. — Итак, ты бунтуешь, потому что не веришь, что они сделали достаточно, чтобы это оправдать? Ты слишком драматичен, сынок. На этих неблагодарных людей тратятся причуды, они им не нужны. Это урок, а не смертный приговор. Не смертный приговор от него, но злой умысел явно присутствовал, когда его голубые глаза сияли. Не смертный приговор, нет, но с ним обращались без причуд достаточно долго, чтобы знать, что это может быть и для некоторых из них. Хуже того, иметь такие красивые причуды, которые внезапно вырывают из вас, должно быть в какой-то степени больно. Они чувствовали бы себя хуже, чем безвыходные, они бы чувствовали, что потеряли часть себя. Нет, не смертный приговор, но Изуку знал, что некоторые из них все равно умрут. Его отец разочарованно цокнул. — Все, что мы делаем — это доводим их до уровня беспричудных. Для них это хорошо, Изуку. Многие из них потеряют эти вредные идеалы и придут ко мне за помощью, готовые учиться лучше, делать добро вместо зла. Они никогда больше не будут принимать свои причуды как должное. Они могут даже оценить возможность обучения, которую мы им даем. Разве это не в интересах всех? Когда он заколебался с ответом, его отец испустил долгий вздох и взял его за щеку. — О, сынок, мир все еще сбивает тебя с толку. Ты всегда был так чувствителен ко всем, так добр, я не удивлен. Разве ты не можешь доверять своему отцу, а? Тебе еще не нужно все понимать, ты еще так молод, так что просто поверь мне в своем замешательстве. Я могу помочь. Поговори со мной. — Я-я не запутался, — возразил Изуку. Он пытался казаться сильным, но его голос дрожал от страха и нервов. Время от времени его взгляд метался в комнату. Женщина смотрела сквозь стекло, не сводя с них зеленых глаз. Она знала, что они здесь. Изуку отвел глаза, не в силах выдержать взгляд. — Я просто не думаю, что это правильно. Что-то темное вошло в глаза «Всем за одного», как будто Изуку сказал что-то ужасно жестокое. Как будто Изуку причинил ему боль. Чувство вины неприятно свернулось в его животе. Его отец любил его, он не хотел причинять ему боль. Его отец издал несчастный звук в глубине горла и отвернулся от него, к панели управления. Живот Изуку перевернулся к горлу. — Я понимаю, сынок. Ты еще не хочешь ответственности, — его отец нянчился с ним своими словами, хотя его движения стали методичными, убийственными. — Ты молод, и это тяжело — брать жизнь человека в свои руки. Еще сложнее взять общество в свои руки. Исправить это? Иногда почти невозможно. — Папа, — умоляюще прошептал Изуку. Его отец послал ему добрую улыбку, очень сильно смешивая гнев в его глазах. — Пойми этот урок, Изуку; доброта в этом мире — это способность разорвать кого-то, чтобы восстановить его. Если ты этого не сделаешь, то они никогда не достигнут своей цели. Они бесполезны. — Нет! Нажата бронзовая кнопка. Дребезжание труб и звук всасываемого воздуха сопровождали бессловесные крики, разносящиеся по комнате. — Нет-нет, я понимаю, понимаю, я сделаю это! — умолял Изуку. — Не надо, папа, пожалуйста, прости! Нажатие кнопки — и все остановилось. Воздух перестал засасываться, люди стали отчаянно глотать воздух. Некоторые пытались использовать свои причуды, но кто знает, что доктор Гараки сделал с комнатой. Они запаниковали, как птицы, упавшие с дерева. Они не знали, что поблизости есть охотник. — Т-ты прав, — успокоил он отца, упав на колени. Голубые глаза, казалось, издевались над ним, говоря, чтобы он старался изо всех сил, просил всем, что у него было, и молился, чтобы этого было достаточно. Умоляй, Изуку, умоляй их. — Я не это имел в виду, мне очень жаль. Я-я веду себя по-детски. Я веду себя эгоистично. Ты не заслуживаешь меня как сына, ты заслуживаешь лучшего. Прости, папа, прости, что продолжаю так поступать с тобой. Я так запутался во всем, но, пожалуйста, позволь мне исправить это. Я буду лучше. Его отец ничего не сказал, вместо этого он указал на комнату. Смысл был ясен. Изуку повернул руки к комнате и потянул. Каждая причуда счастливо укрывалась в нем, без каких бы то ни было злоупотреблений по отношению к ним. На секунду Изуку почувствовал облегчение, будь то причуды или то, что хотел отец. Это была знакомая земля. Его отец звонил Курогири, заключенные выходили на свободу, и он проводил остаток своего дня с отцом, чтобы исправить свое плохое поведение. Это было нормально. Это было ожидаемо. Потом отец снова нажал бронзовую кнопку. Машине его отца требуется почти две минуты, чтобы полностью удалить весь воздух из комнаты. Люди умирают еще через три-пять минут. Изуку знал это теперь. Первую минуту он плакал и умолял отца отпустить их. Следующую минуту он провел со слезами на глазах, наблюдая, как люди падают, как мухи. Это были последние несколько минут, которые