Summer lovin'

      Суетно спешащие куда-то люди не отрываются от экранов смартфонов или же от пола под ногами, потому что так концентрация повышается и, как следствие, скорость ходьбы увеличивается. Они быстро мелькают перед глазами: каждый не похож на предыдущего. У всех своя цель, путь к которой идёт через просторный светлый вестибюль Шереметьево. С утра терминал F пахнет кофе, обёрточным целлофаном для чемоданов и лёгким дождевым петрикором, протянувшимся через автоматические двери с улицы. Сонный уборщик ездит на своей гудящей машине апокалипсиса по помещению перед табло отлётов по строгой геометрически правильной траектории, которая канонична, как платиновый блонд Мэрилин Монро.       — Свою укулеле взял? — взволнованно спрашивает Арсений, кружа вокруг металлической тележки с чемоданами, на которых почти удобно пристроился Антон.       — Да, — категорически отвечает Шаст, продолжая скроллить ленту новостей в смартфоне.       — А канцелярку из офиса забрал?       — Это которая в ящике лежала? — умиротворённо переспрашивает Антон, подавляя зевок.       — Нет, — произносит Попов и останавливается на месте как вкопанный.       — Которая была на столе? — делает вторую попытку Шастун и вновь получает лицо, выражающее удивление, перерастающее в негодование.       — Которая была собрана в пакете около двери, — произносит Арсений и чувствует, как земля из-под ног уходит.       — Как повезло, что я взял всю канцелярку, которую мог вместить офис, — отвечает Антон, любовно похлопывая свой мерчовый рюкзак с символикой лагеря. — Жалко только, что тебя нельзя было в офисе оставить. — Попов удивляется, поджимая губы и сводя брови у переносицы. — Говорю, от твоего нынешнего беспокойства больше проблем, чем пользы.       — Знаешь что, Шаст, — говорит Арсений, когда всё-таки получается наполнить лёгкие кислородом после непроизвольного недоуменного выдоха, — нахуй иди.       Антон даже отрывает взгляд от экрана смартфона, улыбается по-плутовски и подаётся вперёд.       — Если ты скажешь так во время смены ещё раз, но в более интимной обстановке, у старшей вожатой точно будут вопросы, — мурлычет Шастун, игриво водя пальцем по белой надписи «Scoutmaster» на форменной футболке Арсения, которая ему идёт гораздо больше, чем Антону.       Обкусанные губы изгибаются в удивлённый овал.       — Тош, если ты решишь соблазнить меня во время смены, нас больше не возьмут работать, несмотря на все рекомендательные письма Димы и Окса…       — Легка на помине, — произносит Шастун, заглядывая за спину Попова.       Фролова за эти годы совершенно не изменилась: новая плюшевая худи заботливо упакована в чемодан; всё такие же русые, однако стриженные по плечо волосы собраны в небрежный пучок ниже затылка; светлые глаза улыбаются, даже когда уголки губ приопущены.       — Держите паспорта детей, — произносит Фролова, отдавая в руки парням двадцать пять конвертов с проставленными именами. — Когда они начнут приходить, вы должны проверить у них наличие копии документа личности, доверенности родителей, медицинских справок. Всё, кроме доверенности, вы забираете, кладёте в конверт, отдаёте паспорт на руки. Оки?       Арсений вдумчиво слушает, по порядку запоминая информацию, пытается перевести её в долгосрочную память, по кругу повторяя комбинацию слов, но его опережает Антон:       — Оки, — быстро отвечает Шаст и спрыгивает на кафель с тележки.       — Вы ждите детей, а мне надо ещё Диме позвонить. Первый год, как его повысили до директора офиса, а я уже скучаю, — проговаривает Оксана, листая список контактов, и удаляется от ребят, мелькая в людском потоке белыми буквами надписи на футболке: «Group leader».       Арсений протяжно выдыхает через ноздри, пытаясь привести мысли в порядок, и не ожидает прикосновения чужих тёплых рук к своему животу. Антон подходит сзади, кладёт голову на плечо и притирается с повадками кота. Опаляет кожу на шее горячим дыханием, заставляя прозрачные волоски топорщиться, прижимает руки к очертаниям пресса и тихо произносит:       — Всё будет хорошо. Это наша первая смена, но не последняя же, верно? Это то, чем нам правда нравится заниматься, особенно в компании друг друга, поэтому у нас отлично всё получится.       