Душа для тебя

Бездушие Инка никогда не беспокоило Эррора. Конечно, это порядком усложнило битвы с ним, не позволяя так просто избавиться от хранителя или взять его под контроль, но в остальном он вовсе не считал это чем-то неестественным или жутким. Он видел все вокруг себя как аномалии, да и если дело дошло до странностей, то не ему судить. Он сам был самой настоящей ошибкой и всегда занимал в этом списке почетное первое место. Так что разрушителю было все равно. Плевать, что без красок Инк был лишь пустой марионеткой, что могла вогнать в ужас даже повелителя кошмаров. Плевать, что с этими красками он превращался в раздражающего и доставучего идиота, что отказывался оставить его в покое. И уж точно плевать, что без души художник никак не мог вернуть его чувства. Странные, глупые чувства, которые глюк поначалу пытался игнорировать, забыть или искоренить, но его собственная вполне существующая душа никогда не отличалась стабильностью и, как и он сам, категорически отказывалась подчиняться кому-либо. Даже собственному владельцу. Она билась чаще каждый раз, стоило хранителю вновь забыть про личное пространство и оказаться слишком близко, пульсировала изнутри мягким теплом и обдавала тело неконтролируемыми вспышками магии, и в конце концов Эррору пришлось признать. Ему нравился Инк. Нет, даже хуже, он хотел его. Хотел только для себя, и разрушитель решил, что получит придурка, даже если придется связать его по рукам и ногам и затащить к себе в Антипустоту силой. Ему не впервой похищать кого-то, хотя стоит признать, что удержать художника на месте будет задачкой посложнее, чем в свое время утихомирить Голубику. Впрочем, на этот раз любимые струны остались не у дел, потому что когда хранитель услышал столь наглое требование, а затем кое-как откашлялся от перекрывших горло чернил, он буквально повис у глючного на шее. Инк был согласен на все, пока он мог быть рядом. И он так и сказал, выразив всего одно опасение по поводу всей этой идеи: — Ты знаешь, у меня нет души. Я хочу быть с тобой, и я могу притвориться ради тебя, но это никогда не будет любовью. Тебя это правда устроит? Вместо ответа художник все же оказался связан, а Эррор раздраженно отмахнулся, что он и так в курсе, и что он достаточно любит себя, чтобы любить за них обоих. И это был последний разговор на эту тему. Бездушие могло отяготить любые отношения, но разрушитель знал Инка слишком давно, слишком хорошо, и смирился с тем, что его сущность хотела его именно таким. И в том числе глючный был готов к любым странностям, бзикам или даже одержимостям с его стороны. Одержимостей у хранителя было много, но подавляющее большинство из них так или иначе сводилось к Эррору. И в основном это была жажда контакта. Это могло быть что угодно — простое прикосновение, совместное занятие, снятие запрета на что-нибудь, что раньше разрушитель не терпел и запрещал — художник был готов прыгать от восторга при любой возможности ощутить или узнать что-то новое о своей противоположности и буквально таял, если глючный ему уступал. Конечно, тому потребовалось много времени, чтобы ослабить свои внутренние барьеры и уговорить душу, что кружила ему голову от любви, позволить этой любви быть рядом и не посылать по его костям волны боли и дрожи от каждого лишнего касания, но в конце концов он смог пересилить себя и тоже насладиться близостью. Не без упорных стараний самого Инка. Хранитель никогда не отличался тактичностью и совершенно не знал личных границ, но только с Эррором он был готов притормозить. Только с ним проявлял чудеса терпения и осторожности. И только с ним был как никогда нежен и последователен, даже если умудрялся совмещать эти черты с просто удушающей настойчивостью и наглостью. Но именно благодаря столь деликатному подходу разрушитель смог так многое ему простить. Научился доверять и узнал, что контакт может принести не только боль, но и наслаждение, к изрядной радости и облегчению их обоих. Но даже добившись столь большого прогресса, была одна вещь, которая завлекала художника особенно. Та самая, которой он не обладал, а потому никак не мог усмирить свою тягу. Вот только по совместительству это был единственный момент, в котором Эррор оставался непреклонен. На первую просьбу посмотреть на его душу глюк ответил разрушением почти дюжины вселенных. После нескольких следующих каждый раз закатывал скандал. А спустя еще с десяток попыток Инк перестал спрашивать, по-видимому, наконец записав это у себя на шарфе. Но Эррор все равно продолжал ловить на своей груди неловкие, как будто бы боязливые взгляды, при перехвате которых хранитель спешно отворачивался и пытался сделать вид, что ничего не происходит. Но злосчастный вопрос все еще висел в воздухе и давил на разрушителя своим незримым существованием. И причем такое случалось уже не в первый раз. Иногда ему казалось, что его глупая душа сговорилась с радужным засранцем. Потому что стоило художнику заикнуться о какой-нибудь глупости, от которой Эррор с яростью отказывался, и его мысли тут же зацикливались на навязчивой идее, возвращаясь к ней снова и снова, даже если сам Инк уже сто раз забыл, что и почему он предлагал. Начиналось все с того, что глюк пытался перечислить все причины, почему он против, но в итоге зачастую истощал собственные аргументы и, как правило, соглашался попробовать один раз, просто чтобы закрыть тему и заткнуть надоедливый внутренний голос. А точнее, голоса, что не успокаивались, пока точно не заставят его сгорать от стыда себе на потеху. Но во всем, что касалось его сущности, Эррор был верен себе и не спешил так просто вестись у них на поводу. Да, он признал, что влюблен, признал, что хочет хранителя рядом, но готов ли он зайти дальше? Готов ли довериться так сильно и подпустить