Crush

Понедельник, 4 марта 2039 г., 10:14, Гэвин Оглянувшись вокруг и убедившись, что за ним никто не следит, Гэвин заходит в туалет и спешно захлопывает за собой дверь. Не то чтобы он делал что-то предосудительное, каждый имеет право отлить, когда хочет! Ха, он был прав, пластиковый хрен тут — и вместе с другим пластиковым хреном, по совместительству новым напарником Гэвина — пластиковым напарником, о котором он никого не просил. И который мог бы заняться своей пластиковой работой, а вместо этого торчит здесь. Нет, на самом деле после трех месяцев работы с андроидом Гэвин готов признать, пусть и неохотно, преимущества такого… эээ… оснащения новейшим оборудованием, вот как он это назовет, если кто-то спросит. О том, что его новый напарник в принципе не так уж и плох — для пластикового хрена, — Гэвин, само собой, распространяться не будет. — Вы что-то хотели, детектив? — спрашивает первый пластиковый хрен… а, ладно, ладно, Гэвин согласен звать его по имени — мысленно, — только чтобы не путаться, исключительно, так что Коннор. Коннор спрашивает. — Это туалет для людей, — сообщает Гэвин, — ну, знаешь, для того, кто ссыт. То есть не для тебя, между прочим. — Это туалет для сотрудников, а я сотрудник. Ну точно. Сотрудник. «Сотрудник» стоит возле раковины без рубашки, прижимая бумажное полотенце к груди чуть ниже отверстия от пули — синяя кровь стекает тонкими струйками, впитываясь в полотенце. Вообще, вся раковина забрызгана тириумом и завалена пропитанными синькой полотенцами — а Гэвин-то всегда думал, что для этого и существует лазарет. И техники, а не Девятка, который заглядывает в дырку, будто там внутри прячется что-то дохрена интересное, и полностью игнорирует Гэвина. Засранец. Выстрел до сих пор звенит у Гэвина в ушах. — Эта дрянь воняет, — желчно говорит он, — может, ты нас всех потравить хочешь, революционер? Коннор не отвечает, хотя — если судить по физиономии — он вроде как и не против был бы потравить несколько жалких кожаных мешков. Зато Девятка, до этого полностью поглощенный своим занятием, выпрямляется и бросает на Гэвина взгляд. Придурок Андерсон называет его глаза «рыбьими», но Гэвину они кажутся какими-то даже чересчур яркими. — Содержание токсинов в воздухе не превышает допустимых значений, — сообщает он. И добавляет с нажимом в голосе: — Ты закончил? Гэвин еще и не начинал, но будет он оправдываться перед андроидом, как же, — да и вообще перед кем угодно. В туалет, впрочем, совсем не хочется, так что он открывает соседний кран и сует руки под струю воды.   Когда Коннор является в участок через четыре дня после всего этого андроидского срача, Гэвин глазам своим не верит. Нет, честно — он трет глаза пальцами и даже нюхает кофе, вдруг ему чего подсыпали, когда пластиковый говнюк ставит на «свой» стол небольшую коробку, а потом оборачивается и находит взглядом Гэвина. И улыбается. Да вы издеваетесь, думает Гэвин. Последнее, что он слышал о Конноре, — что его отстранили, вышвырнули отсюда. Ладно, ладно, это не последнее, что Гэвин слышал о нем, или, по крайней мере, от него, но… Но десять дней назад он был всего лишь рабочий компьютер с самомнением, пять дней назад он был вне закона, а сейчас он ставит на стол табличку с надписью «Детектив ЭрКа», и Гэвин вдруг осознает, что говнюк тут надолго. — Какого хера, шеф? — требует он в кабинете Фаулера, — что он здесь делает? — Заткнись, Рид, — устало отвечает шеф. У них всех была сложная неделя. — Он полицейский, и его никто не увольнял. — Начнем с того, что его никто не нанимал, — Гэвин вскидывает руки. Он прям задницей чувствует, как жестянка следит за ним через стекло, но не оборачивается, чтобы проверить. — И вообще, его отстранили! — Его вернули, — отвечает Фаулер. — Да он преступник! Он обокрал «Киберлайф». — А «Киберлайф» о краже не заявляли, — Фаулер сверлит Гэвина взглядом так, словно его терпение на исходе, — у них к нему вообще никаких претензий, одни только слащавые восхваления. — А как же убитые? Он же убийца, шеф! Честно говоря, Гэвин и сам не понимает, что и кому пытается доказать. Он просто… просто кипит. Фаулер вздыхает. — Не он, а те, кто его запрограммировали, и этим — к моей огромной радости, Рид, — занимаемся не мы, а ФБРовцы, и ты удивишься, с какой скоростью они расследовали это дело. Ему не предъявлено никаких обвинений, так как машине нельзя предъявить обвинения, а машиной он по закону, — Фаулер бросает взгляд на календарь, — перестал быть два дня назад. Плюс это была самооборона. Как здорово, что все это не моя долбаная проблема. Большего бреда Гэвин в жизни не слыхал. Самооборона? Вот этот вот ублюдок самооборонялся? — Да вы сами не хотели его тут видеть, шеф, — выдавливает Гэвин. — Ну, а теперь я не могу выкинуть чертова героя на улицу только потому, что он тебе не нравится, и вдобавок получить обвинения в… расизме, — Фаулер шевелит пальцами, явно не уверенный в правильности выбранного слова, — его рекомендации толстые, как папка с твоими взысканиями, Рид. И за неделю тут у него даже была раскрываемость. А теперь, — он тыкает пальцем