26 января, 1992 год
Солнечная Аргентина. Несколько километров от шумного и весёлого города. Крутой обрыв, затерявшийся в ярко-зелёных джунглях около Южного тропика. Сколько людей приходило сюда, чтобы совершить суицид? Юноша неуверенными шагами выходит на безлесный участок. Он успел устать, пока добирался сюда, ведь здоровье не назовёшь отменным благодаря беспросветному запою, что длится уже целый месяц. Неживым глазам мутно-голубого цвета предстаёт чудесный вид с возвышения. Бескрайний лес и небольшой водопад. Прекрасный аромат девственно-чистой природы щекочет аккуратный нос с красной и потрескавшейся кожей у ноздрей. Но стране по боку, какой сейчас стоит запах. Юный Российская Федерация подходит к раскидистому дереву с тёмной листвой и стволом. На каре выцарапана свастика больше полувека назад когда-то подростковой рукой первооткрывателя. Русский стоит, как роботизированная бесчувственная машина — не шелохнувшись, уставившись в одну точку.
Эмоции все уже выплаканы. За этот месяц. За пол века… Потеряв строгого, но такого любимого отца, республика (а, нет, он больше не советская республика) — Федерация потерял последнюю опору. Вместе с братьями и сестрами он оказался на распутье. Что ему делать? Как поступать дальше? Ни братья, ни сёстры не знают. Дети Совета оказались не приспособленными к жизни: та не соответствовала их представлениям и детским светлым фантазиям. Советское воспитание оказалось эффективным только в условиях советской системы. Мир не такой, каким его описывали, и новоиспечённые страны уже успели ощутить это на своей шкуре, в том числе и Россия.
И вот он пришёл сюда. Красивое место, чтобы последний раз вдохнуть пряный воздух, позволить солнечным лучам ласково погладить бледную полоску кожи. Но наследник Советов пришёл сюда по другой причине. Однако, получится ли у Росса отыскать здесь то, что он ищет? Севшим от постоянного плача голосом триколор произносит:
— Рейх, я пришёл…
***
29 апреля, 1945 год
Комнату бункера освещала одна лампочка. Тёплый свет ложился на окружающие предметы, в том числе и на мужчину в нацистской форме. Он сел на край кресла, задумчиво сложив подушечки тощих пальцев вместе. Алые глаза смотрели в пол, лицо имело выражение, будто немец пытается вспомнить что-то очень важное. Третий Рейх забыл, что хотел сделать. Может, проверить рапорты с фронта, которым стала его столица? Скорее всего. Но стоило стране приземлиться в кресло, как все мысли выветрились из головы. Он рассуждал, дискутировал в необъятных просторах своего сознания. Однако, вспомнить, о чём шла речь, ариец был бы не в силах. Резким и частым сменам настроения пришло спокойствие. Хотя, это больше походило на душевную смерть или апатию, когда перестаёшь бегать, как белка в колесе, неистово пытаясь что-то изменить. Последние года два, с того момента, как Красная армия перешла в контрнаступление, национал-социалист стал очень нервным. Эмоциональная нестабильность выражалась в непредсказуемых вспышках гнева, сменяющихся на раскаяние или некий душевный подъём, когда страна, как и правитель, твёрдо верили, что смогут ещё отыграться. Сейчас же всё это исчезло.
Также исчезнет и Рейх.
Мужчина даже был рад этой апатии. Так он точно больше не сорвётся на одном маленьком существе, что живёт с чудовищем бок о бок. Вспомнив о пленнике, шовинист слегка нахмурил брови, опустив их ближе к прищуренным глазам.
Он обязательно помешает Третьей империи сделать то, что он должен совершить. Любящее сердце, искренне беспокоящееся о тебе, может доставить и проблемы. Нацист приподнял уголки губ. Ганс был, всё же, рад этому; рад, что у него наконец появился лучик света в смрадном мраке его жизни. Сначала Рейх потерял любящего отца, став круглой сиротой. Дальше ему пришлось смотреть, как брат, Веймар, тоже будучи ещё совсем ребёнком, пытается заботиться об униженной стране, проигравшей в Первой Мировой и вынужденной платить баснословные репарации. Жизнь нациста была сплошной нескончаемой борьбой, будто всё на планете пыталось уничтожить его… В дверь осторожно постучали, точно решивший побеспокоить страну был очень скромен. Она отворилась. В узком проёме между дверью и стеной показалась худощавая фигура подростка лет шестнадцати.
