Омега-альфа

— Ну что там у тебя с твоим Биг Чаном? — хмыкает Чондэ. — Да так, — вздыхает Бэкхен. — Что «да так»? Ничего. Просто Бэкхен — что с ним случается очень и очень редко — готов признать: он перегнул палку. Не с феминистами — им-то он и не такое сказать готов, хоть сейчас и в лицо каждому — а конкретно с Пак Чанелем. Потому что своим «пожить, как нормальный омега» попал в цель. Крайне нехорошую цель… Чанель, сколько себя помнит, всегда был разочарованием родителей. И не потому что хулиган, двоечник и вообще плохой мальчик — потому что омега. Причем омега такой… ну, такой. Неправильный. Родители всегда хотели альфу. Наследника. Того, кто возьмет на себя семейный бизнес, когда отец из-за возраста или болезни отойдет от дел. Защиту и опору в старости — ведь, по мнению дорогих родственничков, омеги таковой стать не могут, да и беты тоже. И когда папа забеременел в первый раз, вся семья радовалась: в папином запахе, сладковато-нежном, стали отчетливо различимы резко-пряные ноты — верный, по каким-то там народным приметам, признак, что будет альфа. А большой уже на пятом месяце живот окончательно всех убедил: точно наследник. Ну не могут омеги и беты быть настолько здоровыми! А родился Чанель. Крупный и крепкий — только омега. И это был первый раз, когда он разочаровал свою семью. Хотя тогда разочарование было не особо сильным. Отец с дедом (и папочкой) покачали головой и сказали: в следующий раз точно родится альфа, еще более во всех смыслах здоровый, настоящий богатырь из сказок. И стали дальше ждать наследника. Но снова родился омега. И снова. И снова. А на пятый раз у папы случился выкидыш с осложнениями, и врачи сказали: все. Детей у вас больше не будет. Воспитывайте своих четверых сыновей, они у вас все здоровые-красивые, такими не каждый похвастаться может, — и успокойтесь. Папа не успокоился. Вернее, успокоился, но не смирился: он больше не пытался забеременеть, но зациклился на своей мнимой неполноценности — не смог родить наследника! — и однажды начал выплескивать свое разочарование на детей. Поначалу на детей, на всех четверых. А потом — только на Чанеля. Может, потому, что он был самым старшим, а может, потому, что был слишком похож на альфу. Того самого, которого папа родить не смог. Юджин, Чжисон и Донен были очень омегами: невысокие, хрупкие, большеглазые, с маленькими, кукольными лицами — и с подходящим характером. Не мягким и покладистым — он таковым только со стороны казался — а скорее хитрым и увертливым: эти трое знали, когда нужно промолчать, извиниться, потупив глазки, даже если не делали ничего — и когда и до какого предела можно наглеть, пользуясь снисходительностью взрослых. И быстро поняли: длинные реснички, если ими вовремя похлопать, и пухлые губки, если их в нужный момент очаровательно надуть, всегда помогут получить желаемое — ведь сложно отказать таким ангелочкам! В общем, братцы с детского сада вертели взрослыми как хотели. Причем это была не расчетливая хитрость: Юджин, Чжисон и Донен все эти уловки освоили еще в яслях, когда не читают глянцевых журналов с дурацкими советами вроде «чередуй улыбку и слезы, как кнут и пряник», когда папы еще не говорят маленьким омежкам «ласковый теленок двух маток сосет», приучая быть льстиво-двуличными тварями, — Чанелевы братцы такие, похоже, от природы. Или на папочку еще в младенчестве насмотрелись: тот вокруг отца всегда бешеной бабочкой порхал, елейно улыбаясь, и перед чужими едва ли не стелился, доброго-милого из себя изображая — а на сыновей и прислугу срывался. Чанель никогда таким не был. Вернее, не мог быть таким — не мог врать, не мог молчать, когда его несправедливо в чем-то упрекали или обвиняли, не мог пройти мимо, когда обижали слабых, не мог притворяться и изображать из себя того, кем не является — а ведь именно этого от него и требовали, говоря: «Омеги так себя не ведут». Чанель был откровенен и прямолинеен настолько, что раздражал всех вокруг. Особенно взрослых— они очень, очень не любят неудобные вопросы от детей, а Чанель такие задавал едва ли не каждый день. А еще он всегда был высоким и сильным. Выше и сильнее всех альф не только из своего класса, но и из параллели. Только потом, в старшей школе, он встретил двоих тогда уже выпускников Чанмина и Джоншина, которые были пусть и на пару сантиметров, но все же выше него. Но не сильнее — в армреслинге Чанель их легко сделал. И увлечения у него были совсем не омежьи. Еще в первом классе он стал интересоваться мотоциклами и попросил отца записать его на бокс и баскетбол. И сказал твердое «Нет», когда папа спросил: «Дорогой, а может, лучше на танцы? Или в музыкальную школу?» А еще Чанель с детства четко знал, чего хочет от жизни: добиться всего своим трудом, как дедушка, который, не имея ни копейки денег, открыл на рынке лавку, где хотток и ет продавались — и вырастил из нее пусть и не корпорацию, но среднюю, стабильно работающую и довольно прибыльную сеть кофеен-кондитерских. А вот чего Чанель совсем не хотел, в отличие от всех своих одноклассников-омег, так это выйти замуж за красивого-богатого, жить в роскоши и не работать. В общем, во всем, кроме биологического пола, Чанель был альфа альфой. Дед с отцом даже смеялись: «Природа явно что-то напутала». И это сначала не задевало — наоборот, даже вызывало некоторую гордость: да, я омега, но я сильный и ловкий, как альфа. Могу и за себя, и за братьев, если их кто попробует обидеть, постоять. Задевать это стало потом, уже в средней школе. Двенадцать лет — возраст, когда начинают просыпаться гормоны, когда «альфа», «бета» и «омега» перестают быть всего лишь пунктом в медкарте и словом взрослых, которое не пойми почему твое поведение и интересы должно определять. Хотя до течек и гона еще пара-тройка лет, просыпается запах, становится сильнее, а то и чуть меняется: пропадает детская нежность и легкость, зато проявляется омежья сладость или альфья терпкость и резкость. И эта сладость или терпкость-резкость вдруг начинают раздражать или привлекать, вызывать какие-то странные, непонятные мысли, а порой и желания... Да, двенадцать лет — возраст, когда альфы и омеги чувствуют перемену в себе и ровесниках. И Чанель тоже почувствовал. Особенно в ровесниках. Он вдруг оказался не то чтобы изгоем, но сильно не таким. Его не задирали, над ним не смеялись — по крайней мере, открыто — его даже не игнорировали. С ним общались — все же лучший ученик на параллели и едва ли не первый спортсмен школы — но… С альфами вдруг стало невозможно нормально разговаривать — они все время пытались доказать Чанелю, что он ни черта не понимает: достаточно было сказать какую-то невинную фразу, вроде «да нет, на байке так войти в поворот нельзя» — и тут же на него всем скопом набрасывались с «это просто ты не знаешь и не можешь». И со странными аргументами: вспоминали какие-то нелепые байки, показывали явно постановочные или хитро смонтированные ролики и статьи на сомнительных форумах, говорили «а у меня двоюродный брат (тренер, друг отца или кто там еще) легко так делает», причем этот «легко делает» обязательно жил не в Сеуле (а то и не в Корее) и лично познакомиться с ним было нельзя. Причем набрасывались всегда так… оголтело, что ли, с выкриками, брызгами слюны и взмахами руками, что Чанель сразу затыкался и пытался как можно быстрее спор завершить. Он тогда еще не понимал, но чувствовал: альфам важно его осадить. Не объяснить что-то, не отстоять свою точку зрения — а показать Чанелю, как он со всех сторон неправ. Дескать, омега, что с тебя возьмешь. И это очень сильно напрягало — настолько, что он скоро