так близко? Не просто потребовать его для себя, но и самому поделиться чем-то сокровенным, точно так же предложить владеть собой. Разрушитель колебался. Это было слишком большое и важное решение, чтобы принять его так бездумно. И он не поддался. Игнорировать всевозможные провокации было непросто, но если было что-то сильнее, чем его вспыльчивость, то это его упрямство. Потребовалось несколько месяцев, но в конце концов голоса затихли, Инк подзабыл и переключился, а сам глючный в кои-то веки ощутил долгожданное спокойствие и комфорт без уже надоевших посягательств на его душу. Однако когда давление со стороны наконец утихло, в разрушителе проснулось уже полностью собственное любопытство. И вот его заглушить оказалось куда сложнее. Эррор слышал об этом слишком много, но вот знал — до крайности мало. Да и даже похвастайся он обратным — сильно сомневался, что это вообще применимо к нему и его ситуации. Его душа не была похожа на обычную. Лишь маленький осколок в ней был реален, а все остальное больше напоминало проекцию или голограмму. Бледная тень некогда целого существа и лишь жалкое воспоминание о ее прежней форме. И как и любую тень, его душу нельзя было тронуть. Пальцы тонули в едва осязаемой магии, никак не вредя ей, но вот осколок был чувствителен. Крошечная уцелевшая частичка. И за нее разрушитель и волновался больше всего. Позволить кому-то увидеть это было дико. Позволить узнать, как сильно он сломан и разбит. А еще хуже — допустить мысль, будто бы он слаб из-за этого. Это было не так! И если на то пошло, его душа была сильнее всех, не поддаваясь почти никакой магии или вмешательству, а еще крайне просто вытравляя из себя любой посторонний код. Но этот глупый подсознательный страх продолжал расти внутри, лишь укореняясь со временем и подпитываясь отголосками стыда, с которыми не справлялось даже его бесконечное самолюбие. Он никогда не сомневался в своей внешности, но душа… Это просто было другое. И отдать ее на растерзание бездушному существу было безумно вдвойне. Но может, именно поэтому Инк был единственным, с кем глючный смог хотя бы на секунду задуматься об этом. Мудак бездушен, и уж точно не ему судить! Он не сможет его обвинить, не сможет разочароваться, а самое главное — ни за что не начнет жалеть. Уж эту черту хранителя он знал даже слишком хорошо. Он просто не будет заботиться… И хотя обычно Эррор избегал этой мысли, ибо та отдавалась неприятным уколом где-то в глубине, тут она оказалась на удивление успокаивающей. Даже почти ободряющей. Ведь действительно, что он терял? Лишь собственную гордость, и только. Потому что разрушитель вообще не мог вспомнить, когда художник реагировал на какое-то из его откровений негативно. Наоборот, его завлекало все необычное, и, как Инк сам признался, он согласился на эти отношения, потому что глюк никогда не уставал его удивлять. С ним никогда не было скучно, и даже спустя годы он так и не смог надоесть хранителю. В каком-то смысле это льстило. И лишний раз подбивало попробовать. А если придурок все же умудрится что-то выкинуть, он всегда может пригрозить бросить его в Антипустоте на недельку-другую. Художник почти не переносил его измерение и терпеть не мог одиночество, так что это оставалось универсальной угрозой на все случаи жизни. Но все же, Эррор до последнего был не уверен. Доверие страшило, и в то же время притягивало, желало быть оправданным. И он же может начать с малого, верно? Просто показать. Перед этим потратив как минимум несколько часов на лекцию о правилах и для верности обездвижив, а то мало ли что. Однажды Инка вырвало от неожиданного поцелуя, и глючный точно не хотел, чтобы эта мерзость попала на его душу или типа того. Даже если чернила просто пройдут насквозь, разрушитель действительно мог обойтись без подобного опыта в своей жизни. С него достаточно того, что он вообще решился на это. Зато вот Инк был практически на седьмом небе от счастья, и взволнован соответствующе. Он то и дело ерзал в хватке струн, и Эррору даже пришлось отобрать у него органайзер, чтобы хранитель не умер раньше времени от передозировки желтого. И розового, если на то пошло. Зрачки периодически мелькали сердцами, художник глупо улыбался и продолжал подрагивать в нарастающем предвкушении. Он не раз имел удовольствие видеть своего соперника без одежды раньше, но его душа все время пряталась за стайкой глюков, даже когда он спал, пропуская наружу лишь небольшой отсвет синего, так что Инк правда не знал, чего ему ожидать. Глючный тоже не знал. Он крайне редко позволял своей сущности показаться, причем обычно это случалось, только если ту сводило от боли, и у него не оставалось выбора, кроме как провести полное сканирование. В этот же раз его наполняли совсем другие чувства и тем более другие намерения. Опаска и странный трепет смешались, когда он позволил руке оторваться от груди и потянуть сгусток магии за собой, освобождая из клетки ребер. Глюки немного рассеялись, и за ними прояснился узнаваемый силуэт перевернутого сердца, хотя тот едва ли оставался стабилен. Душа продолжала мелькать, то рассыпаясь на пиксели, то собираясь вновь, а в иные моменты и вовсе на миг пропадая, что заставило Инка пару раз нервно вздрогнуть. Хотя ощутил это разрушитель только через струны. Его взгляд тоже был прикован к душе, но он не хотел его поднимать. Он видел, какие краски хранитель выпил до этого, и мог представить реакцию, но что-то в нем до сих пор протестовало. Как будто если он поднимет голову и встретится с чужими зрачками, что наверняка приняли какую-то странную форму, то окончательно признает происходящее. Как ребенок, который уверен, что пока он сам не смотрит, то и его никто не видит. Вот только это никогда не работало как надо. Хранитель оставался тихим