— Рейх, я не помешаю? — неуверенно спросил РСФСР, не желающий доставлять мужчине ещё больше хлопот. Русский прятал кисти в длинноватых рукавах тёплого свитера — в бункере было немного зябко.
— Нет, проходи, — ласково ответил красноволосый. Его тон был так мягок, что Россия подумал, что фриц засыпает или отходит от состояния дремоты при том, что тому снились самые
сладкие сны. Восточный славянин, закрыв дверь, подошёл к милитаристу, позволив кровавому взору осмотреть себя. Удобные шорты не прикрывали колени. Пластыри не могли скрыть синевато-фиолетовые гематомы, образующиеся, если долгое время стоять на коленях, делая что-нибудь этакое. Но Рейх не был причастен к ярким синякам и ранам на животе и хрупких подростковых руках. Это РСФСР неудачно упал с лестницы, скатившись по ступенькам. — Как же ты вырос, Росси.
— Такое говорят, когда прощаются, — лицо приняло печальное выражение, что фрицу стало больно смотреть на любимые черты. Наследник СССР положил руки на подлокотник кресла, встав рядом со страной-кошмаром XX века.
— Нам и вправду скоро предстоит расстаться, или ты забыл? Неделю назад мы договорились, что ты покинешь меня, — слова текли, как глубокая река с чистой водой. Нацист напоминал сейчас нечто вечное: сдержанное, мирное и тихое. Россию сильно настораживало спокойствие, ранее ни разу не наблюдаемое за сверхдержавой.
— Но нам остался ещё один день, — напомнил республика просящим тоном, словно он был в гостях у друга и настало время уходить домой.
— Да, но завтра ты уедешь.
— Почему ты так беспечно об этом говоришь? — мальчик нахмурился: ему надоела апатичность и пассивность, совсем не идущие Третьему. Словно это был не тот Рейх, которого он знал и полюбил. — Почему ты ничего не пытаешься предпринять? Почему позволяешь войне идти также, как она шла ранее, даже когда она перенеслась на твои земли?!
Россия слегка повысил свой звонкий голосок. Немец посмотрел на него по-другому, изменив положение лица с остро очерченными скулами. Подросток потупил взгляд то ли виновато, то ли испуганно. Однако, кары за полукрик не последовало. Холодная ладонь мужчины легла на волнистые голубоватые волосы и начала нежно их поглаживать. Точно этот жест говорил: «Я прощу тебе любую выходку, если она имела под собой благие намерения».
— Откуда тебе известно, как идут дела на фронте?
— Прости, я рылся в твоём кабинете. Но мне очень нужно было узнать! — стыдливо не поднимал глаза РСФСР. Дома его бы ждал подзатыльник, что же даст ему национал-социалист за такой проступок?
— Нехорошо без разрешения искать скелеты в чужом шкафу, — неодобрительно покачал головой немец. Однако, наказания не последовало: Получается, мой мальчик умён, но напрочь лишён манер? Но я не держу на тебя обиду. Не скрою, это был единственный способ узнать информацию. Я никогда бы не рассказал тебе, что терплю неудачи. Продолжай, — Рейх перешёл на бархатистый полушепот, от которого щёчки русского непроизвольно покрывались светленьким румянцем. Тот странно смотрелся с остальным личиком, поражённым удивлением: что проигрыш делает с нацистом?
— Почему ты не хочешь бороться? — перевёл голубые и бездонные, как бесконечное небо, глаза на Фюрера, задавая главный вопрос.
— Одного желания не достаточно, милый. Мало просто захотеть: без средств к достижению цели это — пустые мечты. У меня недостаточно ресурсов, нет союзников, что предоставили бы их мне.