решили его судьбу. Он не мог этого вынести; он пытался разбить стекло. Прежде чем изогнутый кулак успел ударить по одностороннему стеклу, его отец был там, держа сжатый придаток в своем собственном и насильно останавливая его. Сердитые голубые глаза встретились с его глазами, которые, он был уверен, расширились от страха. — Предполагается, что это будет урок, — вздохнул его отец, едва напрягаясь, и еще больше поднял руку, чтобы сдержать Изуку. — Почему ты заставляешь меня делать это, Изуку? Мне не нравится заставлять тебя плакать, но тебе нужно научиться. Ты сбит с толку, потому что не понимаешь, что иногда необходимо жертвовать. Иногда люди встают на пути, и тебе нужно решить: двигаться к своей цели или терять все, над чем ты работал. — Я сделал то, что ты хотел! — умолял Изуку. — Я принял их причуды, они больше никогда с ними ничего не сделают! Ты можешь отпустить их! Почему они должны умирать?! — Потому что они стоят больше мертвых. — Его отец сбил его с ног. — Я не бесчувственный, Изуку. Жалко это делать, и я сожалею об упущенном здесь потенциале. Но это необходимо, сынок. Иметь такую ​​власть, как наша — это долг; мы несем ответственность за общество. Мы единственные, кто может преподать эти важные уроки умирающему миру. Мы подрезаем мертвые ветви, чтобы дерево могло расти. Вот каким должен быть герой, а не эти павлиньи шоу, созданные для подавления и жестокости. Мы направляем мир из тени, лепим его, меняем. Это наше, Изуку. Этот мир мы должны создавать и сохранять. Изуку не мог говорить. В его отце не было раскаяния. Никаких колебаний. Он оправдывал это, как всегда, красивой повесткой дня, в которую верил Изуку, но с примесью убийства и его собственного угнетения. Почему он не мог понять лицемерия? Боль? Почему он этого не чувствовал? Почему он не мог видеть, как разбивает сердце сына? — Почему это единственный способ дозвониться до тебя? Изуку вздрогнул, словно от удара. Его отец… действительно ли он думал… его разум боролся против самого себя, помещая свои предыдущие взаимодействия в этот новый контекст, который обеспечивает его отец. Если каждый раз, когда они возвращаются сюда, его отец чувствовал, что не может связаться с ним, значит ли это… что это всегда его вина? Мог ли он как-то этого избежать? — Тогда убей и меня! — Он вскрикнул, останавливая отца на полпути. — Если они бесполезны, я тоже! Брось меня туда с ними! Мир остановился. Его слезящиеся глаза встретились с тусклыми глазами отца. Безмолвная битва воли произошла мгновенно; извинится ли Изуку, отзовет свои слова или уступит его отец. В ту минуту, когда лицо его отца превратилось в гнев, он понял, что проиграл. Папа не рассердился. Когда он это делал… Изуку всегда содрогался при воспоминании о том, что гнев отца сделал с людьми. Теперь, когда он был зол, не было ни снисхождения, ни сожаления. Он попятился от приближающегося человека, он показал символическое сопротивление, но его отец не уступил. Изуку мгновенно подхватил на руки отца и прижал к широкой груди, где он практически жил. Он тщетно сопротивлялся своей хватке, пытаясь самоутвердиться, но его отец не имел этого. Одна большая рука держала его, а другая держала его затылок, заставляя Изуку смотреть прямо на отца. В его глазах не было укрытия от гнева. — Никогда. Скажи это. Еще раз. Он замер от ледяного тона. — Папа, я… — Ты не понимаешь, о чем говоришь, — его взгляд наполнил лицо «Все за одного», твердое, но такое же доброе, каким мог быть его отец. — Никогда не угрожайте себе так. Никогда не приравнивай себя к ним, Изуку. Одно дело — проявить к ним незаслуженную жалость, но бросить мне в лицо свою любовь к тебе — это слишком далеко. — Папа… — запротестовал Изуку, но отец пристальным взглядом заставил его замолчать. — Ты хочешь сделать мне больно? — потребовал его отец. — Тебе не нравится наше наказание, поэтому ты угрожаешь и борешься, как ребенок, устраивающий истерику. Хуже того, ты делаешь мне больно, сынок. Ты для меня все, Изуку, и ты просто… Он отрезал себя и закрыл глаза, явно пытаясь восстановить некоторое подобие терпения. Изуку чувствовал себя ужасно. — Я не хочу причинять тебе боль, — хныкал Изуку под ним. — Пожалуйста, папа, я просто хочу их спасти. Острые голубые глаза открылись и снова сфокусировались на нем. — Нет, Изуку. Их нельзя спасти. Не в этот раз. — Почему? — умолял он. — Ты еще не понимаешь, насколько поврежден этот мир, — коротко заявил его отец, — насколько коррумпированы люди. Ты не можешь спасти всех. Некоторых людей не нужно спасать. Некоторые люди этого не заслуживают. Ты замечательный сын, но ты так заботишься о людях, которым наплевать, что в конечном итоге ты только пострадаешь от тех самых людей, о которых ты заботишься. Он должен был это заблокировать. Каччан