подозрительно долго, и это лишь нагнетало обстановку. Эррор был готов к каким-нибудь визгам, в худшем случае к смеху, но не к тому, что художник, которого обычно не заткнешь, не проронит ни звука. Мелкая дрожь в руках стала сильнее, когда глючный все же нашел силы взглянуть на своего соперника, но стоило ему это сделать, как уже заготовленное возмущение буквально застряло в горле и заставило подавиться увиденным. Лицо Инка выражало… восхищение. Он рассматривал комочек статики как величайшее сокровище в мире, рядом с которым даже дышать считается роскошью, и разрушитель был готов поклясться, что никогда не видел у хранителя более искренней эмоции. Может, навеянной светлыми красками, но в ней было что-то еще, непривычно теплое, и что заставило душу пропустить удар, обжигая ладони случайными вспышками магии. И это лишь стало хуже, когда идиот все же удосужился раскрыть рот. — Это потрясающе. Эррор, ты… Я… Я никогда не видел ничего более захватывающего, чем это! Она такая… Хах, я не могу подобрать слов! А ведь я художник! Это просто… неописуемо, — едва слышно выдохнул он, а затем неловко рассмеялся, но это был совсем не тот тип смеха, которого глючный опасался. Не едкая и колкая насмешка, что прорезает болью и предательством до глубины души, но та самая легкая и светлая улыбка, при виде которой к щекам Эррора неизменно приливала магия, а по всему телу спускалась приятная дрожь. Он никогда бы не признал этого, но ему нравилось видеть хранителя таким — тонущим в разноцветном румянце, заикающимся в собственных словах и буквально потерянным в беспорядке эмоций, настолько, что его обычным глупостям просто не оставалось места. Но еще лучше было осознавать, что Инк становился таким из-за него. Что он мог вызвать в художнике это смущенное восхищение, что было, пожалуй, самым близким к любовной привязанности, что тот только мог предложить. Это обернулось новым всплеском магии, и разрушитель ощутил, как осколок в призрачной оболочке пылает, резонируя со звуком чужого голоса и отзываясь на каждое слово. Энергия разливалась по костям, стремясь найти выход и еще сильнее заливая череп краской, так, что синие полосы струн стали почти неразличимы, теряясь в столь же синем румянце. Этот поток нарастал все сильнее, и держать душу вот так стало почти физически больно, но в то же время на периферии сознания мелькнула мысль наоборот прижать руки как можно ближе, сомкнуть в ладонях и успокоить зудящую магию, даже если Эррор знал, что это бесполезно. Это не сработает, никак. Его сущности нельзя коснуться, и обычно эта мысль была приятной и расслабляющей, хоть немного приглушая его главную фобию, но сейчас это обернулось досадой и едким разочарованием, к немалому удивлению самого глюка. И все столь же пристальное внимание художника не помогало, оставляя покалывающее ощущение везде, где задерживался его взгляд, которым он проходился по сгустку магии снова и снова, стремясь зафиксировать в памяти каждую, даже самую незначительную деталь. Но хранитель ничего не мог с собой поделать, он очень не хотел это забывать. Может, ему позволят это зарисовать? Он был бы счастлив такой возможности, но боялся ошибиться с вопросом. Инк смутно припоминал, что души это нечто крайне личное, и куда четче помнил реакции разрушителя на любую просьбу об этом в прошлом, а потому не хотел рисковать снова. Даже если ему пришлось буквально прикусить язык, чтобы сдержать этот так и рвущийся на волю творческий порыв. Может, позже. И он, конечно, мог бы взяться за краски тайно, но лучше действительно дождаться разрешения. Эррор еще не простил ему те альбомы, и художник сомневался, что прошло достаточно времени, чтобы испытывать его границы снова. Особенно когда он уже позволил ему так много. Хранитель был поистине заворожен, не в силах оторвать глаз от мелькающего сердечка, что так подходило его владельцу. Уникальное, совершенно особенное и не похожее ни на что, что он когда-либо видел до этого. И он даже не мог определиться, что было лучше — душа сама по себе или вид глючного при этом. Он не помнил у Эррора таких ярких эмоций! Из-за этого у Инка снова зачесались руки взять блокнот и сделать хотя бы пару набросков, но он как мог сдержал себя, довольствуясь тем, что хотя бы любопытству он мог дать волю. — Души всегда бьются так быстро? — с интересом спросил художник, от которого не ускользнуло странное оживление со стороны чужой сущности, что, казалось, только усиливалось, чем дольше это продолжалось. — И надо же, я чувствую тепло даже отсюда! Это точно нормально? — слегка усомнился он, особенно когда разрушитель вздрогнул и отвернулся, покраснев еще сильнее. Это были веснушки на его щеках? Он был уверен, что видел вкрапления желтого. Как звезды! — В моей душе нет ничего нормального. А вообще, это все из-за тебя, идиот, — буркнул глючный, но в голосе не хватало яда, чтобы это считалось обвинением. И вначале Инк не понял, что это должно было значить. Из-за него? Он что-то сделал не так? Но потом его как будто стукнуло, и настал черед хранителя теряться в смущении. Из-за него. От одной этой мысли его магия возбужденно бурлила, и он не отказался бы от еще одной порции розового прямо сейчас. Он вновь взглянул на душу, и эта странная тяга опять дала о себе знать, сильнее, чем когда-либо прежде, заставив его будто в забытье приподнять руку. Злосчастный вопрос сорвался с языка раньше, чем художник успел осознать или тем более удержать его: — Могу я?.. — НЕТ! — От простого и едва начавшегося жеста Эррора будто ошпарило и прошибло током одновременно, и он тут же отскочил назад, за мгновение разорвав дистанцию почти на десяток метров. Струны судорожно сжались, заставляя поморщиться от укуса боли, в то время как сгусток магии поспешно скрылся за черными костями