перестал пытаться что-то обсуждать с альфами из своей школы. Общение с ними свелось к «Привет», «Пока» и взаимным подколам. С омегами было не проще. От них он часто слышал «Да ты что, это же Пак Чанель!», и всегда с подтекстом «что этот дылда в омежьих делах понимает». И нет, ничего «омежье» он с ними никогда не обсуждал — просто как же не приплести к чему-нибудь Пак Чанеля, если вот он, рядом сидит и, весь не такой, взгляд раздражает? А тут еще и папа совсем с катушек съехал. Он и раньше-то много чего не самого хорошего говорил: ну что ты за омега, неуклюжий и неизящный совсем; что ты альфой быть вечно пытаешься, не получится у тебя все равно ничего; ну и вырос же ты у меня дуриной огромной, и страшный совсем, — а тут и вовсе начал: «ты мне назло омегой родился, альфой должен был стать», «это ты специально, чтобы мне больно было, так на альфу похож», «что, радуешься, что папочке плохо, когда он на тебя, такого дылду, смотрит?» и прочее. Бред, конечно — кто себе пол и рост в утробе выбрать может? — но в двенадцать лет поверишь и не в такое. Особенно, если это говорит самый родной и близкий (как тогда казалось) человек. Из-за всего этого снисходительно-добродушные шутки отца и деда начали задевать. В детстве Чанелю даже льстило, когда ему говорили что-нибудь вроде «альфа бы был что надо», потом он перестал обращать на подобные подколки внимание: многократно повторенные, они воспринимались как белый шум, ну, может, иногда вызывали легкое раздражение, потому что «опять, ну сколько можно?!», — и вдруг стало очень обидно. Насмешки одноклассников, папины упреки — а тут еще и дедушка с отцом, которых Чанель всегда уважал и считал образцом для подражания, так шутят… Да, это было больно. Что для всех и во всем он не такой. В старшей школе все стало еще хуже. Вернее, не хуже, а веселее. У Чанеля как раз за неделю перед началом учебы пришла первая течка — и его запах стал много сильнее. Раньше он был слабый, едва ощутимый, и все, глядя на Чанеля, кивали: видимо, какие-то гормональные нарушения, вот и вырос такой большой, — а теперь вдруг запах пришел в норму. И даже более чем: врач, когда к нему Чанеля привели, сразу сказал папе: «Да я с порога чую, что у вашего сына все в порядке. Так пахнут только очень здоровые и фертильные омеги». И это, видимо, чуял не только врач — альфы вдруг начали посматривать на Чанеля оч-ч-чень заинтересованно. В их взглядах без труда читалось: «Нагнуть бы его прямо тут». В первый год альфы-выпускники к нему лезли очень настырно, даже настырнее, чем к самым красивым и «ароматным» омегам — думали (Чанель как-то разговор в туалете подслушал), что раз он «альфоомега», то легко согласится на перепих. Чанеля тошнило от мысли, что его считают удобным вариантом на потрахаться, то ли настолько страшным и неудовлетворенным омегой, который задницу любому, кто предложит, подставит, то ли своим парнем, которому можно присунуть в любой момент, а после, застегивая ширинку, сказать: «Было круто, бро» — и забыть о нем до следующего раза, когда член сильно зачешется. От такого «внимания» хотелось помыться, а то и проблеваться, слишком уж мерзко на душе после каждого неумело-грубого подката становилось. Поэтому Чанель не считал нужным отказывать вежливо, просто говорил «иди на хуй», под настроение добавляя что-нибудь вроде «не с твоим мальком на омег лезть». Те, кто слов не понимал, получали в челюсть. Или по яйцам — это тоже зависело от настроения Чанеля. А омеги Чанеля и вовсе ненавидели. То ли потому, что не похож на них, то ли потому, что к нему многие альфы подкатывали (маленьким мальчикам по глупости казалось, будто это круто — пользоваться подобным спросом), но факт оставался фактом: омеги, одноклассники и из параллели, над Чанелем зло смеялись, причем в