Crush

Хэнк Андерсон не старик. Он любит повторять это — как минимум раз в день — «я еще не старик», и Коннор всегда готов с ним охотно согласиться: пятьдесят три не является возрастом старости. Но, как ему кажется, такие заверения — не то, что нужно Хэнку. Хэнк не воспринимает сухие факты всерьез. Зато Хэнк воспринимает ласковые слова и действия, и именно поэтому Коннор сейчас изгибается в его объятиях, глубоко дышит, хотя он почти не перегрелся, бормочет: — Пожалуйста, пожалуйста… — Пожалуйста что, малыш? — спрашивает Хэнк. У него на лбу пот, волосы намокли и прилипли, губы покраснели, а в дыхании чувствуется легкая примесь виски. Он похудел на восемь процентов за последние три месяца, но Коннору он и раньше не казался тяжелым. Коннор не очень силен по меркам андроидов, но довольно вынослив. — Чего ты хочешь? Опций ответов так много, что Коннор тратит несколько долей секунды, перебирая их. — Обними меня, — произносит он наконец. Хэнк не замечает заминки, Хэнк целует его, сильно и глубоко, но Коннор отключил функции лаборатории еще после седьмого анализа: результаты забивали список неотложных задач, а у него и так слишком много задач, за которыми нужно следить. Он запрокидывает голову и стонет, когда Хэнк начинает двигаться резче. Он очень близок, хорошо. — Хорошо, Хэнк, — шепчет Коннор в ответ на громкий свистящий вдох. Он сжимает плечи Хэнка пальцами, пока тот достигает кульминации, тщательно рассчитывая силы, чтобы не сжимать слишком крепко. Хэнк много раз просил его «не церемониться», но он плохо представляет себе, что будет, если Коннор перестанет церемониться. Они лежат рядом, Коннор вслушивается в сердце Хэнка. — Принести воды? — спрашивает он. По всем признакам у Хэнка легкая степень обезвоживания. Но Хэнк смеется, прикусывая его шею, наверняка оставляя блеклые голубые следы. Иногда Коннор целую ночь рассматривает их в зеркале в ванной, пытаясь понять. — К черту воду, — Хэнк утыкается носом в его ключицу, рука протискивается Коннору между ног. Разочарование в его вздохе не перепутаешь ни с какой другой эмоцией. — Коннор… — Я просто забыл зарядиться на работе, — быстро объясняет Коннор — до того, как прозвучат вопросы. — Ты же знаешь, как много энергии на это тратится… «Это» — потому что Хэнк не любит, когда Коннор использует «занудные словарные определения». Не страшно, Коннор быстро учится. Для него это очень важно. — Как ты голову свою не забыл на работе? — бурчит Хэнк, но в его голосе улыбка. — Тем более что работу ты точно любишь больше меня. Коннор смеется: ему нравится, как естественно в последнее время звучит его смех. — Ты знаешь, что это не так, — он поднимается, выпутываясь из объятий Хэнка и одеяла, — мне нужно в душ, постарайся не заснуть, пока я не вернусь. Он улыбается Хэнку, и тот тоже улыбается, закидывая руки за голову. — Что такое, кто-то наконец-то не против второго раунда? — его уровень стресса подскакивает на пару процентов, а пульс ускоряется до семидесяти пяти ударов в минуту, но все это далеко до опасных значений, так что Коннор просто пожимает плечами, продолжая улыбаться. — Ладно, ладно, иди. Коннор аккуратно прикрывает дверь ванной за собой, но не трогает задвижку: иногда Хэнку приходит в голову идея зайти сюда, к нему. Но редко — в ванной Коннор часто снимает скин, а Хэнка это нервирует. Лаконичный черно-белый дизайн Коннора кажется ему до смешного отталкивающим. Глядя на себя в зеркало, Коннор растягивает губы в стороны обнаженными пальцами. Отклеивает пластырь с виска. За зеркалом прячется шкафчик с медикаментами и гигиеническими средствами Хэнка, а за ним еще один, о котором Хэнк не знает. Коннор достает из него плоскую пластиковую бутылку с треугольником «Киберлайф» — они все еще монополисты, — совсем не похожую на человеческие шампуни и гели для душа. У жидкости нет ни цвета, ни запаха, она горькая на вкус и отлично стерилизует. Коннор включает лабораторию, одновременно включая воду в душе. Длинный список химических компонентов всегда помогает ему привести мысли в порядок, пока вода и стерилизатор приводят в порядок его тело. Коннор думает о том, что приготовить на завтрак, неторопливо перебирает рецепты, скрупулезно рассчитывая калорийность и содержание жиров. Возможно, ему стоит купить пару продвинутых диетологических программ. Возможно, с ними будет легче. Из-под ровной стопки сложенных полотенец он достает трусы и футболку, одевается и убирается в ванной, ставит шкафчик на место. Хэнк, разумеется, уже спит — ровно в той же позе, в какой Коннор оставил его, так что Коннор очень