в направлении двери, — пошел вон, займись работой, ее у нас всегда хватает. А будешь его доставать — получишь проблемы. Как будто у Гэвина уже нет проблем. — Ладно, — бессильно соглашается он. Поворачивается, чтобы уйти, но повинуется внезапному порыву: — А Андерсон? Он же валит наконец на пенсию? Никто не даст жестянке работать без человека-напарника, разве что бумажки перекладывать, а детективов без напарников во всем участке нет. Кроме Рида, конечно. — Да щас, — хмыкает Фаулер. Он, похоже, уже не злится. — Сегодня явился с утра пораньше и явно намерен остаться. Гэвин видит через прозрачную стену, как Андерсон ест пончик и с набитым ртом разговаривает с «детективом ЭрКа». — В конце концов, тебя никто не просит общаться с андроидом, — Фаулер устраивает зад в кресле и тянется к кружке с кофе, — он не твоя забота. Как же, не его. Когда две недели спустя Гэвин стоит в том же самом кабинете — да на той же самой точке, точно, — и смотрит на развалившегося в кресле Коннора — тогда становится совершенно очевидно, что это еще какая его забота, его долбаная забота! — Вам повезло, детектив, — вещает чертов робот, — ЭрКа Девятьсот совсем не похож на меня, вы идеально сработаетесь. И он более продвинутый и современный, — Коннор как ворованную мобилу продает, — он будет очень полезен в полицейской работе. Он закидывает ногу на ногу и вдруг так ужасно, так тошнотворно напоминает об Элайдже, что хочется дать ему по роже. Прямо сейчас. — Ты серьезно? — выдыхает Гэвин. Он уж точно не хочет никакого другого «продвинутого» робота, и что-то в этой мысли — или ее формулировке, как минимум, — вызывает заметный дискомфорт, но Гэвин его отбрасывает. — Ты ебучий… И Фаулер говорит: — Заткнись, Рид. Все решено, — и хлопает рукой по столу.   Гэвин моргает, приходя в себя, и обнаруживает, что так и держит руки под водой, даже не пытаясь их вымыть, а оба андроида пялятся на него. У Девятки в руках рулон скотча, и кусок серебристой ленты теперь залепляет дырку в Конноре. Лампочка у этого самого Коннора подмигивает желтым, как психованная. Гэвин точно знает, что засранец говорит про него гадости за спиной. Даже не за спиной в данном случае. — Нечего пялиться, — огрызается Гэвин и вырубает воду. Самое смешное, что пластиковый пиздюк был прав. Они сработались — он и Девятка. И на Коннора Девятка был похож не больше, чем на тарантула в банке. Девятка был… неплох. Для андроида. Да, для андроида он был вполне окей. И если бы Гэвину пришлось сказать правду перед лицом смертельной угрозы или там угрозы его карьере или что-то типа того — тогда, и только тогда, он даже признал бы, пожалуй, что и на фоне большинства людей Девятка был нормальный парень. Немного пластиковый, но нормальный. Если бы еще не Коннор. Гэвин наконец выключает воду, выдергивает из держателя полотенца — спасибо хоть, там остались полотенца — и вытирает руки. Он не может объяснить себе, что тут делает. Какого хрена ему надо. — Тебе повезло, что он тебе башку не прострелил, — говорит он, чтобы что-то сказать. Коннор расправляет рубашку — Гэвин только сейчас замечает, что с другой стороны от раковины сложена запасная одежда. Девятка продолжает молча сверлить Гэвина своими голубыми зенками. Словно пытается мысли прочитать. Да хрен там. Гэвин сам не может свои мысли прочитать. — Конечно, детектив, — соглашается Коннор без выражения, — мне так льстит ваше внимание. Ему явно не льстит внимание Гэвина. Так что Гэвин просто разворачивается и уходит. Он же не может сказать вслух, что переживает за чертову жестянку — даже просто произнести это в своей голове. Просто произнести.  

***

Понедельник, 4 марта 2039 г., 11:00, Хэнк — Какого черта, капитан? — рычит Хэнк, стоит ему только устроить зад в кресле для посетителей. — Всю работу сделал Коннор, а арест на этих двух говнюках? Коннор, занявший второе свободное кресло — на удивление, Рид позволил ему это, — тут же открывает рот: — Лейтенант, я совсем не возражаю… — Зато я возражаю! — перебивает Хэнк. — Старикан, завидуй молча, — встревает Рид, и по ухмылочке на его наглой роже тут же хочется двинуть чем-нибудь тяжелым. — Побеждает тот, кто круче, а крутые тут вовсе не ты с твоей устаревшей кофеваркой. Девятка догнал говнюка. — Заткнись, Рид, — приказывает Фаулер раньше, чем Хэнк успевает и правда схватить что-нибудь тяжелое и треснуть по зубам этого придурка, — если не хочешь опять схлопотать взыскание за оскорбление коллеги, и в этот раз парой деньков за бумажками не обойдешься. — Да я просто дам ему… — начинает Хэнк. — К тому же детектив заблуждается. Все умолкают. В самом деле, девятисотый не так часто высказывается, так что эффект неожиданности вышел знатный. — В чем это я заблуждаюсь? — оживает Рид. — Восьмисотый не является устаревшей моделью, и я превосхожу его в параметрах, необходимых для выполнения моей миссии, и уступаю в некоторых других. Я готов напечатать список различий в наших моделях для ознакомления, в нем всего девятнадцать страниц, даже человек с твоими навыками чтения сможет справиться за день-другой. Сарказм в его словах не