Все ушли. Мой правитель ещё недавно верил, что наше положение можно поправить, — багряные пальцы игрались с волнистыми локонами, убирая их с двухцветного лица. — но я чувствую всё, что происходит на моей территории. То, как сотрясается земля от взрывов; то, как гибнет или теряет надежду мой народ. Жжение и тупая боль по всему телу не покидает меня с тех самых пор, как союзники перешли границу. — Россия аккуратно сел на колени Рейху, грамотно распределяя свой вес, чтобы не навредить ему. Мальчик хотел таким образом поддержать арийца, нежно обвив его шею руками. В ответ ладонь с когтями легла на тонкую талию, прижимая к себе, даря ласку в один из последних разов. — Я даже свыкся с ней, что почти не замечаю, как погибаю изнутри.
Голубые глазки стали слегка мокрыми. Славянин прижался к мужчине, вдыхая запах немца, будто тот был его кислородом. Стоило надышаться впрок, пока жизненно важный фактор не устранили. Рейх погладил его по спине, мягкий свитер делал прикосновение ещё нежнее, точно помогал попытке фрица утешить маленькое существо, ставшее его зависимостью.
— Поэтому я прекратил пытаться выбраться из глубоко колодца, в которое упал уже давно.
— Ты сдался… — обиженно проскрипел РСФСР. Национал-социалист отрицательно покачал головой:
— Смирился с неизбежным. Ты бы пытался остановить течение времени? — пальчики впились в чёрную форму, отвечая за мальчика. — Знаешь, не предполагал, что буду так флегматично реагировать на собственный проигрыш в войне, что должна была принести мне величие. Когда отец, Германская Империя, также вёл себя в последние дни Первой Мировой, я совсем не понимал его, — Россия перевёл взгляд на собеседника. Наследнику Советов всегда были интересны истории и откровения Нацистской Германии. — Тоже недоумевал, как можно бездействовать в такой ответственный и напряжённый момент?! Прямо как ты сейчас, — немец приложил ладонь к щеке русского. Подросток чуть прикрыл глаза от приятного прикосновения. — Однако, попав в ту же ситуацию, я наконец понял, о чём думал отец. А ведь я старался не повторять его ошибок и уверил себя, что не повторю его судьбу…
Фриц замолчал. Серая пелена безысходного смирения закрыла его застывшее лицо. Как сильно разрушенная мечта меняет людей.
— Я хочу провести этот день с тобой, — перевёл РСФСР тему разговора, дабы отвлечь арийца от грустных мыслей, поедающих его заживо. — Раз нам после не дадут видеться долгое время, то… — не досказал предложение. Оно и не нужно. Страны научились понимать друг друга с полуслова.
— Я буду только рад, — произнёс красноглазый, любуясь детским лицом, понимая, что скоро он не сможет это делать.
— И… наша сегодняшняя ночь последняя, — Россия замялся.
— Твои раны не успели зажить, niedlich, разве тебе будет не больно?
— Нет, больнее будет после сожалеть, что мы этого не сделали… — когда мальчик успел испробовать вкус горя и потери? Связано ли это со смертью его дедушки, Российской Империи, которую застал республика? Очевидно да.
Третий Рейх изумлённо округлил глаза. Россия готов потерпеть дискомфорт, только чтобы заняться на прощание с ним любовью? Хочет переносить боль ради близости с тем, кто её раньше причинил? Факты не сходились в голове крауца, призывая тщательней рассмотреть проблему. Стоит задать главный вопрос: сколько мучений доставил нацист РСФСР лично? Конечно, ариец не допустил просочиться информации о зверствах, вытворяемых на территории СССР или Польши. Россия в неведении. Поэтому следует рассмотреть историю взаимоотношения только самих стран. Так рассудил диктатор. 1937 год — время, разделившее их жизни на «до» и «после». Их первая встреча. Немного проведённого времени вместе в Париже на Всемирной выставке заставило обоих сильно привязаться друг к другу, а мальчику построить горы планов, когда и как они могли бы повидаться ещё раз. Это был интерес, а после симпатия, дружба, со временем переходящая у фрица в отвратительную и грязную зависимость, фундаментом которой были качества русского, что никогда не мог отыскать в себе ариец. РСФСР видел лишь светлую сторону листа: каждый человек для него — друг, товарищ; жизнь хороша, а дальше будет ещё лучше. Третьему Рейху же досталась тёмная: он знал, что эгоизм и жестокость у людей в крови; человек человеку — волк; будущее не будет отличаться от прошлого и настоящего, мир останется не изменен, если наци не приложит усилия. Они по-разному смотрели на мир и друг на друга. Возможно, именно это и позволило странам сблизиться, открывая законы мироздания заново. Фриц чутка изменился, но слишком поздно.