открытую. Побить, конечно, не пытались, как и подстраивать разные ловушки-пакости, вроде ведра с водой над дверью в раздевалке — боялись, Чанель же и альфам вломить мог, а уж омегам... — поэтому просто всегда старались сказать какую-нибудь гадость, даже просто так, мимо проходя. А еще Чанеля исключили из всех секций: баскетбол, мотокросс, бокс. Тоже из-за запаха — «нечего нам тут альф смущать». А в омежьи его не взяли, сказав «не те габариты» и «не та весовая категория». Да, даже в мотоклуб — тренер, посмотрев на него, усмехнулся: «Парень, у меня для тебя мотоциклов нет, у тебя ж на моих колени у ушей будут». И Чанель разом оказался отрезан ото всех своих спортивных увлечений, которые позволяли сбрасывать напряжение и держать себя в руках. И сразу стал более раздражительным. Психованным, как папочка однажды сказал. Семья Чанеля не поддерживала, только подливала масла в огонь. Папа, у которого за пару дней до пятнадцатого дня рождения Чанеля случился нервный срыв, пролежал в клинике неврозов три месяца и вернулся оттуда куда более спокойным и уравновешенным — и куда более злым. Теперь он не кричал, не срывался — он просто заботливо спрашивал: «Дорогой, с чего ты стал таким психованным? Может, тебе альфу найти?», интересовался, не надоело ли Чанелю «таким страшным ходить» и не стоит ли его записать к косметологу-стилисту, то и дело говорил: «Ну, внешность у тебя подкачала, но на запах кто-нибудь да поведется — главное, не отказывай, не тебе привередничать» или еще что-нибудь в этом духе. И каждый раз Чанель чувствовал себя так, словно его дерьмом облили, но сказать в ответ ничего не мог — все тут же бы возмутились: да ты что! папа просто беспокоится о тебе и хочет как лучше! Послушал бы ты папу, может, и омегой бы таким никудышным быть перестал. А еще подрос старший из трех братцев, Юджин, та еще гадюка в сиропе. Он постоянно говорил Чанелю что-то вроде «и зачем тебе такой классный запах при твоей внешности?» и «да кто на тебя посмотрит, страшного такого?», а Чжисон и Доненом, когда это слышали, радостно хихикали. Они втроем всегда были готовы зло посмеяться над Чанелем, и ему было очень больно оттого, что любимые младшие братья, с которыми он раньше много возился и часто играл, теперь его едва ли не травят. А отец с дедом все так же снисходительно шутили над альфоподобностью Чанеля, прибавляя теперь «запах, правда, омежий». И лучше от этого Чанелю не становилось. Совсем. Если бы Чанеля попросили в двух словах рассказать о последних классах старшей школы, он бы ответил: я это пережил. Терпя насмешки и отбиваясь от приставаний альф, он учился, делал проекты по экономике — с одним, уже в выпускном классе, даже в городском конкурсе победил — и занимался с личными тренерами по боксу и баскетболу. И только когда поступил в университет — и не в какой-то там, а в Енсе, к тому же на факультет бизнес-администрирования, куда омег всеми правдами и неправдами старались не брать, — Чанель вздохнул: все. Я отмучился. В университете он смог поставить себя совсем по-другому. Во многом потому, что стал совершеннолетним и смог кое-что решать сам. Во-первых, он заявил отцу: «Я уже взрослый, мне пора учиться жить самостоятельно» — и съехал в общежитие, избавившись от необходимости видеть свою семейку чаще, чем раз в неделю, а то и в две. Во-вторых, купил себе спрэй, который искажал природный запах, придавая ему нехорошую резкость, какая бывает у омег с какими-то там гормональными нарушениями. И Чанель теперь не то чтобы вонял, но пах не слишком приятно, особенно для альф, которые в его сторону заинтересованно смотреть перестали. Что разом решило множество проблем. Чанель снова смог записаться на баскетбол и бокс. И в мотоклуб. И завести там кучу приятелей, которые не пытались его по-быстрому и без обязательств