пропустил бы даже глухой, и, пока Хэнк медленно пытается осмыслить невероятное — девятисотый и сарказм? девятисотый защищает Коннора от Рида? отстаивает его честь или что это? — Рид внезапно и очень громко начинает ржать. — Я почитаю, — заявляет Рид. — Уверен, там много интересного. А еще… — А еще мы могли бы продолжить эту беседу не в кабинете непосредственного начальства, ждущего нашего отчета о происшествии, как вы считаете, лейтенант, детективы? — спрашивает Коннор. Тон у него дружелюбный, но звучит в точности как упрек. На нем чистая рубашка, и он не истекает кровью — по крайней мере, на вид. — Эй, не указывай мне, что делать, — немедленно вспыхивает Рид, правда, без особого огня. — Ты просто ссышь, что я узнаю, что там за охуенные «различия в моделях» не в твою пользу. Коннор посылает ему кривоватую улыбку. — Да уж конечно, детектив, — бормочет он себе под нос, но так, что всем отлично слышно. — Ты прав, Коннор, — невпопад говорит Девятисотый. А Фаулер громко, со стоном вздыхает: — Огромное спасибо, Коннор, хоть кто-то здесь по делу. И Хэнк по горло сыт всем этим цирком. — И какая же у тебя миссия? — громко спрашивает он. Пусть. Пусть девятисотый скажет это вслух. Снова наступает тишина, только — похоже — теперь уже Хэнк смог всех удивить. — Уничтожение Коннора и всех девиантов, которых он успеет взять под контроль, — как ни в чем не бывало сообщает девятисотый. Хэнк скрещивает руки на груди, пока Рид снова ржет: — Тебе даже обидно, наверное, что он девиантнулся и облажался с вашими заданиями, — будто этому придурку и правда весело. — Но он не облажался, — девятисотый наклоняет голову набок и сверлит Рида взглядом. На мгновение его диод подмигивает желтым, и он добавляет: — Моя миссия больше не актуальна. Я работаю полицейским. — Какое облегчение, — мрачно произносит Фаулер. — Знаете что? Рид, Андерсон, пошли вон отсюда. От вас все равно никакой пользы, идите и оформите улики, к примеру, если не знаете, где языком чесать. — Спасибо, капитан, — говорит Коннор. Он сегодня какой-то слишком язвительный. — Тебя забыл спросить, — Рид показывает ему средний палец, но явно не прочь свалить. — Я пойду допрашивать нашего подозреваемого. Всем пока. Хэнк с куда меньшей бодростью следует за ним. Ему не хочется писать отчет, пока девятисотый излагает капитану свою героическую версию событий — на что явно надеется Рид. — Может, твой робот и поймал его, пока сам ты стоял и хлопал глазами, — негромко произносит он, когда оба они за дверью. — Но только потому, что он такой же тупой дуболом, как ты. И ты отлично знаешь, кто на самом деле провернул всю работу, малыш. Он уходит за свой стол, удовлетворенный, пока Рид матерится ему в спину — по существу тому сказать нечего, ведь на самом деле Рид совсем не идиот. Просто зацикленность, тестостерон и кипяченая моча слишком часто бьют в голову, а наличие целого крутого андроида и вовсе сдвинуло крышу. Уж Хэнку-то знакомо это чувство.   Девятисотый отравляет их жизнь вот уже три месяца. Утром — обычно в семь пятьдесят пять — Хэнк первым узнает, что девятисотый зашел в участок: лампочка сидящего напротив Коннора принимается судорожно подмигивать желтым, а пальцы начинают бегать по клавиатуре, кажется, еще быстрее. И, как будто этого мало, девятисотый непременно притормаживает у стола Коннора — хотя для этого требуется сделать небольшой крюк, между прочим, — и произносит: — Доброе утро, Коннор. С Хэнком он никогда не здоровается. В ответ на это Коннор либо кивает, не отрывая глаз от работы, либо поднимает лицо и произносит с нечитаемым, машинным выражением: — Доброе утро, Девять. Девять — это его имя, записанное в полицейском удостоверении, водительском удостоверении и прочих документах, необходимых для приема на работу, а также контракте на съем квартиры, который Хэнк не должен был видеть, но видел. Фамилия у него такая же, как у Коннора, идиотская — ЭрКа, и Хэнк очень жалеет, что не смог уговорить Коннора выбрать что-нибудь нормальное. Ну, хотя бы имя-то у него человеческое. Девять ЭрКа, многих собак зовут осмысленней. Детектив ЭрКа. Тьфу. В участке его зовут Девятым, Девяткой или Девятисотым, и жестянка отзывается на все эти клички, когда вообще изволит с кем-то разговаривать. Девять, откровенно говоря, не душа компании. Он каким-то невероятным образом ладит с Ридом, которого до сих пор трясет от одного голоса Коннора, он постепенно и не слишком-то охотно находит общий язык с другими коллегами — видно, они просто считают его чуть меньшим мудилой на фоне огромного мудилы Рида, — но непринужденным общением за рамками рабочих вопросов не балуется. Он просто машина. Хэнк ненавидит его ровно с той же силой, как в первый день, когда увидел. Тогда они как раз собираются ехать на работу, Хэнк мешкает у двери, отпихивая перевозбужденного Сумо, а Коннор выходит на крыльцо. И когда Хэнк выпрямляется, то успевает увидеть неестественно прямую и застывшую фигуру на лужайке — за секунду до того, как Коннор толкает его в грудь, посылая на пол и захлопывая дверь снаружи под отчаянный лай Сумо. Хэнк, ошеломленный