осторожно, чтобы не потревожить, высвобождает его руки из-под головы, иначе они затекут, и накрывает Хэнка одеялом. Теперь он проспит до тех пор, пока утром Коннор не придет его разбудить. Коннор спускается вниз, в гостиную, роется в полке под телевизором в поисках аккумулятора — это немного, однако немного лучше, чем ничего, — и аккумулятор показывает жалкие два процента. — Черт, — шепчет Коннор вслух. Механизм действия ему не понятен, но ругательства действительно помогают. Ну и ладно. У него будет полчаса обеденного перерыва на работе. Засунув аккумулятор на место и переходя с меню на график прививок собаки, Коннор устраивается на диване, устанавливает будильник на пять тридцать и закрывает глаза. У него есть пятнадцать минут и целый лишний процент энергии на звонок.   Понедельник, 4 марта 2039 г., 05:02, Хэнк *** Хэнк просыпается в пять часов утра. Это немыслимо, но электронные часы демонстрируют издевательскую пятерку, и первое побуждение Хэнка — просто повернуться на другой бок и снова заснуть. Так он и поступает — ну, осуществляет первую часть плана с поворачиванием, чтобы тут же обнаружить, что в кровати он один. Не то чтобы обычно Коннор спит с ним, но в такие ночи, как эта, — ночи, когда они занимаются любовью, Хэнк обычно оставляет его в своей постели. Конечно, он мог встать только для того, чтобы принести Хэнку воды на утро (Хэнку хочется воды прямо сейчас), или потому что услышал что-то на улице, или к нему поступил срочный вызов… Но разве тогда он не разбудил бы Хэнка? Сон окончательно выветривается, Хэнк лежит и пялится в потолок, который за двадцать лет точно не изменился ни на единую трещинку, и пытается облечь смутное беспокойство в слова. В последнее время у него предчувствия. Хэнк, само собой, не суеверен и считает вещие сны и всякое такое эзотерическое дерьмо — собственно, дерьмом, но он привык доверять чутью полицейского, даже если не происходит ничего на самом деле настораживающего. Коннор ведет себя как обычно, и работает как обычно, и даже вкус приготовленных им овощных запеканок — так себе вкус, но Хэнк не жалуется, — совершенно обычный. Ладно, Хэнк жалуется, но он их ест. Когда не скармливает тайком Сумо или не устраивает открытый бунт. Для такого продвинутого существа Коннор готовит на удивление плохо. Просто Хэнка что-то беспокоит. Как будто что-то происходит прямо рядом с ним, на периферии взгляда, но стоит только посмотреть прямо — ничего не видно. Хэнк доверяет своему чутью, и ему легко представить, что Коннор проворачивает нечто тайное у него за спиной — как будто в первый раз. Но Хэнку до вставших волосков на руках и мурашек на спине кажется, что «нечто тайное» сжимается прямо вокруг него. Хэнк трет лицо. Эта внезапная революция роботов сделала его параноиком, вот что точно, и даже без предчувствий. Или много лет злоупотреблений алкоголем и вредной едой. Или возраст… Или Коннор. В темноте и наедине с собой всякие глупые мысли закрадываются сами по себе: кто слишком молод, а кто уже далеко не, кто привлекателен, а кто седой и с лишним весом, кто всегда начинает целовать первым, а кто исчезает непонятно куда посреди ночи… такого рода бестолковые и глупые мысли. Коннор любит его. Хэнк в этом почти уверен. Поняв, что уснуть не удастся, а пить хочется все сильнее, Хэнк поднимается с кровати и натягивает треники и майку, сложенные на стуле, приоткрывает дверь спальни. В гостиной темно и тихо, и даже пол под ногами в последнее время перестал скрипеть (Хэнк не заметил, как это произошло), так что Хэнку удается сделать несколько шагов почти беззвучно. В свете уличного фонаря, освещающего часть гостиной, видно, как Сумо поднимает голову над подлокотником кресла и смотрит на Хэнка. Коннор там же. Застыл на диване в самой неживой из всех возможных поз, с прямой спиной и со сложенными на коленях руками. Его глаза — к счастью — закрыты, диод на виске светится тускло, без мерцания. Он не дышит. Он, похоже, спит — если это можно так назвать. — Коннор? — зовет Хэнк тихо, повторяет громче: — Коннор? Диод вспыхивает, а сам Коннор открывает глаза. Мгновение он смотрит в пространство, но почти сразу переводит взгляд на Хэнка — и его фигура оплывает, перетекая в позу куда более человеческую. Это должно бы радовать, но непонятно почему раздражает. — Ты чего сидишь тут, как манекен? — спрашивает Хэнк резче, чем собирался. — Я чуть не помер со страха. — Извини, — Коннор задирает брови в очень искреннем раскаянии. — Почему ты не спишь? Еще очень рано — но если хочешь, я могу приготовить завтрак прямо сейчас. Или