Шум Шереметьево смешивается воедино. Где-то Оксана берёт последние советы у Димы, потому что сама безумно нервничает от нового статуса, торопливым голосом расспрашивая Позова о самых крайних мелочах. Где-то малыш голосит от души, потому что родители решили как можно раньше приучать чадо к перелётам, но не были готовы к тому, что проблемы возникнут уже в терминале. Где-то улыбчивый бариста наливает кофе в картонный стаканчик и придумывает заигрывающую надпись для незнакомки в симпатичной короткой юбке, не зная, что на выходе из кофейни её ждёт любимая девушка, которая не может проснуться без двойного американо. Где-то гудит ворчливыми голосами парочка, собирающаяся впервые за двадцать лет улететь вдвоём в Турцию в отпуск, потому что устроили детей в достойные вузы и наконец-то могут пожить в своё удовольствие.       Но для Арсения все они не имеют никакого смысла, потому что у Антона ладони тёплые, а кожа нежная. И в этом камень преткновения. В ощущениях, порождаемых телом от контакта с Шастуном, столько личного, что Попов даже хочет отстраниться. Хотя бы потому, что такое на публику не выносят. Это должно остаться между ними. В их общажной комнате, которая видела столько неподобающего, что нужно ремонт делать. Но как бы Арс не пытался уединить порывы их нежности — всё равно не получается. Потому что стоит Антону посмотреть на него из-под ресниц, невесомо коснуться кожи в родинках, нарушить слух звуком выдоха, Попов хочет смаковать это мгновение вечность. И поэтому он будет дальше всматриваться в удивительные глаза, подставлять свою кожу чужим пальцам, трепетно прислушиваться к дыханию.       На Антоне сходятся все желания Арсения, и тот совершенно не против. Более того, он осведомлён и нагло пользуется, потому что знает, что Попов падок на ощущения. А следить за тем, как светло-голубые радужки темнеют, словно предштормовое море, — сравни самой искусной практике йоги. Умиротворяет и дарит ощущение правильности действительности.       — «Всё будет хорошо»? — пробует на языке Арс. — Ты мне точно так же говорил в мой последний ДСУ. Я запомнил.       — Правда? — удивлённо переспрашивает Антон, хотя в точности помнит этот самый момент под палящим солнцем на газоне перед корпусом.       — Да, — уверенно произносит Попов и не может удержаться от того, что бы не развернуть голову и нежно прикоснуться губами к свежевыбритой щеке. — Спасибо, любовь. Я это ценю.       В этот самый момент посреди беспокойного Шереметьево Антон понимает: без Арсения нельзя. Каждый выбор, совершённый им в жизни, вёл сюда, в этот день и в эту минуту. Во время, в котором Арс расслабленно улыбается, переплетая их пальцы на своём животе, и прижимается спиной ближе, потому что так надо. Надо быть так близко, как только можно, потому что по-другому не получается. Иначе реальность нецельная. Чего-то недостаёт, и жизнь теряет вкус.       Антон не понимает прелести слова «любовь», потому что его пихают куда не попадя и обесценивают его значение. Чувства Шастуна к Попову, они выше всех терминов. Такого слова ещё нет. Его не придумали и не сказали. Оно выше понимания обычного обывателя. Пока такое не переживёшь — понять не сможешь. Поэтому Антон живёт. Вдыхает это чувство почти с жадностью, потому что никогда такого с ним не случалось. Да и навряд ли случилось бы вообще когда-то ещё с кем-то, кроме Арсения.       Когда Попов резко отстраняется и бросается навстречу знакомым искрящимся голубым глазам, Шастун не может двинуться с места. Он смотрит, как Арс подбегает к так быстро повзрослевшей Уле, обнимает девочку, трепет по волосам, и думает, что готов вечно смотреть на то, как Арсений играет на укулеле, поджимает губы, когда мучается над трудновыполнимой задачей, и улыбается от взаимодействия с другими людьми.       Мыслями Шаст переносится на шесть лет назад, когда впервые увидел этого растрёпанного парня-заучку и думал, что ни за что не подружится с ним.       В действительности же Антон стоит посреди вестибюля Шереметьево и смотрит на Арса с замиранием сердца.       And nothing else matters.