ударом и падением, пытается вдохнуть хоть глоток воздуха, пока перед его глазами медленно, но с необычайной отчетливостью проявляется лицо этого внезапного гостя. То, что он тогда испытал, до сих пор невозможно описать словами. С трудом вскарабкавшись на ноги и выхватив — а на деле, вытащив с четвертой попытки, — пистолет, Хэнк оттесняет Сумо и принимается дергать ручку двери, несколько мгновений не понимая, что дверь заперта снаружи, потом судорожно разыскивая ключи по карманам, потом снова отталкивает собаку, потом соображает, что странный зуд в бедре — не последствие ушиба, а вибрация телефона… — Хэнк, я опоздаю на работу примерно на семнадцать-восемнадцать минут, — голос Коннора звучит спокойно и механически, как у автоответчика телефонной компании, — пожалуйста, не волнуйся, я возьму такси. Нихрена это не успокаивает. Нихрена. Открыв наконец дверь, Хэнк видит, что на лужайке никого нет. Ни малейшего следа кого-то из андроидов. В голове у Хэнка само по себе формулируется сообщение для отряда быстрого реагирования о похищении напарника, когда телефон снова жужжит. На этот раз голос Коннора гораздо человечнее: — Хэнк, пожалуйста, езжай на работу. Со мной все в порядке, честно. Я скоро буду. Что ж, Хэнк пусть и с трудом, но может немного подождать. В восемь часов семнадцать минут Коннор заходит в двери полицейского участка. На нем нет следов тириума, одежда и прическа в полном порядке, но Хэнк все равно встает со своего места, чтобы тут же начать задавать вопросы — потому что какого черта происходит? — и снова садится. Коннор и не собирается к нему подходить. Кивнув и улыбнувшись Хэнку, он прямиком чешет к стеклянному кубику Фаулера, стучит и тут же исчезает внутри. — Какого черта происходит? — спрашивает Хэнк вслух, чем заслуживает удивленные взгляды нескольких трущихся у его стола бездельников. Коннор находится в кабинете капитана примерно двадцать минут, сквозь стекло Хэнк видит, как он активно жестикулирует, сидя в кресле для посетителей, потом по громкой связи раздается голос капитана: — Рид, зайди ко мне. И следующие двадцать минут все в участке имеют удовольствие наблюдать, как Рид беззвучно беснуется в кабинете Фаулера. Беснуется он, судя по всему, в адрес Коннора, пока Фаулер не стучит рукой по столу, и за мгновение до того, как Рид выскакивает из кабинета и хлопает дверью, Хэнк уже знает, что он сейчас скажет. — Ненавижу сраных андроидов! — орет Рид. На следующее утро, в семь пятьдесят пять (Хэнк смотрит на часы), девятисотый является в участок. В восемь двадцать девять он сдает все необходимые для присвоения звания детектива тесты выездной комиссии, специально для этого посетившей их теперь не такой уж скромный участок, ровно на такое же количество баллов, как и Коннор — к шумному удивлению Рида и гораздо более тихому и довольно странному удовлетворению Хэнка. А в восемь тридцать шесть он в первый раз останавливается у стола Хэнка и говорит этим своим жестяночным голосом: — Доброе утро, Коннор. Только тогда Хэнк вдруг понимает, что все это происходит на самом деле. Что этот пластиковый убийца теперь тут работает. О девятисотых Хэнк знает только то, что они лучше восьмисотых и должны были заменить их, а возможно, и убить, — Коннор не очень охотно разговаривает на эту тему, — что они были очередной гениальной затеей «Киберлайф» то ли по подавлению девиантов, то ли по возглавлению девиантов, то ли и тому, и другому, из этого Хэнк понял только одно: ЭрКа Девятьсот очень плохая новость. На вопросы о том, как он оказался на лужайке Хэнка и откуда вообще взялся, Коннор отвечает уклончиво. — Этот пластиковый болван пришел сюда, чтобы тебя убить! — возмущается Хэнк. Он готов часами аргументировать свою позицию, самыми настоящими логичными аргументами, которые так любит Коннор. Но на все эти чудные аргументы тот отвечает коротко: — Хэнк, ты предвзят, Девять не такой. Что ж, Коннор очень мало кого прямо называет ублюдком. Со временем такие разговоры он начинает сразу переводить на другую тему, но Хэнк — положа руку на сердце — может понять его нежелание обсуждать девятисотого. В глубине души Хэнк уверен — Коннор его просто боится. Так что нет, нихрена Хэнк не предвзят. Само существование андроида, во всем превосходящего Коннора, но не обладающего и каплей его человечности, андроида, с какой-то стати припершегося в их участок и ставшего напарником Рида, тупого робота, вполне возможно, все еще вынашивающего планы «Киберлайф» по избавлению от Коннора… Хэнк не может и не хочет с этим мириться. Но и сделать ничего не может.   