трахнуть. Да и преподаватели в университете относились с эдакой полупрезрительной снисходительностью: ну да, омеге, над которым природа так посмеялась, только и остается, подобно альфе, карьеру строить и деньги самому зарабатывать. Это, конечно, было не очень приятно, но терпимо. Особенно по сравнению с тем пиздецом, что творился в старшей школе. И Чанель какое-то время был доволен своей жизнью. Он был одним из лучших студентов на потоке, в свободное время занимался чем хотел — боксом, баскетболом и мотогонками — и, наконец, у него появились настоящие друзья, альфы Джонин, Сэхун и Минхо, которым было плевать, что он омега, причем неправильный. И на втором-третьем курсе Чанель без колебаний сказал бы: да, вот оно — счастье. А вот потом… Потом Чанель неожиданно — и с ужасом — понял: он не омега, который хочет быть альфой — он омега, который хочет быть сильным и всего добиться своим трудом, не отказываясь от своей природы, не избавляясь от естественных для своего пола потребностей и желаний: нравиться альфам, влюбиться, выйти замуж и родить детей… Первый раз он задумался об этом, когда его неожиданно задели слова Сэхуна «Да он может спокойно в одиночку в баре напиться, кто на него полезет, испугается же». Чанель понимал: Сэхун не хочет его обидеть, это даже своеобразный комплимент, ведь Чанель тогда часто говорил, что ему не особо нравится быть омегой, — но… Но он вдруг подумал: а ведь было бы неплохо, если бы к нему подошел альфа. Не в баре, конечно, и не какой-нибудь, а нормальный. Есть же ведь среди них нормальные, вот как Джонин и Сэхун с Минхо — умные, добрые, прикольные и без предрассудков. И красивые. И пахнут классно. Они, правда, не слишком Чанелю подходят, но в общем и целом с альфой с таким запахом (любым из трех) он бы, пожалуй, смог. Все смог — и лечь в постель, и встречаться, и замуж выйти, и детей завести. Даже мелькнула шальная мысль: а что, если? — но Чанель ее сразу отбросил: его слишком устраивала дружба с Джонином, Минхо и Сэхуном, чтобы портить ее неудачными попытками отношений. Тем более что его друзья явно не собирались видеть в нем омегу. Когда Чанель как-то, выпив пару бутылок соджу, попробовал им сказать, что он, может быть, даже хотел бы — не сейчас, конечно, но когда-нибудь — выйти замуж и родить — Джонин обеспокоенно спросил: «У тебя все в порядке?» И Сэхун с Минхо без намека на издевку кивнули: мол, да, не случилось чего? Чанель тогда отшутился. И зарекся о своих вдруг проснувшихся омежьих потребностях кому-либо рассказывать. Не поймут. В общем, Чанель оказался в препаршивейшей ситуации: он всю жизнь отвоевывал себе право жить, как альфа, отвоевал — и теперь ему отказывают в праве жить, как омега. Отказывают не со зла, а просто считая, что ему это не надо. Во многом потому, что Чанель сам говорил: ему не нужны «ебаные омежьи глупости», он хочет быть свободным «от дерьма вроде отношений и семьи». И глупо обижаться на тех, кто ему поверил, и винить их за это. А пытаться изменить их мнение о себе Чанель боялся. Он уже понял: люди очень не любят сюрпризы из разряда «я совсем не такой, каким ты меня считал все эти годы», поэтому не все оценят заявления вроде «в душе я нежный омега», далеко не все. А дерьма с непониманием и насмешками Чанель еще в школе наелся, на три жизни вперед, поэтому лучше он пока так побудет, как бы фригидным альфой в омежьем теле, раз уж к этому все уже привыкли. Потому он, в общем-то, и сидел порой на фемфорумах. Здесь он был прямо-таки олицетворением идеала омеги: сильнее большинства альф, успешно учится на «чисто альфьем» факультете и собирается строить карьеру. И даже в его желании создать семью не видели ничего плохого, он же не собирается стать «домохозяином-паразитом», да и замуж хочет выйти именно по любви, а не потому что так