ты вернешься в кровать? Тогда я сначала выведу собаку. Сумо в ответ на такое предложение виляет хвостом, но не слезает с кресла, поэтому Хэнк решает: — Завтрак, не отказался бы сейчас от парочки-тройки жареных яиц. Да и Сумо явно не против еще вздремнуть. Коннор тут же встает. — Хорошо. Тогда посмотри пока телевизор, я скажу, когда все будет готово. Спасибо, но Хэнку не нужно говорить, что делать. Он заметил, что на его вопрос ответа можно не ждать — что ж, ему не сложно повторить. Так что он следует за Коннором на кухню, достает бутылку с водой из холодильника и жадно пьет, пока Коннор насыпает корм в миску Сумо. Название на пакете незнакомо Хэнку, так что это наверняка что-нибудь новое, диетическое и невероятно полезное. — Так почему ты ушел? — не выдерживает он. Хэнк точно знает, что со стороны звучит как капризный старикан, допрашивающий юного любовника, кому тот поставил лайк в соцсети и почему, и это было бы почти смешно, если бы оно так и было. Просто усталый полицейский средних лет, просто его молодой напарник, с которым почти случайно сложилось что-то большее, чем рабочие отношения. Просто опасения, что тому понравится кто-нибудь другой. Увы, в реальности все немного сложнее. Намного сложнее. Коннор, впрочем, не замечает его самокопаний — спокойно достает из холодильника яйца, молоко, масло, его размеренные движения одновременно успокаивают и подогревают беспокойство Хэнка. — Я оставил на утро твои отчеты по делу Сантьяго, — говорит Коннор, разбивая яйца в миску. Хэнк следит, как он складывает абсолютно одинаковые половинки скорлупок одну в другую. — Не хотел разбудить тебя подсветкой. Но справился быстрее, чем рассчитывал, и решил не возвращаться, так как мой аккумулятор был в гостиной. Хэнк не видел на диване никакого аккумулятора, но если он скажет об этом, расспросы превратятся в допрос, а он еще не совсем выжил из ума. Даже если стоит на кухне в пять утра и демонстрирует дурной характер. — Лучше бы разбудил. Зато я не решил бы, что к нам забрался кто-то из твоих пластиковых приятелей, — шутит он, — и занял твой диван. — Это маловероятно, Хэнк, — отвечает Коннор. Ну, может, и маловероятно, но Хэнк не стал бы сбрасывать со счетов такой вариант. Он садится за стол и наблюдает, как Коннор выливает яйца на сковороду, включает кофеварку, достает из холодильника плотно запакованный контейнер с кодовым замком на крышке и встроенным датчиком перемещений. Штука выглядит слишком навороченной для холодильника Хэнка, но это привилегия госслужащего, и Коннор ей пользуется. — Хэнк, — произносит он, открывая контейнер и доставая два синих пакета, затем снова закрывая контейнер и возвращая его в холодильник. Он не смотрит на Хэнка и, кажется, нервничает. — Я мониторил рынок недвижимости. Через неделю у меня должно быть достаточно средств, чтобы найти себе жилье, пока цены хорошие, а у арендаторов не так много выбора, чтобы отказываться от клиентов-андроидов… — Пакеты отправляются в микроволновку, пока Хэнк обливается водой — ледяной, между прочим, — пытаясь осмыслить услышанное. Коннор оборачивается и смотрит на него с тревогой. — Хэнк? Нет, только не опять этот разговор, Хэнк не готов к осмысленным обсуждениям до завтрака. — Зачем… — он откашливается. — Зачем ты греешь их? Коннор моргает. Нет, может, он в этот самый момент подгружает что-то вроде «папка Бессмысленные_Вопросы_Людей_Как_Реагировать», но Хэнк почти уверен — он просто моргает от удивления. — Он холодный. — Но ведь ты не чувствуешь холода. — Это не так, Хэнк, — Коннор хмурится, и действительно, какого хрена, Хэнк, что ты несешь, естественно, он чувствует холод, он может замерзнуть насмерть! — Мне неприятно. Он достает из ящика с бытовой химией ножницы и свою кружку — она совершенно белая, без всяких надписей и рисунков, похожая на лабораторную посуду. Срезает трубочки у пакетов. — Хорошо, когда твою еду не надо готовить, — говорит Хэнк. Это должно прозвучать как шутка, и в ответ на нее Коннор должен рассмеяться и сменить неприятную тему. — Хэнк, я хотел бы обсудить жилье. Ну да, мечтать не вредно. — Ведь тебе есть где жить, — сдается Хэнк, — да, у меня дома не так много места, но тебе, вроде как, и не нужно много места. Коннор, тебя все устраивало, с чего вдруг такие идеи? Целый месяц Коннор ни слова не говорил о переезде, и вот пожалуйста. Черт, черт, слишком рано для таких разговоров — да что там, Хэнк предпочитает и вовсе обойтись без таких разговоров! Коннор, судя по лицу, тоже предпочел бы сейчас находиться в другом месте, но Хэнк по опыту знает — если он хочет