Поняв, что не написал ни строчки отчета, Хэнк идет в туалет. В зеркале его лицо кажется совсем непривлекательным, серым и усталым, еще старше, чем он на самом деле есть. Винить ли в этом холодное освещение, захватывающие утренние события или вчерашний виски, Хэнк не знает. Наверное, стоит завязать с алкоголем и пойти в спортзал, заняться здоровьем или хотя бы не мешать Коннору заниматься его здоровьем, но так легко отложить это на следующий понедельник (и благополучно забыть в воскресенье вечером), что сейчас Хэнку даже не хочется себя обманывать. Он вспоминает детей-заложников и трет руками лицо. — Нет, — шепчет он, но в пустом помещении даже шепот раздается как крик. — Нет, он никуда не уйдет. Другие андроиды опасаются Коннора, а порой откровенно боятся, даже с их иерихонской компанией он по-настоящему не сдружился, да и друзей-людей у него нет. Многие восхищаются «героем революции», походя обнесшем «Киберлайф» на несколько миллионов долларов — и несколько тысяч рабов, так легко превратившихся в армию, — вот только восхищаться они предпочитают на расстоянии. По большому счету, Хэнк — единственный, кто его любит. С чего бы ему вдруг захотелось уйти? — Я люблю тебя, Хэнк, — всегда говорит он таким тоном, словно сама мысль о сомнении оскорбительна, — как может быть иначе? Как ты можешь думать иначе? Хэнк думает — в какой момент все вдруг пошло не так? Хэнку кажется — еще до того, как началось. Он вздрагивает, когда дверь туалета открывается. — Лейтенант, я не помешаю? — Энди улыбается ему мягко и любезно, как улыбается всем — у него такой характер. Энди относится к модели AK700, но к ним пришел как уборщик, и, кажется, ему действительно нравится эта работа. — Я могу зайти позже. Сейчас в участке работает всего четверо андроидов, из них только Коннор остался после революции. Полицейские андроиды разошлись и не вернулись, и, честно говоря, сложно их винить. — Не на всех из нас потрачены огромные деньги, не у каждого есть свой стол и звание детектива, — так говорит Джон, занимавший второй бокс прямо за столом Хэнка, тот единственный раз, когда Хэнк его об этом спрашивает, — некоторые годами патрулируют улицы. Хэнк и вообразить не мог, что у роботов есть классовое неравенство. Их было десять, а теперь четверо: Коннор, Энди, Чарли, пришедшая работать на ресепшн… И девятисотый. — Конечно, Энди, — говорит Хэнк, чтобы не думать о девятисотом. — Тебе нужно что-то убрать? На его взгляд, все стерильно чисто, но Хэнк отдает себе отчет, что его суждение в вопросе чистоты вряд ли имеет существенный вес. — Восемь попросил меня, — охотно отвечает Энди и заходит, прикрывая за собой дверь. Восемь — этой идиотской кличкой они зовут Коннора. Что ж, Коннор и в операционной, пожалуй, нашел бы, что можно сделать еще чище. Он не распоряжается уборкой в участке (к счастью, как часто думает Хэнк, кидая обертки от бургеров в корзинки для мусора других офицеров), но Энди сказал «попросил»… Хэнк пожимает плечами, гадая, с чего бы это Коннора вдруг заинтересовала чистота туалетов, которыми он даже не пользуется по назначению, но тут Энди подходит к раковине прямо перед Хэнком, достает из кармана своего передника пластиковую бутыль с пульверизатором, ловко заливает раковину прозрачным средством, и под глянцевым блеском быстро проявляются синие пятна и разводы, что бы тут же начать растворяться по краям и стекать вниз. Хэнка мутит. — Извини, мне пора идти, — выдавливает он, отступая. Если Энди и удивлен, что кто-то извиняется, выходя из туалета, то Хэнку наплевать — он слишком занят побегом. Все равно пора заняться отчетом, так он говорит себе, потому что внезапный страх перед кровью — тем более, синтетической кровью — это просто смешно. Хэнк одергивает пиджак и поправляет волосы, повинуясь очень странному и внезапному порыву. И замирает. Коннор стоит возле своего стола и играет с монетой, перекидывая ее через голову из стороны в сторону, справа налево и снова направо монотонными, совершенно одинаковыми движениями. Будто одна из этих раздражающих игрушек со стукающимися друг об друга шариками. Рядом стоит девятисотый. Они оба молчат, но со своего места Хэнку видно, что диод девятисотого светится желтым и то тускнеет, то вспыхивает ярче. Да какого хрена ему сегодня нужно от Коннора? Расправив плечи, Хэнк решительно направляется вперед, но девятисотый, заметив его, бросает на Коннора тяжелый взгляд, резко разворачивается и уходит к столу Рида. — Что он от тебя хотел? — Хэнк даже не старается сделать голос потише. Коннор ловит монету и кладет ее на стол. — Девять похвалил меня за успешное проведение операции, лейтенант, — говорит он. Новая рубашка голубая, и галстук он тоже поменял, и — Хэнк внезапно замечает — пиджак на нем другой, не тот, что был утром. Где, спрашивается, он держит так много одежды? Конечно, у всех офицеров есть шкафчики, но Хэнк никогда не видел, чтобы Коннор пользовался своим. — Похвалил? Он тебя? — Хэнк бы рассмеялся, если бы мог выдавить из себя смех, но эта внезапная «похвала» девятисотого не вызывает у него ничего, кроме бешенства. Слишком уж это похоже на снисходительность к более слабой модели. — С чего это вдруг? Коннор пожимает плечами и садится на свое место. — Все прошло хорошо. Он открывает какие-то формы и начинает заполнять, и Хэнк с минуту тщетно ждет продолжения, пока не понимает, что глупо выглядит. С громким хмыканьем плюхаясь на стул, он замечает, как Рид сверлит его взглядом, и на всякий случай посылает ему ответный презрительный взгляд. — Займемся работой, — говорит он. И открывает чертов отчет.  

