"Можно ли... прикоснуться к счастью?" Ацуши беззвучно нажал на экран. Дазай ничего не заметил и даже не оглянулся, все с той же далекой мягкой улыбкой любуясь огненным спокойствием заката с высоты веранды открытого летнего кафе.
***
Дазай наткнулся на них случайно. Вернее, сначала он заметил ее, небольшую картонную коробку, спрятавшуюся в дальнем углу ящика, а в ней – их, аккуратно сложенные маленькие фотографии, словно бы сделанные фотоаппаратом мгновенной печати. Они заинтересовали Осаму – он никогда раньше не видел ни эту коробку, ни эти фотографии. Точнее сказать, никогда раньше у него не возникало нужды заглядывать в ящик Ацуши, в котором и нашли себе приют маленькие картинки замерших мгновений. Дазай заколебался: что-то – кажется, совесть – подсказывало ему, что беспардонно тревожить тихий покой чужих секретов вовсе не стоит. Не то чтобы Дазай любил совать свой нос в чужие дела, просто об Ацуши – о своем любимом, милом Ацуши – он привык знать все до мельчайшего вздоха. А эта коробка в его вещах выглядела совсем незнакомой. Осаму закусил губу, борясь с искушением. Его пальцы нетерпеливо постукивали по гладкой картонной крышке, мягко поглаживали ее, словно подначивая снова открыть, высвободить из плена бумажной упаковки все до единой фотографии и внимательно рассмотреть каждую, жадно впитывая частицы таящейся в тени загадки о любимом мальчике. Хотелось знать все – лишь для того, чтобы любить каждую из заморочек, наполняющих существо самого драгоценного сокровища на свете. Дазай быстро, словно боясь передумать, снял с коробки крышку и отложил ее в сторону, тут же о ней позабыв. Аккуратный сверток с фотографиями все так же уютно лежал на дне. Было видно, что с ним обращались крайне бережно: оберточная бумага выглядела гладкой и новой, как если бы ее меняли едва ли не каждый день, а осторожно приподняв упаковку за край, Осаму увидел безупречного качества пленку, надежно защищающую от царапин красочные снимки. На каждом из них Дазай увидел себя. Себя, счастливого, удивительно искреннего и живого... В бережно хранимом свертке не было ни одной фотографии, напоминавшей бы ему о чем-нибудь, кроме безграничного умиротворения, волшебного покоя и тихого счастья. "Ацуши...", – подумал Дазай, чувствуя прилив нежного тепла, мягкими волнами всколыхнувшегося из самого сердца. Он невесомо касался фотографий и медленно водил по ним подушечками пальцев, словно бы заново, с новыми чувствами прикасаясь к живому биению застывших мгновений, вновь ощущая себя там, где когда-то был слишком счастлив, чтобы заметить осторожно направленный на него объектив маленькой камеры, запечатлевшей его в миг обнаженного доверия. "Ацуши...", – Дазай не сдержался и сглотнул слезы яркого, восхитительного счастья. Он снова и снова касался драгоценных снимков, перебирая их в руках, и из-под его пальцев, незримые и воздушные, взмывали ввысь отголоски вспорхнувшего смеха, заполняя комнату переливами сотней эмоций, окутывая вновь встрепенувшейся свежестью пережитых мгновений и эхом далеких мелодий напоминая ему о том, что он наконец-то научился быть безмятежно счастливым. Здесь, рядом с Ацуши. "Ацуши", – нежно улыбаясь, подумал Дазай. "Если бы ты только знал, как сильно я люблю тебя", – прочитал он на обратной стороне одной из фотографий. Осаму глубоко вздохнул и прижал ее к груди. "Я тебя тоже, малыш", – мысленно ответил он. – Ты знал, что копаться в чужих вещах нехорошо? – послышалось из-за его спины наигранно недовольное тигрячье бурчание. Дазай не выдержал и звонко рассмеялся в ответ. И ему показалось, что сквозь звон радостной улыбки вновь щелкнула тихая вспышка камеры.