о чем-то поговорить, то заткнуть его нереально. Отчеты о деле Сантьяго, как же. — Хэнк, ты сам говорил, что это временно, и я чувствую, что злоупотребляю твоей добротой. Ты предложил приютить меня, пока я не мог позволить себе жилье, и я тебе очень благодарен. Я не хочу и дальше тебя обременять, у тебя есть своя жизнь. Хэнк про свою жизнь до завтрака даже думать не хочет. — Что за бред, Коннор? Зачем ты так вкладывался в дом, если собирался съехать? Это что, своеобразная андроидская благотворительность? — Даже думать о таком противно. — Типа помочь старому лейтенанту встать на ноги, чтобы он не вышиб себе мозги? На самом деле, Хэнк так не думает. Про «вкладывался» чистая правда: Коннор вполне мог бы «позволить себе жилье», если бы не азартные игры. В которые играл Хэнк, да и до сих пор иногда играет, потому что отказаться от этого не так просто, как казалось на волне эйфории. Если Коннор делал это, то вряд ли из чистого альтруизма, так себе говорит Хэнк. Просто его мотивы не всегда легко понять. Коннор сжимает губы, снова расслабляет, словно понятия не имеет, как сформулировать мысль. — Я вкладывался, потому что ты мой друг, — это звучит больше как вопрос, чем как утверждение. Друг… Друг? Хэнк ушам своим не верит. — Ты называешь вот это все, — он разводит руками, пытаясь обрисовать и себя в облитой майке, и Коннора в трусах и футболке, с лопаточкой в руках, и его стерильно-белую кружку с тириумом, и диетический корм Сумо, — вот это все ты называешь дружбой? То, что Хэнк в этот момент чувствует, очень сложно описать словами. Коннор тревожно сводит брови, он явно смущен и начинает перекладывать лопаточку из руки в руку, будто, начиная этот разговор, не представлял, куда он может его завести. — Хэнк, у меня не так много друзей и сравнительно небольшой опыт… Хэнку хочется сказать какую-нибудь гадость вроде «ты со всеми своими друзьями трахаешься?», но успевает остановить себя за секунду до катастрофы. Коннор привык к ругани, но это слишком, к тому же друзей у Коннора ровно один. Вряд ли с революционерами из Иерихона его связывает что-то большее, чем общие… политические интересы. Хэнк глубоко вдыхает: так легко забыть, что у Коннора действительно нет опыта. Особенно, если забыть об этом очень хочется. — Коннор, — он говорит со всем возможным спокойствием, — я не хочу, чтобы ты уезжал. Я категорически против, чтобы ты уезжал! Да я даже не представляю, как буду без тебя справляться. — Ты справлялся до меня, — Коннор улыбается, но диод мелькает с красного на желтый, и Хэнка это мельтешение заставляет вздрагивать каждую гребаную секунду. — Ну, если бутылку виски каждый вечер и игру в русскую рулетку назвать «справлялся», то я просто специалист. Справлюсь в первый же свободный от тебя вечер, — кофемашина сигналит, и Хэнк вздыхает с облегчением. — Коннор, пей свою синьку, и давай поговорим о чем-нибудь другом? Коннор смотрит на него несколько мгновений, не моргая. — Хорошо, Хэнк, — наконец говорит он и отворачивается к завтраку Хэнка. — О чем другом ты хочешь поговорить?   Дорога на работу проходит в молчании, которое самому Хэнку мнится напряженным: Коннор не болтает о текущих делах, не просит включить музыку и не комментирует дорожную ситуацию. В участке он сразу проходит к своему столу и включает терминал, будто работу надо непременно начинать ровно за пятнадцать минут до официального старта рабочего дня, иначе все пропало. Но уже через пару минут тыканья в экран он поднимает голову и улыбается Хэнку. — Лейтенант, принести вам кофе? — спрашивает он, как спрашивает каждое утро, и Хэнк немного расслабляется. Кажется, он уже в каждом жесте или слове видит странности и предзнаменования. — Да, пожалуйста, — он посылает Коннору ответную улыбку. Кофе тот всегда делает отменный, и даже если в нем явно меньше кофеина, чем Хэнк привык, этим можно пожертвовать ради вкуса. — Коннор? Коннор — вместо того, чтобы уйти за кофе, — сидит и пустым взглядом пялится сквозь планшет. Его чертова лампочка вертится, проблескивая желтым, и Хэнк в очередной раз думает, что неплохо бы все же удалить эту дрянь — чему Коннор отчего-то упорно сопротивляется, но не успевает Хэнк высказать эту мысль вслух, как тот негромко произносит: — Лейтенант, мне срочно нужно ехать. Ах, так он все это время с кем-то болтал? Эй, стоп, что значит — ехать? — Куда ехать? — Ливернойс, там произошел захват заложников. Все это он говорит, поднимаясь со своего стула и поправляя галстук, будто и правда собирается немедленно куда-то ехать, пока Хэнк осмысляет, что означают вываливающиеся