К слову, можно было бы избежать растления чувств немца, что он испытывал к маленькой советской республике. Но у судьбы были свои планы. После их встречи переписка смогла продлиться некоторое время, но затем отец запретил общаться с нацистом. Отношения между старшим русским и немцем сменили направление. РСФСР не смел ответить на письмо друга, и стыд в сочетании с чувством вины приготовили почву для дальнейших действий Рейха. Однако, нападение на Союза Россия воспринял как предательство и касаемо себя. Попадание славянина в плен упростило задачу по получению приятного бонуса для Нацистской Германии. Он выставил Совета в таком свете, будто он и был зачинщиком войны. Россия был шокирован. Он не верил, не верил, что любимый отец мог так поступить! Но фриц увлёкся этой игрой и не давил на пленника, лишь предоставляя «факты», подкрепляющие «вину» Советского Союза. РСФСР был потерян, путался в своих чувствах и мыслях, как маленький белый мотылёк в паутине. Сойти с ума не дал тот же Третий. И, наконец, немцу удалось переманить юнца на свою сторону. Он пообещал, что после захвата СССР, тот вместе с семьёй будет в полной безопасности, разве что под властью Третьего, что будет лишь контролировать самодеятельность советских. Ариец обещал, что его действия лишь исправят положение на их территориях. То, что русский буквально на себе ощущал недочёты системы, подливало масло в огонь. Столько Нацистская Германия не лгал в один день. Даже его собаке было очевидно, что всё это ложь. Но Россия поверил. Россия поверил Рейху, отрезая все пути назад, попадаясь в капкан манипулятора.
Третий был в экстазе. Уж очень сильно красноглазый любил достигать поставленные цели. А дальше всё закрутилось очень быстро. Наивное и доброе детское сознание нельзя доверять бесчеловечным эгоистам. Очень скоро РСФСР стал ловить себя на мысли, что испытывает к
пленителю другу тёплые чувства. Так они оказались в одной постели, что ознаменовало начало их отношений. Отношений, построенных на лжи. Жалел ли нацист сейчас, когда грядёт закат его страны и жизни, что поступил так с невинным ребёнком? Ариец не знал ответа. Он просто старался не думать над этим вопросом, не желая портить себе лишний раз настроение, предпочитая наслаждаться последними минутами, как он обнимает мальчика, сидящего у него на коленях.
Оставшийся день пролетел незаметно. Разве что Россия часто поглядывал на часы, что словно бездушные кураторы отсчитывали время для них двоих. Рейх старался отвлечь и себя, и возлюбленного за разговорами. У него почти получилось создать атмосферу, будто это обычный день, предназначенный лишь для них одних. Вечером страны единовременно решили, что пора навестить спальню. Нежности было столько, сколько смысла заложено в это слово. Превозмогая тянущую боль, оба забывались в нездоровой любви друг к другу. Дарили трогательные поцелуи, лаская всё тело партнёра, и стали единым целым. Удовлетворив чувственные порывы, долго лежали, обнявшись, не желая закрывать глаза. Нелюбовь к такому понятию, как «завтра», сильнее заиграла в уязвимых сердцах. Стоит заснуть, как наступит следующий день, несущий за собой хлопоты, а в их случае ещё и расставание. Ночь лучше, даже в бункере, лежащим глубоко под землёй. Страны отсрочивали конец дня, молча наслаждаясь обществом друг друга, но, в итоге, сладко заснули. «Неизбежное» не зря называют так, да?