и извечной стайкой глюков, положив конец трепетному моменту. — Н-не в этот раз, — кое-как выдавил разрушитель чуть позже, когда смог хоть немного успокоить дыхание и взбесившиеся ошибки. — Там будет другой раз? — встрепенулся хранитель, что уже успел расстроиться и проклясть собственную несдержанность. Что было явно зря, потому что ответом стал смущенный залаганный визг с клятвенными обещаниями, что больше Инк его души и краем глаза не увидит, помяни его слово! Но несмотря на все заверения и весьма правдоподобные угрозы, следующий раз случился. Глючный честно надеялся, что после этого их общее любопытство будет утолено и утихнет, но вместо этого наткнулся на желание большего. Не сразу, сперва все и правда успокоилось, причем достаточно надолго, но затем навязчивые мысли вновь заполонили голову, подогревая интерес далеко не отталкивающими воспоминаниями. Эррор помнил этот полный обожания взгляд, почти что искреннее счастье на лице Инка, помнил свое смущение. Вновь и вновь ощущал отголоски пронизывающего тело тепла и то призрачное желание контакта. А уж фантазии пестрили такими образами, что разрушитель даже усомнился, не подсылает ли их ему кто. В причастность к этому Кошмара не поверил, а вот Дрима допросил с пристрастием. Светлый принц признанием вины не порадовал, но когда синие путы наконец ослабли, огорошил заявлением, что таких желаний наслать и не получится. Искренняя любовь не просто так была вне компетенции близнецов — слишком глубокое и сложное чувство, уникальное для каждого отдельного существа. Так что пусть имитировать влюбленность или соблазнить кого-то было не так уж и сложно, заставить поделиться душой в этом смысле ни у кого не выйдет. И глюк не был уверен, успокоило его это откровение или больше напугало. Потому что если в отказах другим у него недостатка практики не было, то с отказами самому себе возникали определенные трудности. Не говоря уже о нетипичности самого желания. Эррор привык брать то, что он хотел, но что делать, если он хотел что-то отдать? И это не какая-нибудь кукла или плитка шоколада, которую можно просто бесцеремонно кинуть в лицо особо угодившему ему монстру и уйти без объяснений. Это было слишком лично, слишком неловко, и радужный засранец вообще не заслужил от него такой милости! Но его совсем потерявшие стыд чувства продолжали гнуть свою линию и в конце концов одержали верх в жестокой схватке с разумом. Хотя напоследок здравый смысл все же напомнил о себе, так что как и в прошлый раз, Инк был предварительно связан и проинструктирован, а обычная для этого дела лекция длилась чуть ли не в два раза дольше. Но это не прибавило разрушителю спокойствия, и он вполне оправдано нервничал. Особенно потому, что для задуманного они должны были сесть гораздо ближе, а руки хранителя все же пришлось освободить. К счастью, тот их пока не распускал, слишком заинтригованный происходящим, чтобы испортить все раньше времени. Пусть для этого и пришлось запастись жидким терпением в особо большой дозе. Но это определенно стоило того. При первых отблесках синеватого света у художника вырвался блаженный вздох, но он почти сразу опомнился и затаил дыхание, наслаждаясь видом души в руках его противоположности. На этот раз он видел ее вблизи и мог разглядеть даже мельчайшие детали, что до этого было трудно заметить из-за окружающих глюков. Даже немного рассеявшись, они никогда не исчезали и продолжали мелькать вокруг беспокойной стайкой пикселей, сбивая внимание и не давая изучить открывшийся вид полностью. Но с такого расстояния они уже не были проблемой, наконец позволяя рассмотреть все в подробностях. Тонкую полупрозрачную оболочку, что была подернута искажениями и напоминала экран старого телевизора, но ее свет казался мягким и нежным. Он был чуть плотнее по краям, придавая душе ее форму, хоть и не в силах удерживать ту без колебаний больше пары секунд. Но самое интересное было чуть в глубине, и Инк с трудом подавил еще один вздох. Совсем крохотный и легко незаметный, если не приглядываться, в душе был кусочек, что уже не выглядел нереальным. Самый плотный и темный во всем сгустке, он напоминал осколок с грубыми острыми краями, и хранитель невольно сглотнул, когда магия в его собственной груди отозвалась болезненным дежавю. Он не знал, что пришлось пережить Эррору, чтобы его сущность стала такой, но даже ничего не понимая в душах, это едва ли было нормально. Художник все еще видел воплощение чужой магии как нечто прекрасное, но теперь у него появились смутные догадки, почему изначально глючный так сильно протестовал против всей этой идеи. И он не был уверен, должен ли спрашивать, но любые вопросы мгновенно потерялись, когда спустя паузу неуверенности и сомнений разрушитель нахмурился и с мрачной решимостью подтолкнул душу чуть ближе к нему. Это застало хранителя врасплох, и он растерялся, заработав лишнее раздраженное рычание в свой адрес. А когда до него дошло — чуть не подавился чернилами. — Ты уверен? Так просто развяжешь мне руки? — уточнил Инк, едва заметно сдвинув свободные от нитей ладони, но не пытаясь поднять их. Он записал, чем закончился прошлый раз, и не особо хотел повторения. Глючный и правда инстинктивно дернулся, но вот шутку не оценил. — Попробуешь вытворить что-то не то — я тебя придушу, — со всей серьезностью заявил он, для верности оскалившись и сильнее натянув струны вокруг шейных позвонков. Хотя это едва ли оказало ожидаемый эффект, лишь сильнее взволновав художника. Впрочем, терять голову так скоро Инк пока не планировал. А потому, получив это своеобразное, но разрешение, он вернул все свое внимание душе и наконец протянул к ней руку, но замер в нерешительности у самого края. Он не мог похвастаться опытом подобного и едва ли представлял, как это