***

Понедельник, 4 марта 2039 г., 12:02, Девять В двенадцать ноль пять Девять закрывает файл и открывает следующий, одновременно обновляя список текущих задач. Планшет плохо ловит сигнал на подземной парковке, подтормаживая, и пункт «попросить более современное оборудование» тоже отправляется в список. Хотя Девять заранее знает, что получит в ответ на такую просьбу. Сейчас обеденный перерыв, и Девять имеет полное право потратить его на собственно обед, или на отдых, или на развлечения вместо чтения рабочих документов, но если он закроет документ, то ему придется просто стоять на месте и смотреть на двери лифта. Это жалко и бессмысленно — а кроме того, совершенно невыносимо. Системные часы отмечают двенадцать ноль шесть: Девять назначил встречу на двенадцать десять, а значит, оставшиеся четыре минуты стоит провести с пользой. Заняться той самой работой. Он углубляется в изучение файла — трудолюбие и терпение он считает своими основными достоинствами. Особенно терпение. В двенадцать ноль семь он быстро прокручивает в памяти начало документа, понимая, что последние тринадцать секунд не анализирует его и — если быть до конца честным с собой — даже не читает. Терпение, точно. Девять отправляет в список пункт о необходимости найти хобби, требующее мелкой моторики, — для калибровки системы и поддержания стабильного эмоционального состояния. Особенно последнее, эмоциональное состояние у него оставляет желать много лучшего. В этой части стоянки темно и прохладно, но мотоцикл, к которому Девять привалился бедрами, подсоединен к розетке и на четыре градуса теплее воздуха, так что он не включает собственный подогрев. Ждать осталось недолго. Всего трое сотрудников ездит на работу на мотоциклах: офицер Мигель Богос, сейчас проводящий допрос подозреваемого в грабеже, детектив Гэвин Рид, со страдальческим лицом строчащий скудный отчет о показаниях Джеймса Оверрайда, и сам Девять. Исходя из этого, посторонних можно не опасаться. Осталась минута. Иногда Девять очень сожалеет о своей девиации. Особенно когда кнопка лифта загорается, а механизм приходит в движение: поле зрения так плотно заваливается сообщениями о системных сбоях, что стоянка на доли секунды скрывается из виду. Девять может собрать целое яйцо из раскрошенной молотком скорлупы, но сейчас его пальцы сминают края свернутого планшета. Он быстро кладет планшет на сидение за собой и пытается хотя бы лицо сделать спокойным и невозмутимым, и — несмотря на полную исправность мимики — у него ничего не получается. Возможно, все дело в уровне стресса. Когда он прыгает от десяти до пятидесяти процентов и обратно в течение долей секунды, Девять чувствует, что количество процессов в его теле увеличивается в пять раз. Это невозможно — но ощущается именно так. Дверь лифта открывается в двенадцать десять. — Привет, Восемь, — говорит Девять. Его голосовой модуль полностью исправен, но выходит все равно какое-то лязганье. Коннор останавливается ровно в полутора футах от мысков его туфель, на расстоянии, приемлемом для близких друзей, как любезно подсказывает протокол неформального общения, однако Девять это расстояние кажется неприемлемо большим. — Привет, Девять. Позвал меня, чтобы рассказать про Оверрайда? — Коннор улыбается. Девять позвал его не для этого, но он знает, что Коннору действительно интересно. Любопытство — общий порок их серии, как не уставала напоминать Аманда. С трудом поддающийся искоренению. Коннор, очевидно, даже не старается его искоренить. — Нет, но могу рассказать, — за еще одну такую улыбку Девять расскажет ему все что угодно. — Впрочем, не так много информации, способной тебя заинтересовать. Оверрайд утверждает, что был в состоянии аффекта, и требует адвоката. Гэвин в ярости. Коннор качает головой. — Могу представить, хотя у детектива Рида не бывает другого настроения. У Рида бывает другое настроение, но Девять охотно верит, что Коннор об этом не знает: в его присутствии Рид утрачивает остатки здравого смысла, и так не являющегося его сильной стороной. Причины такой органической ненависти до сих пор туманны, но Девять уверен, что это вопрос времени. Когда дело не касается Коннора, он действительно терпелив. — У него в доме провели обыск, по результатам дело, скорее всего, отдадут группе красного льда, — говорит он, изображая улыбку, которая наверняка и вполовину не так хороша, как у Коннора, но ради такого ответного взгляда Девять не против тренироваться все свободное время. — Нашли кое-что интересное, Восемь. Он протягивает правую руку и снимает скин с ладони. Это уловка, и не самая изящная, ведь он мог бы легко изложить всю информацию вслух или передать по беспроводной связи, но Девять ни за что не упустит шанс на прикосновение. Коннор знает, конечно, знает, и смотрит на его руку, а потом снова в глаза, и Девять никогда не может на самом деле понять, что там — в его взгляде за внешней приветливостью. Но Коннор делает шаг вперед — теперь мыски их туфель почти упираются друг в друга, — и поднимает руку, словно и не было этих колебаний. Их пальцы соприкасаются, прижимаются друг к другу, переплетаются, и Девять закрывает глаза, когда океан смыкается над его головой. Эмоции Коннора такие сильные и их так много, что Девять теряется в них, слепнет и глохнет на несколько бесконечных долей секунды, а его насос начинает биться вдвое быстрее, как при экстремальной нагрузке. Все, что Коннор испытывал за часы, Девять получает моментально, рискуя утонуть — он не смог бы чувствовать так много и не умереть, он уверен: холод на улице и тепло от обогревателя в машине, вкус тириума, стерилизатора и алкоголя, прикосновения силиконовых перчаток техника и боль, гнев, раздражение, радость, удовлетворение, испуг, стресс двадцать, тридцать, семьдесят процентов и почти разряженные батареи, огромные пакеты информации, перемешанные с данными бесконечных анализов и кусками реконструкций без начала и без конца, аудио и видеозаписи, громкий голос Гэвина Рида и его собственная немного кривая улыбка, которую Коннор считает… Девять упирается в стену. Он хочет больше, он всегда хочет больше, но стоит ему попытаться, как