из его рта слова. — А почему вызывают нас, а не группу захвата? — Хэнк тоже встает, хотя далеко не так энергично — он еще даже не пил второй утренний кофе, черт побери, а до второго утреннего кофе «захват заложников» звучит слишком уж остросюжетно. Они тут все же полиция, а не спецназ. — Это что, связано с андроидами? Какой-нибудь полоумный тостер решил… — Лейтенант, вызывают не нас, а меня, — говорит Коннор. — Я сделаю вам кофе, когда вернусь, хорошо? Хэнк едва не кивает машинально в ответ на это любезное, мать его, предложение. Но находит в себе силы вовремя встряхнуться. — В каком это смысле, вызывают тебя одного? На его памяти Коннора никуда не посылали одного — когда этот засранец не уходил сам, без разрешения Хэнка, разумеется. Хэнк чувствует, что внутри закипает гнев, слишком уж быстро и охотно на дрожжах утреннего беспокойства. Коннор, меж тем, как ни в чем не бывало протягивает руку. — Можно мне ключи от вашей машины? — Нет, нельзя, потому что я еду с тобой! — Но в этом нет никакой необходимости… — Вот еще ты мне будешь говорить, в чем есть необходимость, а в чем нет! — гнев прорывается на поверхность, и кишащие в опенспейсе сотрудники начинают на них глазеть, но Хэнку и в лучшие времена было насрать. — Может, ты у нас теперь лейтенант? Диод у Коннора мигает желтым, а брови сходятся на переносице, но после секундной заминки он произносит все тем же мягким тоном: — Захват заложников — ситуация, при которой необходимо предпринимать срочные действия, и мне очень нужна ваша машина, лейтенант. В такие моменты Хэнк вспоминает, почему Коннор его так бесил поначалу. — Черта с два!.. — Андерсон! — голос Фаулера прерывает его тираду в самом начале. Капитан высовывается из своего кабинета и даже издалека Хэнк ощущает его осуждение. — В чем дело? Коннор, тебе письменное приглашение нужно, что ли? — Нет, капитан, — тут же отзывается тот этим своим голосом отличника. — Но в пределах досягаемости нет патрульных автомобилей, а красть машины сотрудников… — он запинается на мгновение, — за мной выслали транспорт. И, резко развернувшись, направляется к выходу. — Возьми машину Андерсона! — кричит Фаулер. Коннор оглядывается и смотрит на Хэнка с выражением лица «кто-то ведет себя тупо, и это ужасно меня расстраивает», — так что этот «кто-то» окончательно выходит из себя: — Никуда он не поедет без меня! С каких это пор напарники разделяются? Фаулер открывает рот, но вместо ответа говорит: — Черт с тобой. После выезда зайди ко мне. Коннор! Вместе с Андерсоном! — и исчезает в кабинете. И, откровенно говоря, от этого все происходящее понятнее не становится. На парковке они спустя минуту, и Хэнк даже позволяет Коннору сесть за руль — у него есть вопросы, и удобнее задавать их, не следя за дорогой. — Что все это значит, Коннор? — требует он, стоит только Коннору вырулить со стоянки. Тот сразу направляет машину на запад, и на немаленькой скорости, но Хэнк сомневается, что разговор может отвлечь его от дороги. Точно, вот и сбылись смутные утренние предчувствия — чутье полицейского не подвело. — Что именно, лейтенант? В рабочее время Коннор никогда не зовет Хэнка по имени, даже если они наедине. Такое правило у него завелось после получения документов и официального трудоустройства в полиции, ведь теперь они «настоящие коллеги», пусть даже Хэнк считает это идиотизмом. — Что ты ему наговорил? Какие-нибудь очередные твои гениальные идеи по поводу моего здоровья? Или, может, что мне пора заняться бумажной работой и не таскаться по выездам? Он еще не старик, и только потому, что у него молодой напарник, его еще не пора выкидывать на помойку! — Думаю, это из-за того, что до работы с вами у меня был опыт разрешения конфликтных ситуаций… — Да перестань врать, Коннор! — не выдерживает Хэнк. — Признайся честно, в чем дело? Это все из-за вчерашнего виски, да? Ты же лучше меня знаешь, что я выпил всего-то полстакана, да этого даже недостаточно, чтобы опьянеть, и не пойму, с чего ты взял себе в голову, что это может сказаться на работе? Что ты наплел Фаулеру?.. — Хэнк, клянусь, ничего и никому я не говорил! Это нельзя назвать криком, но это громко — куда громче, чем Коннор обычно разговаривает, и Хэнк затыкается. Коннор смотрит на него почти с испугом, диод на виске горит ровным желтым, прежде чем неторопливо крутануться и снова поголубеть. Хэнк облизывает губы. — Гляди на дорогу. Он чувствует, как кровь приливает к щекам. Что на него нашло? Ранний подъем и смутные тревоги, и этого оказалось достаточно, чтобы выйти из себя и начать вести себя, как