не причинит ему вреда. Всемогущий не причинит ему вреда. Эри. Незу. Они заботились. Они заботились. — Пожалуйста, сынок, постарайся понять точку зрения старика, — тихо произнес его отец, как будто каждое слово предназначалось для того, чтобы пронизывать унылое молчание. Его прежняя краткость исчезла, ее сменила умиротворяющая, харизматичная версия отца, которого он так хорошо знал. Он ненавидел, что это работало, что это его успокаивало. — Такие люди, как они, единственное хорошее, что они делают для мира — это. Умирают. Достигая новых талантов и новой жизни. Мы пожертвуем их органы людям, которые в них нуждаются, мы пошлем подарки их семьям, и их воспоминания будут жить с этим последним актом доброты. Это лучшее, что они когда-либо могли сделать. — Но почему? — взмолился Изуку. — Они люди. Пожалуйста! Они умирают, папа, они умирают! — Это то, что люди делают, Изуку. — Его отец нежно и ностальгически провел рукой по волосам. Как будто у них было все время в мире, как будто Изуку не мог видеть людей, хватающихся за дыхание и цепляющихся за жизнь прямо через плечо его отца. — Свечи на ветру. Когда они погаснут, не имеет значения, на самом деле. Я довольно стар, Изуку; ты знаешь, что то, что я говорю тебе, исходит из опыта. Я просто честен. Он нежно поцеловал Изуку в лоб, так сильно отличаясь от собственнических прикосновений и жестких захватов. Сердце Изуку сжалось от вины. Его отец все еще любил его, несмотря на все это, он все еще любил его, он не мог этого вынести. — Я не хочу, чтобы что-то встало между нами, Изуку, так что тебе нужно прекратить это делать. Тебе нужно перестать ставить мир между нами, перестать отвергать то, кем ты являешься, только ради каких-то плебейских идеалов. Мы вместе, сынок. Все эти люди будут приходить и уходить, но мы будем жить дольше и делать больше добра, чем они когда-либо. Больше никто не имеет значения, Изуку. Не так, как мы с тобой. Он ничего не мог сказать, все слова, которые могли вырваться из его открытого рта, просто перемешивались в его голове. Единственная связная мысль, единственная мысль, которая у него была, была «Нет, я не имею значения». Они важнее. Они невиновны. Он не мог сказать это вслух. — Пожалуйста, — все, что он мог сказать, — пожалуйста. — Твой отец всегда здесь, — лицо Изуку было мягко сложено и наклонено, чтобы посмотреть на мужчину, заставляя его признать слова, — и всегда буду. Ты не понимаешь? У нас есть связь, которую никто не может воссоздать. Никто другой не мог любить тебя больше, чем я. Я люблю тебя больше, чем жизнь. Это ты и я, Изуку. Навсегда. И я обещаю, что всегда буду заботиться о твоих интересах. Я сделаю это для тебя. Он не мог сказать, чувствовал ли он себя виноватым за то, что происходило в комнате позади него, или виновен в том, что отверг любовь своего отца, или виновен не только в том, что поставил этих людей между ними, но и Всемогущем, между ними, или виновен во множестве других грехов., но все, что Изуку мог сделать, это выплакать виноватые слезы. — Давай, сынок, — отец поднял его с земли, — тебе нужно время, чтобы успокоиться и подумать об уроке, который ты усвоил сегодня. В твою комнату с мной. Может быть, если ты будешь в порядке до конца сегодняшнего дня, я смогу простить твоё поведение, и у нас будет время поиграть с этими новыми причудами. Папа говорил, но глаза Изуку были прикованы к Комнате. Несколько человек все еще жили, с каждой секундой все меньше. Некоторые изо всех сил пытались двигаться, их конечности были мертвыми и запутывались в других. Женщина с зелеными глазами невидящим взглядом смотрела в стекло, красный свет вспыхнул в ее глазах, и цвет покинул ее. Ее конечности все еще дрожали от жизни, и папа хотел поиграть с ее причудой, пока она лежала умирая. Эти люди ничего для него не значили. И Изуку ничего не мог сделать, чтобы спасти их. Другой кусок его сердца разбился вдребезги. — Прости, папа. Та комната. Эта ужасная комната. Он оставил его дрожать, как всегда. Он боялся той комнаты. Он больше никогда не хотел возвращаться в эту комнату. *** — Изуку. — Голос Курогири был зловещим. — Очерк революционных движений. Сейчас. Снова ручка за бумагой, и Изуку попытался сосредоточиться на дополнительных уроках. Тем не менее, его мысли блуждали о пляже и возможности снова поговорить со Всемогущим. Пора было ему все рассказать. Как бы сильно это ни было больно, ему пришлось признаться себе в правде теперь, когда он больше ничего не мог сделать, чтобы остановить своего отца. Ни обмана, ни торгов, ни отказа. Он попробовал в последний раз, и это не сработало. Больше не осталось вариантов. Ему нужно его остановить. Ему нужно сразиться с ним. Он должен положить всему этому конец. А для этого ему нужно было рассказать Всемогущему.