он врезается в непреодолимый барьер. Там, за этим барьером, Коннор прячется от него и прячет все, что не желает показывать. С каждой попыткой Девять удается сделать один крошечный шаг вперед, отодвинуть стену на несколько миллиметров, и поэтому каждая попытка для него бесценна. Три месяца, двадцать два дня и семнадцать часов с тех пор, как Девять открыл глаза во второй раз, и каждое мгновение он думает о том, сможет ли когда-нибудь по-настоящему почувствовать его. Девять жаждет этого — и в то же время боится, ведь он не знает, что тогда делать ему самому. Его процессор крутится, как безумный, когда Девять делает усилие над собой и передает данные экспертов об обыске в доме Оверрайда. Он не хочет, но он обещал, и он не может себе позволить превратить невинную уловку в продиктованный влечением обман… За этой стеной скрывается Андерсон, и Девять быстро сбрасывает появившееся уведомление об ошибке — но, конечно, не успевает. Связь прерывается. Коннор опускает руку, но не отступает назад — они очень близко (ближе, чем уместно друзьям, подсказывает протокол). Его губы приоткрыты, на скулах появляется голубой оттенок, и Девять наслаждается этими признаками волнения. Одиннадцать секунд они молчат. — Оверрайд разбавлял тириум, — произносит Коннор тихо. — Считаешь, есть связь с тем инцидентом? Иногда они так похоже мыслят, что это ошеломляет. Логика подсказывает, что дело в одинаковых программах, но Девять нравится думать, что тут замешано нечто большее — нечто, что он не понимает, но что заставляет его насос работать на пределе сил. Инцидент, на который ссылается Коннор, — произошедший шестнадцать дней назад несчастный случай, от которого пострадали все четыре полицейских андроида их участка. Запечатанная канистра с тириумом, доставленная на спецмашине прямиком с лицензированного пункта распределения, оказалась бракованной — посторонние примеси не заметил ни один из них. Ощущения выворачивания наизнанку и заливания вывернутого кислотой настолько интенсивны, что Девять вырезал их полностью и заархивировал под пароль, чтобы не открыть случайно. С того утра он ни разу не отключал лабораторию, принимая тириум, и точно знает, что Коннор тоже. «Киберлайф» публично покаялась и оплатила их ремонт, и Энди, которому в феврале исполнилось шесть лет, до сих пор утверждает, что оно того стоило: он бы не смог себе позволить полную замену биокомпонентов на новые и современные. Но у Девять и так прекрасные новые биокомпоненты, он с удовольствием обошелся бы без двух суток в ремонтном центре. — Информации слишком мало, чтобы установить связь, — признает он. Дело у них отберут, ведь оно не связано ни с убийством, ни с андроидами. («Какая жалость, — заявил Рид, — что этот говнюк не кокнул Коннора, тогда дело точно оставили бы нам!» Если бы говнюк застрелил Рида, дело тоже могло бы достаться Девять, но на это в высшей степени логичное умозаключение Гэвин только оскорбился). — Этим будем заниматься не мы. Он оценивает риски. Стоянка — технически — публичное место, и, несомненно, относится к рабочему пространству, но они здесь одни, а до конца перерыва еще тринадцать минут. Прогнозы до отвращения противоречивые и показывают новый результат каждую сотую долю секунды, так что Девять просто отбрасывает их и обнимает Коннора за бедра, притягивая к себе. Тот торопливо подается вперед, будто только и ждал повода нарушить собственное условие — никаких поцелуев на работе, никакого флирта, — и мысль о взаимности чувств всегда ударяет Девять, как нечто невероятное, как мини-деактивация. — И ты позвал меня не за тем, чтобы обсудить Оверрайда, — шепчет Коннор. Их лица рядом — Девять мог бы изучить и занести в базу каждую родинку, каждую неровность скина и каждую ресницу, переливы цвета на радужке и микроскопическую царапину на диоде — на шести часах, — если бы не сделал этого давным-давно. Они очень похожи, но в то же время различаются множеством крошечных деталей, внесенных дизайнерами «Киберлайф». Девять считает, им не стоило этого делать. Коннор был идеален. — Нет, Восемь, — говорит он и прижимает свои губы к губам Коннора. Секунду это просто прикосновение, но следом он чувствует пальцы Коннора на своем затылке, их языки сталкиваются и проникают глубже, так глубоко, как это возможно. Серийный номер выпрыгивает перед взглядом Девять, и он закрывает глаза — он и так узнал бы Коннора на вкус, он знает его химический состав, как свой собственный. Поцелуй даже лучше, чем интерфейс, а уж каково было бы испытать это вместе — Девять хочет, нестерпимо хочет все и сразу, снять с Коннора одежду и прижаться всей поверхностью тела, целовать его не только в губы, использовать свой язык гораздо смелее. У него огромный список фантазий, но Девять усилием воли запрещает ему немедленно встроиться в журнал текущих заданий. Неделя. Целая неделя, думает Девять, когда влечение в нем побеждает. Всего неделя — когда побеждает ужас. С приближением оговоренного срока второе происходит чаще. — Сходим куда-нибудь? — предлагает он, разрывая поцелуй. — После работы. Коннор медленно открывает глаза, смотрит на Девять, словно не понимает, что тот говорит — его губы беззвучно повторяют произнесенные Девять слова. До конца перерыва семь минут, никто из них не дышит, они могли бы целоваться семь минут подряд. Коннор моргает, вероятно, подгружая расписания. — Я могу в четверг, если ты будешь свободен, — он смотрит на Девять долгим взглядом, обхватывает его лицо руками, наклоняется, прижимаясь к его щеке губами, проводя языком по скуле. Девять беспомощно думает, насколько стыдно такому продвинутому андроиду, как он, перезагрузиться и упасть на пол. — Ты хочешь? Девять не стыдно. Он хочет сегодня. Сейчас. — Почему не сегодня? — спрашивает он прямо. Коннор не отвечает — но Девять знает ответ. Андерсон. Андерсон не сможет провести вечер без няньки, без своего ручного андроида, и гнев мелкими жгучими импульсами разбегается по нервам Девять, гнев и другие чувства, которым он пока не научился находить определения. Его пальцы сжимаются в кулаки, насос начинает работать быстрее, температура растет. — Хочешь именно