делается. Сам Эррор держал ладони прямо под душой, позволяя ей парить над ними, и хранитель решил начать с этого, тоже приветственно раскрыв свои. Разрушитель от этого жеста задрожал чуть сильнее, но стиснул зубы и кивнул, осторожно выпустив призрачное сердечко из своей хватки и позволив ему приземлиться в чужие руки, тем временем понимая, что это точка невозврата. Глюк очень четко прочувствовал этот момент. Когда казалось, что связь с его магией оборвалась, только чтобы в следующий момент вернуться, но теперь с окружающей ее посторонней энергией. Эррор, конечно, не раз контактировал с магией Инка раньше — и в боях, и в более интимной обстановке, но он никогда не чувствовал ее так. И на несколько минут это заставило его погасить зрачки, балансируя на грани перезагрузки и отчаянно пытаясь освоиться в столь непривычном положении. Художник тоже ощутил поток чужеродной и крайне нестабильной энергии, но он, в свою очередь, не успел это толком обработать, ибо от души его отвлекло состояние ее владельца. Причем заметил он это не только из-за разом заполонивших черные кости ошибок, но и будто бы изнутри. Сущность разрушителя сбилась в глюках одновременно с ним самим, послав яркий и почти болезненный импульс, что на мгновение обжег хранителю пальцы, но он не рискнул выпустить душу из рук, не зная, что с ней тогда будет. И так как он оставался связан, он ничего не мог сделать, пока глючный боролся со столь внезапным, но к счастью, кратковременным приступом. — Эррор, ты… — В порядке, — отмахнулся тот, возможно, чуть более резко, чем собирался. На самом деле разрушитель ожидал чего-то подобного и не был сильно удивлен. Но несмотря на всю чужеродность обуревающих его ощущений, сами по себе неприятными они не были. Нет, даже наоборот. Стоило ему отдышаться и вникнуть в поступающие сигналы по новой, и его кости вновь пробило дрожью, но теперь по совсем другой причине. Ощущать чужую магию, циркулирующую вокруг его ядра и мягко поддерживающую его, оказалось чем-то невероятным. Когда он делал это сам, душа просто воспринималась как его продолжение, и ничего особенного в этом не было. Но теперь каждый пульс резонировал с энергией художника и как будто отдавался эхом, медленно синхронизируясь и превращаясь в совершенно новый тип удовольствия. Это не было интенсивно или подавляюще, но как легкие поглаживания, что на самом деле не были прикосновениями и ласкали саму его магию на каком-то нематериальном уровне. И Эррор мог лишь догадываться, чувствовал ли Инк то же самое. Художнику также потребовалось несколько минут, чтобы убедиться, что все точно хорошо, но вскоре основная масса глюков стихла, и он смог продолжить с того момента, где они остановились. Инк не знал, как многое ему позволено, а потому старался поглядывать на глючного, в то время как он демонстративно медленно сдвинул одну из рук ближе, пока та не оказалась с душой почти вплотную. Разрушитель весь напрягся, но вопреки ожиданиям, протестов не последовало. Воодушевленный этим, хранитель потянулся к самому краю синеватой оболочки, но стоило ему сократить последние миллиметры и попробовать коснуться нечеткой формы, как его зрачки расширились и замерли восклицательными знаками в очередном потрясении. Чернила вновь неприятно защекотали горло, но он с силой сглотнул их, пытаясь переварить новый неоднозначный факт. Инк слышал и даже пару раз видел, что вызванные, души вполне материальны, но он не ощутил, чтобы его пальцы коснулись чего-то. Нет, на самом деле они беспрепятственно провалились внутрь полупрозрачного сердечка, пройдя его насквозь, на что художник удивленно отдернул руку и вновь вопросительно уставился на Эррора, меж тем надеясь, что не зашел этим за грань. Глюк и правда выглядел крайне смущенным, все еще мелко подрагивая и не в силах усмирить темнеющий румянец, но с удивления хранителя он только посмеялся. — Ты не навредишь мне этим. Внешняя часть просто проекция, — пояснил разрушитель, слегка пожав плечами, хотя было сложно сказать, как он относится к этому факту. Заявление не звучало как-то самодовольно или сильно радостно, но и особого негатива в нем не было. Это было то, к чему глючный давно привык как к норме, хотя прекрасно понимал, что таковой это никогда не являлось, и это одна из его многочисленных аномалий. Но на его беду (или же к счастью), Инк был падок на аномалии. — Ты этого не чувствуешь? То есть, совсем? — поразился художник, с любопытством попробовав снова, уже чуть более уверенно, и позволив пальцам погрузиться глубже. Он ощущал то же тепло, все больше перерастающее в жар, но только его. В остальном это было не реальнее, чем касаться тумана. И не похоже, чтобы Эррор хоть как-то на это реагировал, пусть и не отрывал от белых костяшек взгляда, пристально следя за каждым движением. — Нет. То есть, в каком-то смысле я знаю, что ты пытаешься сделать, и я чувствую отдачу от твоей магии, но это… — Глючный попытался подобрать хоть немного близкую аналогию, но его мысли расплывались и путались, пока он не вспомнил о синих нитях, что окутывали Инка с ног до головы. — Как ощущать что-то через мои струны. Если их натянуть или оборвать, я узнаю, но это никак не отражается на мне лично. Знаю, для души это неправильно, но… Он отвернулся и передернул плечами, пытаясь понять, откуда взялось это странное давление. Он… Стыдился? Не совсем, но что-то очень близко. И Эррор слегка завис, когда вдруг понял, что ему важно чужое мнение. Не хотелось разочаровать, не оправдать ожиданий. Пусть даже он понятия не имел, чего Инк или он сам могли ожидать от всего этого. Но если он хотел позволить коснуться его души, разве не подразумевается, что это прикосновение должно быть как минимум возможно? Что ж, эта мысль оказалась весьма своевременной. Потому что