Счастливых Вам Голодных игр!

       Сегодня день Жатвы, а значит сегодня нет ни школы, ни работы, ничего. Хоть что-то хорошее, сказали бы другие, а я скажу, что в день Жатвы вершится судьба двадцати четырёх человек, и это не шутки. Как говорят ведущие в Капитолии, Панем любит слёзы, а ещё любит кровь. «Ну что ж, если я попаду на Игры, они это получат. Да чтоб они подавились там! Почему мы должны убивать друг друга, пытаться выжить, а этим слизнякам даже с кровати лень подняться, чтобы съесть очередное пирожное, стоящее, как самолёт? Почему мы должны владеть навыками выживания, владеть оружием, в то время как эти капитолийские… даже не знаю, как их назвать по-ласковее! В общем, а им даже яичницу вломы приготовить. Они смотрят, они делают ставки. Интересно, а что будет, если я зарежу Сенекку Крейна? Революция? Или просто распорядитель сменится… Не важно! Надо встать и собираться " — подумала я и пошла готовить себе завтрак.        Чак уже сидел на кухне, попивая воду из деревянной кружки. —Привет, — здороваюсь, и замечаю в его глазах страх, — боишься? —Очень, — ответил он. Я уловила дрожь в его голосе и попыталась успокоить. — Тебя не выберут! — говорю я, а сама думаю, что будет, если выберут. —А если выберут? Тут уже я вскипела. Я и представить себе не могу, что будет, если действительно выберут. Тогда я пойду добровольцем, я буду до самого конца рядом с ним, буду защищать его, как смогу. —Посмотри на меня, — хватаю его за плечи, — тебя не выберут! Он видимо слегка испугался, но больше не спорил. Тут на кухню вошла мама: —Доброе утро, дети! Я стараюсь не реагировать на ее «подлизывания», ведь недавно её хахаль Купер сильно избил Чака. Тогда я пообещала сломать хребет этому Куперу, а Чак чуть не отравил его (лучше бы отравил).        Не знаю, чем так Купер нравится маме, он никогда не ходил в школу, не умеет писать, и скорее всего, читать. Мама пару раз заставала его за изменами, но продолжала любить его той «слепой любовью». Он часто бил её, пока ни меня, ни Чака не было дома, как-то раз пырнул её ножом, вот тогда-то я его почти убила. Тогда ещё был жив отец Минхо, и тот пообещал его убить. А маме всё равно: она его любит и никуда отпускать не хочет. Странно. Слишком уж много недоброжелателей у этого Купера Фостера.        До боли натираю мочалкой тело, сегодня надо выглядеть опрятно. Волосы начисто вымыты и высушены, а на двери в ванную комнату весит старое бледно-розовое платье с рюшами, оно мне не нравится, но я надену его ради мамы. От души надеюсь не попасть на Игры, ведь прошлые пять лет мне каким-то образом везло, а ведь тессеров становилось всё больше и больше. Так что же мешает мне и в этот раз «проскользнуть»? Сейчас мне, Грейс Армстронг, шестнадцать лет, а Чаку четырнадцать. У нас вся жизнь ещё впереди, а мы должны носиться с топором от озверелых негодяев из богатейших дистриктов.        Многим "смельчакам" из нашей школы до смерти хочется попасть на эти Игры. Непуганные идиоты. Знали бы они, как я тогда перепугалась, когда назвали имя Чака, но это оказался другой мальчик. Я буквально там чуть не умерла. Минхо говорит, что мало того, что я тогда сознание потеряла, так меня ещё и откачивали.        Прохожу регистрацию, так Капитолий заодно и население пересчитывает. Мне протыкают палец, берут отпечатки и кровь, и дают разрешение пройти. Становлюсь сзади Чака, мне просто так спокойнее. И вот на сцену Дома Правосудия выходит расфуфыренная дама на высоких шпильках и с объёмной причёской. —Здравствуйте здравствуйте здравствуйте! Меня зовут Розамунд Уилсон, в этом году я представляю Ваш, Седьмой дистрикт на Играх!- и дальше последовала нудная речь о том, как сильно нужны эти Игры, зачем они вообще нужны. Знаем, проходили. —Итак, пришло время выбирать трибутов! Сначала—девушки!       Она крутит массивный барабан с листочками, на которых написаны имена. Припоминаю, сколько тессеров на моё имя, не меньше тридцати — это точно. Ну ничего страшного, мне будет гораздо спокойнее, если я попаду на игры, а не Чак.        Тем временем Розамунд достала какую-то бумажку из барабана и долго не решалась сказать, что на ней написано. —Грейс Армстронг!- дыхание на миг перехватило, ноги стали ватными. Действительно, непуганная идиотка.        На деревянных ногах иду к сцене, по щеке катится скупая слеза.        — А теперь — юноши! Розамунд опять крутит барабан, а меня бросает то в холод, то в жар. Руки вспотели, стали холодными, как у лягушки.       —Томас Эдисон! Я его знаю, от этого еще хуже. Это друг Минхо, мне как-то надо было надо было ему что-то передать, так мы и познакомились.        Он таким же подкосившемся шагом выходит на сцену. В толпе замечаю испуганные глаза Минхо, развожу руками, мол "ну а что поделать?".        — Пожмите друг другу руки, наши новые герои! Мы пожимаем. Во рту пересохло.        Дальше нас отводят в какие-то комнатки и говорят ждать. Тут дверь открывается, и входит Чак с мамой. Они говорят мне что-то напутственное. Но мне хочется сейчас поговорить конкретно с братом, поэтому прошу маму выйти. —Чак, не забывай, ты охотник. Ходи в лес, лесники тебя пропустят. Заботься о маме, и вот еще что. У меня под кроватью есть настойка волчьих ягод, возьми её и подлей совсем чуть-чуть Куперу в чай. Этого должно хватить, чтобы умереть, я тебе клянусь, никто не узнает, спишут на наркотическую зависимость и передоз. Неизвестно, что он может с мамой сделать, если меня совсем не будет. —Не говори так! Мы обнялись, и я почувствовала, как намокает моё платье на левом плече. —Время вышло!- охранник зашёл к нам в комнату. Чак встал, на прощание пожал мне руку, и вышел. Дальше зашёл Минхо, мы обнялись, но его выгнали раньше времени, поэтому поговорить мы так и не успели.