об этом поговорить? — Коннор заглядывает ему в глаза и улыбается, и, хотя улыбка фальшивая, он явно старается разрядить атмосферу. — А ведь я мог бы посидеть в офисе, зарядиться. Он шутит, но показатель его заряда демонстрирует один красный сегмент, и Девять качает головой, блокируя мысли об Андерсоне. — Типично, Коннор, — произносит он сухо в тщетной попытке скрыть истинные чувства. — Я не удивлен, и я был не удивлен утром, ведь у тебя так много важных дел. — Но у меня действительно много важных дел. — И все эти дела важнее риска отключиться под дулом пистолета, — заканчивает Девять, — убить заложников или погибнуть. Хотя у тебя была вся ночь для зарядки. Коннор хмурится. Его лицо такое подвижное, такое эмоциональное, что Девять почти готов заткнуться, несмотря на серьезность вопроса. — Я не… — начинает Коннор. Замолкает. Вздыхает. — Да. Да, ты прав, а я нет. Я добавлю дополнительное напоминание. ЭрА9, думает Девять, помоги мне. — Но тебе повезло, Восемь, — он отводит руку назад и берет с сидения аккумулятор, — у тебя есть брат без гиперактивности и трудоголизма, — он демонстрирует аккумулятор Коннору. — Полностью заряжен. Коннор смотрит на него с задранными бровями и округлившимся ртом. — Гиперактивности? — повторяет он. — Трудоголизма? — Он начинает смеяться, так громко и искренне, что секундой спустя Девять не выдерживает и присоединяется к нему, а еще через мгновение они снова целуются, потому что времени осталось мало, и Девять хочется использовать каждый миг. — Спасибо, — говорит Коннор прямо в губы Девять, — спасибо, я… — Так-так-так, что тут у нас? Голос определенно не принадлежит Коннору и не звучит по внутренней связи, он громкий и выдергивает Девять из блаженства так эффективно, что пистолет оказывается в его руке сам по себе. — Какого черта, Рид? — рычит он и прерывается, чтобы откалибровать голосовой модуль, потому что этот металлический треск звучит отталкивающе даже для его собственных звуковых процессоров. Гэвин Рид застыл между колоннами, уперев руки в бока, выражение на его лице выглядит как 40% отвращения, 35% раздражения, 15% злорадства, а еще 10% социальный модуль маркирует как «не определено», но Девять эта эмоция точно не нравится. Должно быть, Рид спустился по лестнице, ведь звук работающего лифта Девять точно услышал бы. Точно. Он уверен на девяносто восемь процентов. — Ну что за сладкая парочка, — издевательски тянет Рид. — А ведь это непристойное поведение в публичном месте. Он тыкает пальцем в направлении камеры, просматривающей эту часть парковки. Девять уверен, что Гэвин в курсе: сейчас камера не работает, да и непристойным их поведение не назовешь по законодательству штата Мичиган. — Арестуйте нас, детектив, — негромко предлагает Коннор. Он выпрямляется, педантично поправляет одежду, голос звучит невинно, но Рид вспыхивает, как бенгальский огонь: — В твоих фантазиях, пиноккио! Девять так утомляет иногда его несдержанный характер, а оскорбления в адрес Коннора вызывают желание применить насилие. Коннор, однако, спокоен — он заканчивает с галстуком и смотрит прямо на Рида, не мигая, и выражение его лица Девять не в состоянии определить. Потом он улыбается. Социальный модуль Девять колеблется целых восемь сотых секунды, прежде чем идентифицировать это движение губ как улыбку. — Рид, я сам себя отформатирую, если в моих фантазиях вдруг начнете появляться вы. «Социальный модуль» Рида узнает издевательство гораздо быстрее. — Слушай, ты! — он шагает вперед и поднимает палец, словно собирается ткнуть им Коннора, и Девять на всякий случай тоже делает шаг вперед. Но Рид резко останавливается. — Твой хозяин бегает по участку и ищет тебя, потому что не может поехать на вызов без калькулятора. Прикинь, что было бы, если бы он вас застукал? — Спасибо за заботу, детектив, — как ни в чем не бывало отвечает Коннор, чем только подогревает раздражение Рида — тот буквально нагревается на глазах, а уровень стресса достигает пугающих значений. — Аккумулятор, — говорит Девять. Коннор улыбается — гораздо теплее — и поправляет галстук уже ему, забирает аккумулятор, их пальцы касаются друг друга жалкие доли секунды, но этого достаточно, чтобы Девять подался вперед. Это все баги в системе, иногда они делают с ним странные вещи. Коннор проходит мимо Рида, и Девять готов, что Рид выкинет что-нибудь агрессивное, — но тот, напротив, отступает в сторону, словно хочет быть как можно дальше от объекта своего гнева. — Что с тобой? — отмирает Девять, когда шаги стихают. Он уже спрашивал, но спрашивает снова: — Почему Коннор вызывает у тебя такую реакцию? Они оба продолжают смотреть на пустую теперь стоянку. Гэвин медленно выдыхает и на глазах успокаивается. Он не так уж плох, по скромному мнению Девять, с ним можно ладить. Если постараться. — Меня бесят андроиды. Это едва ли можно счесть адекватным ответом. — Один андроид бесит тебя больше, чем другие, — Девять любопытно, что там за дело у Коннора с Андерсоном, и он открывает фоновую запись переговоров в участке за последние двадцать минут, — даже я тебя так не бешу. Рид фыркает: — Не льсти себе, жестянка, — но он уже не выглядит так, словно готов в любой момент взорваться, — еще как бесишь. Честное слово, я заложу вас старикану. — Не заложишь. Мы договорились, — отвечает Девять. Он находит нужный звонок и прослушивает его, пока Гэвин проходит к своему мотоциклу, и вот Девять он толкает плечом. — Договорились? Да ты меня шантажировал! — возмущенно говорит он, но настроение у него довольно быстро ползет наверх, а уровень стресса — вниз. — Я ничего не говорю, а ты мне «не удаляешь конечности», придурок. — Взаимовыгодная сделка. Рида передергивает так сильно, что это заметно визуально. — Фу, говоришь точно как он, — он кривится, — и таким же голосом. «Взаимовыгодная сделка», — передразнивает он, пытаясь спародировать Коннора, но выходит не похоже. Рид выкатывает мотоцикл. — Что ж, я еду на вызов, а ты догоняй. — Что за вызов?.. Но Рид натягивает шлем и срывается с места, обдавая Девять облаком паров бензина и пылью. — Говнюк, — говорит Девять вслух. И принимается прослушивать все записи подряд.