секундой позже случилось то, что точно выходило за рамки любых ожиданий. Это было похоже на взрыв — слишком внезапный, слишком ошеломляющий, стирающий все вокруг и оставляющий лишь чистое, ничем не замутненное блаженство. Даже в моменты страсти и наслаждения, разрушителю приходилось перебарывать свою фобию. Он просто не обращал на кусающиеся глюки внимания, позволяя удовольствию возобладать над болью, но этот неприятный зуд всегда оставался где-то на самом краю сознания, чтобы рано или поздно напомнить о себе. Но только не сейчас. Наоборот, на мгновение Эррору показалось, что все его глюки стихли и полностью исчезли, чего с ним никогда не бывало. Или скорее, как будто их восприятие просто отключилось, подавленное иным и куда более сильным ощущением. Его магия ярко полыхнула, потопив в теплой волне и оставив в задыхающемся беспорядке. Он кричал? Он не был уверен. Все посторонние звуки тоже выключило, а зрение подернуло дымкой, хотя на этот раз это были не ошибки, что затмевали его. В сознании не осталось ни одной цельной мысли, и разрушитель оказался оторван от мира, словно его ударила еще одна перезагрузка. Но если это была она, то самая лучшая, что с ним когда-либо случалась. Когда же реальность вновь стала доступна для восприятия, первым, что пробилось сквозь повисший в голове туман, стало даже слишком взволнованное лицо Инка. Обрывки синих нитей свисали с одежды, но больше не ограничивали хранителя, хотя тормошить или как-то лишний раз трогать его он не спешил, к изрядному облегчению глючного. Эррор проморгался, и картинка стала чуть четче, хотя вставать все еще не хотелось, пока что просто лежа и тупо смотря перед собой. Идиот плакал? А еще что-то быстро и неразборчиво бормотал, но разрушителю потребовалось еще несколько минут, чтобы звуки тоже прояснились. —…остипростипростипростипрости! Я должен был спросить! Но я не думал, что ты так… Тебе больно? Я думал, что был осторожен, но ты вдруг… Я не знал, что так будет, честно! От всей этой тирады у глюка зазвенело в черепе, и он скривился, пытаясь придумать самый простой и быстрый способ заткнуть придурка. К счастью, оный нашелся, и, немного собравшись, Эррор с силой затянул еще подконтрольные ему струны на скрытой за шарфом шее, на этот раз с большим напором, эффективно заставляя незадачливого художника замолчать. — Во-первых, хватит ныть, — беззлобно рыкнул разрушитель, осторожно приподнимаясь и параллельно возвращая координацию. — Во-вторых, я предупреждал, что придушу! А в-третьих, какого черта это было?! — потребовал объяснений он, все же ослабив немногие уцелевшие путы и с досадой отметив, что то странное, но пробирающее до души чувство начало таять. — П-прости, — в тысячный раз повторил Инк, когда ему снова позволили говорить. Одна рука все еще была занята душой, а вторая лежала на груди и нервно потирала голубой флакон, которым, видимо, уже успели воспользоваться. — Я хотел проверить, ну, — он отвел застывший каплями взгляд и несколько раз запнулся, пытаясь подобрать слова, прежде чем просто выпалить: — можно ли тронуть осколок. Я имею в виду, он не выглядел проекцией, и я просто подумал, что, если… мне казалось, ты не против, н-но я не ожидал, что ты отреагируешь так… — На этом моменте хранитель резко покраснел и почти с головой спрятался в шарфе, но это был не совсем тот стыд, о котором можно было подумать. Щеки пылали яркой радугой даже сквозь слезы, и хотя художника было непросто смутить в этом смысле, глюку это удавалось подозрительно часто. Ему пришлось сглотнуть и выкинуть из головы соблазнительный образ, чтобы наконец закончить: — А потом ты отключился. И тогда я испугался. Разрушитель хмуро выслушал это скомканное объяснение, и ему потребовалось время, чтобы полностью в нем разобраться. Но кое-что он понял, едва подавив возмущенный вздох. Этот идиот действительно… Но разве это было возможно? Хорошо, если быть честным, он сам никогда не проверял, но вот так просто… Эррор с подозрением бросил взгляд на душу, что все еще покоилась в уже не столь твердой хватке, но пока не спешила покидать чужую ладонь, казалось, полностью довольная своим нынешним положением. А вот Инк таковым уже не выглядел. Его рука была широко раскрыта, так, что пальцы находились максимально далеко от самого сгустка магии, почти что слишком далеко. Магия художника все еще просачивалась через тонкий и ослабленный незримый контакт, но теперь как будто сторонилась его. И глючному это внезапно не понравилось. — Вот ведь… Радужный засранец! Сколько раз говорил, сначала предупреждай! — огрызнулся он, пытаясь унять раздражение, но что важнее — подавить искажения и глюки в голосе, прежде чем чуть тише дополнить: — Тебе чертовски повезло, что это было хорошо. — А?.. — Хранитель отвлекся от всхлипываний, чтобы откровенно уставиться на свою противоположность, словно тоже впав в мини-перезагрузку. С новой краской в его системе жизнь представала в мрачных тонах, и он уже успел увериться, что облажался, причем по-крупному. Даже глотнул вины для верности и теперь считал мгновения до того, как разрушитель отберет свою сущность обратно и больше никогда ее ему не доверит. И вот чего ему стоило хоть раз унять его чертово любопытство?! Однако теперь казалось, что он понял что-то неправильно. И эти подозрения лишь усилились, когда Эррор потянулся к его органайзеру, но на самом деле не коснулся его, вместо этого как можно ненавязчивее и почти боязливо указав на три флакона. Белый, желтый и розовый. Молчаливая просьба сменить настроение. И хотя обычно Инк не позволял кому-то выбирать краски за него, а еще предпочитал не переключаться так резко, эта комбинация подсказывала, что на него злятся не так сильно, как он думал. — Я тоже не знал, что так будет. До тебя никто не… Я