настоящий сумасшедший — и только из-за такого пустяка, как вызов на задание, в котором Хэнк понимает все равно не больше, чем любой полицейский его возраста и опыта? Что, конечно, немало, но явно не может сравниться с продвинутыми программами переговоров с террористами… И слова Коннора звучат как-то слишком двусмысленно. — Извини, — бормочет Хэнк, — я слишком бурно отреагировал. Просто не выспался. И почему все-таки позвали не группу захвата? Коннор секунду молчит, будто перебирает в голове варианты ответа, но потом его лицо разглаживается, а уголки губ ползут вверх. — У них другой вызов, лейтенант, — он резко выкручивает руль, и Хэнк радуется, что пристегнулся. — До их приезда стоит попробовать мирные переговоры. Звучит не очень, но хотя бы обнадеживает: нужно немного потянуть время, им не придется самим справляться с таким дерьмом. Если что, крепкие парни из группы захвата просто положат всех лицом вниз, и можно будет возвращаться в участок. — Через две минуты будем на месте, — сообщает Коннор. Хэнк кивает. Ему стыдно, но терзающее его неделями предчувствие никуда не девается.   На месте царит обычная полицейская суета: довольно широкий круг оцепления включает два дома и прилегающую территорию, дорога перегорожена, сотрудники в форме и бронежилетах снуют туда-сюда, а от жужжания дронов и сине-красных мигалок у Хэнка немедленно начинает болеть голова. Их Детройт в последние годы превратился в киноблокбастер, а недавняя революция нисколько не снизила накал страстей. Еще сильнее голова начинает болеть, когда Хэнк соображает, что за десять минут дороги успел высказать несколько претензий, но не успел расспросить Коннора, собственно, о деле, а сам тот никакой информации не предложил. Кажется, недостаток сна и кофе в организме превращает Хэнка в размазню — еще только девять утра, а он уже устал. За полицейским кордоном прячется обычный одноэтажный дом, чем-то напоминающий Хэнку его собственный, только гораздо более ухоженный на вид: стены выкрашены в милый голубой цвет, на окнах белые занавески. Правда, пасторальный вид портят острые осколки, торчащие из рамы переднего окна и усеивающие аккуратную лужайку вперемешку с свежевыпавшим снегом, занавеска цепляется за края стекла и щетинится лоскутками. Дверь дома распахнута. Он выглядит как типичное место преступления: нечто, мирное и прекрасное всего несколько минут назад, но уже начавшее превращаться в развалины. — Лейтенант, пожалуйста, оставайтесь здесь, — деловито просит Коннор, который успел обойти машину и теперь стоит рядом с Хэнком и пристально рассматривает дом. Хэнк без понятия, что он там сканирует и анализирует, за кордоном почти ничего не видно. Хэнк уже открывает рот, чтобы приказать патрульным расступиться — и отогнать эти чертовы дроны, потому что толку от них не больше, чем от голубей, — но в этот момент пара полицейских перед ним перемещается, и Хэнк видит лужайку перед домом. — О нет, — стонет Хэнк, не сдерживаясь, — только не этот засранец и не его новая барби. На лужайке напротив окна, на приличном расстоянии, стоит не кто иной, как засранец детектив Гэвин Рид, а рядом возвышается фигура с неестественно прямой осанкой и затылком, выражающим презрение ко всем людям разом, а заодно и ко всем андроидам, собакам, вирусам эболы и даже инопланетянам в далекой галактике, наверняка. И, точно в ответ на восклицание Хэнка (которое даже такое «продвинутое существо» не смогло бы услышать сквозь весь этот шум), спутник Рида оглядывается и смотрит прямо на них. Что-то говорит Риду. И начинает медленно отступать. Только тут Хэнк замечает, что за занавеской кто-то есть — мужчина, судя по всему, со сцепленными на затылке руками. Должно быть, один из заложников. — Наконец-то, — господи, как же Хэнк ненавидит этот голос, пародию на голос Коннора. А еще больше этот взгляд — не имеющий со взглядом Коннора ничего общего. — Прошла двадцать одна минута с моего вызова. И если бы Хэнк постарался, он легко уловил бы и в голосе, и во взгляде недовольство, но Хэнк не старается. Новейшая модель, вершина инженерной мысли и бла-бла-бла, — ЭрКа Девятьсот, новый напарник Рида, уж конечно не может чувствовать такие низменные эмоции, как недовольство. Коннор ничего не отвечает на заявление девятисотого. Вместо этого он расстегивает пиджак, хотя на улице тридцать пять по Фаренгейту — март очень холодный. Хэнк отводит взгляд. — Докладывай вслух, — приказывает он, — без вашей этой контактной телепатии! Коннор протягивает пиджак девятисотому — не Хэнку! — и расстегивает кобуру. Андроидам теперь