Утро встретило Рейха тоской. Кто вообще любит понедельник? Они последний раз позавтракали, обнимаясь каждые пять минут, собрали Россию. Подросток пытался выдавить из себя полуулыбку. Чёрствое сердце немца разрывалось. Какой смысл вкладывает голубоглазый в словосочетание «последний раз»? Неверное. Он считает, что их ждёт расставание продолжительностью в несколько месяцев, скорее всего, лет, и только когда всё наладится, они смогут обязательно встретиться вновь. Наивный ребёнок. Будучи республикой в составе страны, он оставался с сознанием и мировосприятием ребёнка, несмотря на настоящий возраст. Диктатор же прекрасно понимал, что будет дальше, но не хотел рушить розовый мирок любимого русского. Пусть когда РСФСР расскажут, как
на самом деле проходила война, мальчик сам всё поймёт. Сейчас же время обняться на прощание. Погладить нежно-голубые волосы, вдохнуть их аромат, прикоснуться без задней мысли к спине, пояснице и ниже. Позволить расцвести улыбке на лице от попыток подростка подражать старшему. Накрыть губы своими и слиться в поцелуе. Сказать несколько напутственных слов. И увидеть слабый огонёк надежды в любимых глазах небесного цвета.
***
РСФСР на пути к советским войскам. Единственный сын, Германия, давно вдалеке от злополучного бункера, что, может, скоро станет кладбищем. Все дела сделаны, и Третий Рейх может с чистой душой совершить смертоубийство, в этот раз самого себя. Он прибрался в своём кабинете, расставил все вещи на законные места. Сел на стул во главе дорогого письменного стола. С томной задумчивостью взял чёрно-белую фотографию в рамке.
— Тот самый день. День нашей встречи, Россия, — красные тонкие пальцы очертили детскую фигуру, стоящую рядом с мужчиной в нацисткой форме. На фоне вид с Эйфелевой башни. Фриц аккуратно держит рамку, как драгоценность, дороже, чем антиквариат. Это память о начале их истории. — Кому ж было известно, что всё так обернётся? Забавно, что последнюю мою речь никто не услышит. Интересно, что сейчас делают те, кто были мне дороги? — вынул фотографию, стараясь не помять её, и спрятал под другую во второй рамке. — Королевство Италия, ты бесполезный, жалкий предатель. Даже другом тебя назвать хорошим нельзя, а ведь в начале нашего сотрудничества я тебя чуть ли не за брата принимал. Перешёл на их сторону, и чем это закончилось? Не выиграл, — немец злорадно пожал плечами. — Ни тебе, ни мне, получается?..
Германия, сынок. Мы так отдалились друг от друга, что я даже не знаю, что сказать тебе. Почему ты так отреагировал на мою «веру»? — перевёл взгляд на вторую фотографию, ту самую, под которой пряталась их с Россией. — Почему ты начал питать к ней и, следовательно, ко мне отвращение? Или это ты так прятал страх? Я не навязывал тебе мои взгляды, лишь желал со спокойной душой передать тебе весь мир, если настанет твоё время быть страной. Ты отверг меня, переехав в другой дом, оборвав все связи со мной. Знал, что я ничего тебе не сделаю, мой единственный сын.
СССР. Поражаюсь, что не смог захватить тебя. И нынче ты поражаешь меня, уже в ином смысле. Жаль. Не будь ты коммунистом, даже не представляешь, какие бы дела мы вершили вместе! — оголил клыки в слегка безумной полуулыбке. — Как неравномерно я уделяю вам внимание. Одному дарю всего пару предложений, а другому чуть ли не оду. Но для меня вы значите ровно столько. Нет, мне не всё равно на вас — у меня нет времени вдаваться в детали.
Японская Империя. Мой самый лучший союзник и верный друг. Что мы сделали не так? Нам следовало действовать по-другому? Но каким образом? Я восхищаюсь тобой, самурай, хоть ты и воевал против моего отца. (ГИ, я иду к тебе.) Прости, что оставляю тебя так, одного. Ты, милый друг, последний. Теперь давай как-нибудь без меня… — откинулся назад, удобно размещая голову.