никогда… — Разрушитель осекся, с трудом поймав момент, когда голос его хоть немного слушался, и максимально кратко сказал как есть: — Мне понравилось. Так что хватит реветь и сделай это еще раз. Пару минут Инк просто моргал, позволяя символам безостановочно сменять друг друга. Он никак не мог поверить ни в услышанное, ни в свое счастье. Затем отпил желтого, и поверить стало чуточку проще. Но он все равно действовал просто до жути медленно, даже заторможенно, пока возвращал руки туда, где Эррор хотел, чтобы они были. Осторожно продвигался вглубь синеватого свечения, пока не ощутил первые признаки плотности, и вновь на мгновение замер. В этой области магия была куда более концентрированной, и она все больше обретала форму, пока пальцы точно не перестали проходить насквозь, наткнувшись на последний уцелевший кусочек. Горячий. Живой. Хранитель понял это еще во время первого касания. Но тогда он сглупил и сразу полез дальше, по своему обыкновению забывшись. Теперь же он выдержал паузу, прежде чем мягко скользнуть по самому краю чувствительной магии, изучая каждую неровность и скол, но в то же время не отрывая глаз от разрушителя, готовый в любой момент отступить. Глючный потратил секунду, чтобы оценить это изменение, но прямо сейчас не собирался останавливаться. Сперва это застало его врасплох и выбило из колеи, но теперь он знал, чего ждать, и не позволил этому так просто поглотить себя. Удовольствие стекало по костям горячими искрами, но те больше не слепили, пусть в таком состоянии он и не мог многого сделать. Эррор просто хотел, чтобы это продолжалось. Эта близость любимого существа, эти внимание и ласка, что были желанны намного больше, чем он когда-либо признавал. Поглаживания сместились чуть к центру, когда художник обнаружил, что один скол был сквозным, так же бережно пройдясь по нему, и разрушитель почти заскулил. Ублюдок был хорош с его пальцами… Эррору стоило помнить об этом. — Это правда так хорошо? — полюбопытствовал Инк, и глюк нахмурился на вопрос, но намек на серьезность в чужом взгляде заставил прикусить язык, особенно когда хранитель задал еще один: — Я… делаю это правильно? Разрушитель прищурился сквозь пелену захвативших его ощущений, пытаясь понять, почему его так смутили эти слова. Это было… не в стиле Инка. Он редко был настолько сосредоточен и внимателен к чему-то. И почему-то эти черты проявлялись лишь при рисовании или в ситуациях типа этой, но полностью игнорировались во всех прочих. Это часто выводило Эррора из себя, когда он пытался заставить художника быть серьезнее, но сейчас это лишь показывало, как важен для него именно этот момент. Не он один боялся все испортить. И каким-то образом эта мысль заставила глючного покраснеть даже сильнее, чем теплый резонанс, пронизывающий его магию. — Я не знаю, что считается правильным в этом случае. Но сейчас это не плохо, — немного неловко отозвался он, позволив себе вновь задуматься об этом. При том, что он был достаточно наслышан обо всех этих душевных вещах, он действительно не знал ничего конкретного. Слухи были слишком абстрактны и размыты, почти наверняка преувеличивая в половине случаев и недоговаривая в другой. А в подробный анализ разрушитель никогда не ударялся, останавливаясь на знании, что для него эта информация все равно бесполезна. Хотя кое-что из тех рассказов повторялось достаточно часто, чтобы претендовать на достоверность. Что-то о доверии и откровенности, а еще разделении эмоций и чувств. Вот только… Эррор с усилием приоткрыл глаза и с сомнением скосил взгляд на художника. Тот выглядел до наглости увлеченным и определенно наслаждался контактом, но это едва ли было похоже на то, что испытывал он. Это удовольствие было более сознательным, реакцией на то, что ему позволили все это. Но пусть Эррор чувствовал переплетение с чужой магией, он не мог сказать, насколько это взаимно. Обычно это была игра для двоих… Но если он был просто не уверен, что способен на подобное, в случае Инка все было куда более однозначно. Нет души, а значит, нет и шанса испытать это. И впервые за все время их попытки в отношения это показалось глючному несправедливым. Бездушность хранителя никогда не волновала его, никогда не вставала на пути, никогда не была проблемой. Но все изменилось, когда он захотел подарить такое же наслаждение ему. Вернуть эти теплые чувства, что ему дарили, хотя в их паре взаправду любил только он. Разрушитель не знал, что его вдруг стукнуло, но эту дыру в чужой груди отчаянно захотелось заполнить. И может быть, он мог это сделать? Зрачки невольно вернулись к его собственной душе, что таяла от ласки в чужих руках. Разбитая, покореженная, неправильная. Но несмотря на все, настоящая, чувствующая, и даже способная на любовь. Так почему он не мог разделить все это с единственным, кого его душа выбрала для себя? Безумная идея была быстрее голоса разума. — Хватит. Отпусти, — резко потребовал Эррор, заворочавшись и вынуждая Инка поспешно отдернуть руку. Его взгляд обратился вопросами, пока хранитель пытался понять, в чем он опять промахнулся, но вместо того, чтобы согласно всем канонам отступить, разрушитель вдруг приблизился и буквально навалился на него, с внезапной силой придавив художника к полу. И не успел тот удивленно вскрикнуть, как ему так же неожиданно задрали футболку. — Воу! А как же «сначала предупреждай»? — улыбнулся Инк, уже не столь разочарованный сменой планов. Они могли поиграть и так, и к счастью, на этом поле у него было куда больше опыта и уверенности. Но на уме у глючного было кое-что иное. — Заткнись и не двигайся, — нахмурился он, на что хранитель послушно замер, уже привыкнув к подобного рода просьбам. Каждый раз, когда Эррор пытался что-то попробовать, но не был уверен, что сам же это выдержит, он