разрешено носить оружие, и полицейские его носят, так что действия Коннора выглядят все загадочнее. — Мне уже передали всю информацию, лейтенант, — сообщает он. Хэнк закипает, получая в руки его кобуру. Передали, вот как? Ну надо же! Коннор достает из кармана брюк голубую светоотражательную повязку и натягивает ее на руку, поправляет галстук, словно за пятнадцать минут его могло перекосить. — Не буду терять время. У Хэнка земля дрожит под ногами. Впервые за тридцать лет он ощущает себя гражданским, невесть как попавшим на место преступления. Его не звали сюда, он не должен быть тут и ничего не может сделать, даже требовать объяснений — ведь речь о человеческих жизнях. — Можешь идти работать, — говорит девятисотый. Будто это он тут командует — будто это он командует Коннором. Коннор, однако, кивает и поворачивается, чтобы уйти, — и тут девятисотый делает нечто неожиданное: схватив Коннора за локоть, он придерживает его и, подняв вторую руку, пальцем трет диод на его виске. — У тебя что-то на лице, — произносит он. Коннор не отстраняется. Прищурив глаза, он смотрит на девятисотого, пока тот не опускает руку. — Удачи. Это самое странное, что Хэнк видел и слышал за месяц, как минимум. Коннор ныряет в толпу, полицейские расступаются перед ним, пропуская поближе, и минуту спустя он стоит рядом с Ридом. Хэнк прекрасно представляет, какое у того сейчас выражение лица. — Преступник Джеймс Оверрайд, тридцать семь, технолог пункта распределения тириума «Киберлайф», — начинает докладывать девятисотый спокойным, размеренным голосом. Видно, вспоминает приказ Хэнка. — В восемь двадцать семь двое полицейских постучали в дверь его дома, — девятисотый указывает на соседний дом, также оцепленный полицией, — чтобы задать несколько вопросов по делу, касающемуся пропажи андроида-ребенка в двух кварталах отсюда. Краем глаза Хэнк следит, как Коннор обменивается репликами с Ридом, как потом обращается к стоящему в оконном проеме мужчине, и тот сразу же исчезает в глубине комнаты. Нет, Хэнк не будет торчать тут сзади, как папарацци. Подняв значок, он принимается пробираться поближе, бесцеремонно расталкивая тех, кто мешает ему пройти, пока не оказывается в первых рядах. Отсюда до Рида с Коннором порядка семидесяти футов, а до дома еще с дюжину. — …ранил полицейского и забежал в соседний дом, — продолжает вещать девятисотый, следуя за ним без особого труда, и Хэнк снова начинает слушать, надеясь, что не пропустил важный кусок, — заложники — семья из трех человек и андроида: Томас и Марта Стенсон, их сын Бобби и андроид-ребенок Джон, пяти с половиной и шести лет соответственно, — Хэнк ежится, потому что андроидов-детей стало так много в последнее время… Девятисотый, как ни в чем не бывало, докладывает: — Томаса Стенсона вы видите в окне, Марта, ребенок и андроид в гостиной вместе с преступником. В этот момент мужчина снова появляется за занавеской, что-то говорит, и Коннор, подняв руки, медленно заходит в дом. Хэнк задерживает дыхание. — Эй, эй, стоп! — перебивает он. — Что он сказал? — Что Восемь можно зайти, — на удивление, засранец не делает вид, что не понял вопроса. — Для дальнейших переговоров. — Но… — Внутри заложники, — в голосе девятисотого нет никаких эмоций, но все равно чувствуется, что ему не больно-то по нраву, когда Хэнк его перебивает. — У Стенсонов установлена система видеонаблюдения, преступник следит за нашими перемещениями. На взлом системы нужно время. Возможно, Восемь… — Коннору! — Возможно, Коннору удастся освободить часть заложников. Возможно, Коннору удастся получить пулю в башку! Хэнк опускает взгляд и соображает, что все еще держит в руках кобуру Коннора. С пистолетом Коннора. Коннора, ушедшего в дом к вооруженному преступнику. — У него же нет оружия! — Таковы требования преступника. — Но его могут убить, — Хэнк возмущен и немного напуган — окей, он охрененно напуган, кого он тут обманывает, — какого хера он туда полез один? Девятисотый и бровью не ведет. — Лейтенант Андерсон, это его работа. Звучит в точности как «да мне насрать, где и как там убьется отсталая модель». — У него работа — улики облизывать! — возмущается Хэнк. — Ладно, а какие еще требования у этого козла? Миллион долларов и вертолет? Канадский паспорт? Амнистия? Дай угадаю, он из краденого тириума варил красный лед? Девятисотый, неотрывно следящий за окном гостиной, скашивает на Хэнка взгляд, словно тот вдруг отрастил вторую голову и заговорил по-кошачьи. — Это предположение не лишено логики, лейтенант. — У тебя есть кнопка выключения? — спрашивает Хэнк. — Нет. Очень