заставлял художника оставаться на месте — зачастую без его согласия и с помощью струн. Но в этот раз слов оказалось достаточно, позволяя разрушителю в полной мере оценить вид под собой. Он смотрел на пространство за исписанными ребрами и ощущал, будто смотрит в пропасть. Там не было души, лишь смутная дымка сырой магии. Темная и затягивающая, она напоминала черную дыру, а от взгляда на нее возникало ощущение, похожее на то, что вечно преследовало жнеца. Холодная аура смерти, напоминающая, что Инк не был живым существом в обычном понимании. Пустая оболочка. И обычно они избегали эту тему — не потому, что это было как-то неприятно, они просто не заботились. У Эррора были свои аномалии, у Инка свои. И это было общей нормой. Но теперь все не было так же просто. Последствий глюк не продумал. Была лишь неостановимая тяга и иррациональное желание быть ближе, что в его случае принимало форму особенного абсурда. Но он уже зашел слишком далеко, чтобы отступать. Он хотел Инка. Целиком, полностью и только для себя. И он, черт возьми, получит придурка, даже если это последнее, что он сделает в этой жизни! Решимость внутри него забурлила, ставя точку во всех сомнениях, когда его душа полыхнула ярким синим светом, а затем скользнула в столь манящую тьму. Момент замер в молчаливом ожидании… Чего-то. И на столь же краткий миг показалось, что ничего не случилось. Но то, что произошло дальше, было сравнимо разве что с расколом всей Мультивселенной. Зрачки Инка погасли. Ребра обожгло изнутри, пронзив их мощнейшим потоком магии, и художника выгнуло дугой, невольно прижимая к нависающему над ним разрушителю плотнее. Рот раскрылся в беззвучном крике, но не боли. Он не знал, что он чувствовал. Все смешалось, как будто он перепил всех красок сразу, однако в отличие от родных цветов, от чужой магии тело не пыталось избавиться, наоборот, почти что жадно накинувшись на нее. И если краски задерживались в его системе относительно ненадолго, то этот поток не останавливался. Душа глюка оказалась бездонным колодцем, в котором он грозился утонуть при попытке напиться. Слишком много. Слишком неожиданно. Слишком непривычно. Где-то в этом миксе проскользнула тень страха, но прекращать это не хотелось. Такой мысли просто не нашлось места. Или скорее, любой намек на нее оказался вытеснен чужим подавляющим желанием. И это было так же странно. Хранитель много знал об одержимостях, но впервые испытал чужую одержимость на себе. Желания струились сквозь него, как будто еще один цвет, но он никак не мог понять, какой именно. Эта эмоция не была однозначной и стабильной, как его краски, вместо этого будто меняя собственный оттенок на ходу, но снова и снова возвращаясь к нему, превращаясь в ни с чем не сравнимое блаженство. Чем-то очень смутно напоминало розовый, но это не было яркой страстью, это чувство было гораздо тоньше и нежнее. И если бы это можно было как-то описать, то Инк бы сказал, что впервые ощутил себя… полноценным. Принятым кем-то, кто так идеально ему подходил, и кто позволил испытать нечто столь потрясающее. Настоящую возможность ощутить живую душу внутри себя. Не то что бы ему никогда не приходила подобная идея, или что он никогда такого не пробовал, но это никогда не срабатывало. Чужие души не хотели принадлежать ему. Но эта хотела. Буквально сгорала в этом желании вместе со своим владельцем, которого это тоже не обошло стороной. Если простой контакт с чужой магией оказался приятным, то быть полностью окруженным ей в самом центре ее сосредоточия сводило Эррора с ума. Особенно когда его собственная энергия неожиданно влилась в поток и разлилась по белым костям, возвращая ему эхо ощущений. Восприятие расслоилось, как будто он действительно чувствовал за них обоих, заставляя вспомнить его же заявление из далекого прошлого. Теперь у тех слов было неопровержимое доказательство, даже если столь глубокое слияние самую малость пугало. Разрушитель никогда не чувствовал себя уязвимее, но в то же время защищенным как никогда прежде. И если Инк мог защитить целую Мультивселенную, то он смог бы сохранить его крошечный осколок души, правда?.. Почему-то ему очень хотелось в это верить. С такой мыслью он прикрыл глаза и крепче прижался к хранителю, на котором успел распластаться, немного сдвинувшись, чтобы найти более удобное положение. Глюки лениво мелькали по его форме, но они были бессильны испортить этот момент. К тому же разрушитель с удивлением обнаружил, что со стороны они ощущались не так уж и плохо. Не болезненный зуд, но как легкая вибрация. Неудивительно, что Инк приходил в такой восторг каждый раз, как он позволял прижаться к себе или соглашался на объятие. И разумеется, этим положением художник наслаждался не меньше. Хотя когда он отошел от первого шока и еще раз оценил произошедшее, на его лице всплыла злая ухмылка. Эррор вздрогнул, заподозрив неладное, но хранителя было уже не остановить. — Ну надо же… Я знаю, что тебе нравится быть внутри меня, но это что-то новенькое, — задумчиво протянул он, не упуская столь заманчивого шанса. И не смог сдержать смеха, когда сущность разрушителя возмущенно екнула, пронизав его магию не связанным с краской смущением. — Еще один такой комментарий, и я запру тебя в Антипустоте минимум на месяц, — мрачно пообещал глючный, приподнявшись ровно настолько, чтобы встретиться с обнаглевшим художником взглядом. В ответ Инк ярко улыбнулся, зная, что угроза несерьезная, и уже раскрыл рот, чтобы ляпнуть что-то еще, но Эррор вдруг подался вперед и оборвал любую заготовленную глупость требовательным поцелуем. А спустя несколько жарких минут медленно отстранился и с долей самодовольства оглядел разомлевшего хранителя, молча кивнув самому себе. Это был самый простой и быстрый способ заткнуть его придурка.