жаль. Очень, очень жаль. — И что тогда… Он прерывается, когда в дверном проеме что-то мелькает, и на улицу выбегает двое маленьких мальчиков в домашней одежде, с заплаканными лицами. Хэнк даже не соображает, как кидается вперед, забывая и о том, что может получить пулю, и о потенциальном срыве операции. — Назад, назад! — кричит кто-то сзади. Хэнк подхватывает одного из детей на руки и тянет за одежду второго, вдруг замечая, что фигура девятисотого теперь возвышается перед ним. В руках у андроида пистолет. Хэнк отступает и отступает, ребенок на руках плачет навзрыд, но хотя бы не вертится, а вот тот, кого он тянет за футболку, извивается изо всех сил. Хэнку тяжело. Он вдруг понимает: возможно, именно поэтому Коннор не хотел брать его с собой, возможно это своеобразная попытка поберечь его чувства. Хэнк чувствует тепло и боль одновременно. Его хватают сзади, детей пытаются забрать, и Хэнк неохотно уступает, лица у полицейских вокруг напряженные, но улыбающиеся. — Мы о них позаботимся, лейтенант, — заверяет кто-то, кого Хэнк не видит: его взгляд не отрывается от мальчиков. В жилах бурлит адреналин. Где же Коннор? — Отлично, — говорит девятисотый деловито, — минус двое заложников. — Бездушный ублюдок. Хэнк едва не достает пистолет Коннора из кобуры и не использует в качестве кнопки отключения — он готов мизинец отдать, что не его одного это порадовало бы. — Восемьдесят два процента, что мужчину ему тоже удастся освободить. — А почему не женщину? — против воли спрашивает Хэнк. Но не получает ответа, потому что события внезапно несутся вскачь. В дверном проеме вновь мельтешение, и секунду спустя оттуда спиной вперед появляется Коннор. Его руки задраны над головой, но поза расслабленная, словно он погулять вышел. А вот Хэнк, наоборот, напрягается — и почти чувствует, как рядом напрягается девятисотый. Коннор застывает на лужайке, но не успевает Хэнк позвать его, как на крыльцо выбирается подозреваемый — очевидно, ведь в руках у этого дебила пистолет, а свободной рукой он тащит перед собой женщину. Миниатюрная блондинка беззвучно рыдает, преступника трясет, пистолет ходит туда-сюда, а за собой Хэнк слышит щелканье затворов. — Джеймс, пока никто не пострадал, все можно уладить, — ровно говорит Коннор. — Если вы опустите оружие, мы квалифицируем это как добровольную сдачу. Никто не желает вам зла. Недоразумения случаются, но в наших силах их разрешить. Блядь, Хэнк слишком стар для этого дерьма. — Они хотели вломиться в мой дом! — орет подозреваемый. — С каких пор это законно? — Это незаконно, — соглашается Коннор. — А ну все назад! Пусть все отвалят как можно дальше! — преступник шмыгает носом. Хэнк множество таких видел — которые делают глупость за глупостью, а потом они в полном дерьме, и все вокруг в полном дерьме, и непонятно, как из этого дерьма выбраться. — Назад!!! — Пожалуйста, назад, — громко требует Коннор. — Опустите оружие. Копы за Хэнком гудят, но все же отступают — вразнобой и медленно, сам Хэнк колеблется: подгонять их или нет. Девятисотый тянет его за собой, пока толпа перетекает на другую сторону дороги. Блондинка рыдает громче. — Отпустите меня! — кричит она. — Марта, пожалуйста… — говорит Коннор, а потом Хэнк не слышит, потому что теперь они слишком далеко, черт. Полное дерьмо стремительно наступает. Один из полицейских дронов взмывает наверх с демоническим воем, Марта визжит, выворачивается из хватки и бросается к Коннору, Коннор бросается к ней, преступник орет, Хэнк тоже, кажется, орет… Пистолет стреляет. Хэнк буквально собственными глазами видит, как пуля попадает в Коннора — хотя это, конечно же, невозможно. — Коннор! — кричит он. Коннор оттаскивает женщину, пряча ее за себя, и Хэнк почти слышит второй выстрел, почти, но вместо выстрела преступник срывается с места и стремительно удирает по освободившейся дороге. Хэнку наплевать на этого придурка, его поймают так или иначе, а вот на Коннора не плевать, поэтому он подбегает к Коннору. У того вся рубашка залита тириумом, на лице синие брызги, и совершенно непонятно, где рана. — Коннор… — Как я скучаю по работе со спецназом, — шипит Коннор, отталкивает Хэнка и бросается бежать. У Хэнка дежавю. Он ошеломленно смотрит вслед, переводит взгляд на Марту — женщина явно в шоке. Вокруг моментально начинается суета, кто-то забегает в дом, кто-то помогает Марте подняться, кто-то обращается к Хэнку. — Позвоните техникам, — приказывает он ближайшему офицеру и оглядывается. Девятисотого нет. А это значит, что… — Отбой, чуваки! — орет Рид радостно. — Жестянка его взял.