положено и «без члена с узлом рядом омега не человек». И это было приятно: хоть где-то Чанеля не считают ненормальным. В тему с Чжиеном он, кстати, зашел случайно — его никогда не интересовал раздел, где обсуждали знаменитостей, сплетни Чанель не любил. Но взгляд зацепился за «он пропагандирует образ омеги, против которого мы боремся», и любопытство взяло вверх. Чанель думал, там будет про какого-нибудь актера-айдола, который глупость на шоу сморозил — а оказалось, про вебкам-модель. Чанель, усмехнувшись, пожал плечами: подобные омеги вызывали у него брезгливость пополам с недоумением, не более того, — но на «плэй» нажал. Раз уж зашел, то почему бы и не глянуть, что это за парень, которого обсуждают едва ли не активнее, чем поправки к закону об абортах? Чжиен оказался совсем не таким, каким его успел представить Чанель. Вместо вульгарно-развязного омеги с кричаще-ярким макияжем — грациозный парень с изящно красивым телом, с томным, глубоко-мелодичным голосом, с изысканной речью и манерами аристократа, у которого родословная длиннее, чем у последнего императора. И даже когда Чжиен задумчиво вертел в руках дилдо, говоря что-то о достоинствах модели, он все равно выглядел лордом, который нашел в антикварной лавке какую-то забавную вещицу и теперь разглядывает ее, гадая: а хорошо ли она будет смотреться на каминной полке в моей библиотеке? Изысканность манер и речи в сочетании с откровенностью тем и поз — это мощно. Чанель понимал, почему Чжиену столько платят: за иллюзию, что твои влажные фантазии обслуживает самый что ни на есть настоящий юный лорд. Это льстит, а самолюбие — главная эрогенная зона у альф, особенно у тех, кто от комплексов по жизни страдает (а другие на подобных сайтах и не сидят). Прекрасная бизнес-идея для вебкам-модели, нельзя не признать. Но вместе с невольным восхищением — сумел же кто-то так здорово все просчитать и сделать — Чанель ощутил что-то вроде гнева. Чжиен был слишком похож на тот идеал, к которому стремились папочка с братьями: аристократ до мозга костей, который даже открыто продаваясь выглядит так, словно оказывает честь всяким там, позволяя ему платить. Чанель прекрасно понимал: он злится не на Чжиена, а совсем на других омег, — но все равно прокрутил колесико мышки вниз. Было приятно от мысли, что этого лжеаристократа здесь дерьмом поливают. И сразу понял, кто здесь всех троллит. Говорящий псевдоним — Бекки Шарп, омега, который не самыми приглядными способами пытался хорошо устроиться в жизни, — и манера речи, больно уж вычурная для ровесников Чанеля (а Чжиен вряд ли сильно старше), сразу выдали этого парня. Сам, значит, пришел посмотреть, что здесь про него здесь пишут. И было непохоже, чтобы его сильно задевало. Он снисходительно насмехался и откровенно, спокойно и довольно убедительно говорил вещи, которые в этом сообществе лучше не говорить. Например, про то, что они нередко перегибают палку, ища врагов, и порой устраивают травлю из-за пустяка, неосторожно сказанной в эфире или выдернутой из контекста фразы. Чанель с этим — да и кое с чем другим, сказанным Чжиеном, — был согласен, потому и решил написать в личку. И тут Чжиен разозлил его по-настоящему. Сначала словами про зависть, потом своим «Ты не пробовал пожить, как нормальный омега?». И Чанель, взбесившись, написал про папу и братьев, про одноклассников, про учителей и преподавателей — и вообще про всех-всех-всех. И только когда уже нажал на «отправить», понял, что сделал: выложил все, что никому и никогда не рассказывал, какому-то левому парню, явно циничному и беспринципному. И ладно бы у Чанеля на этом форуме фейк был, так ведь нет, здешний профиль к реальному аккаунту в Kakao привязан… Чанель похолодел. Что мешает Чжиану опубликовать ту простыню? С реальными именем и фамилией Чанеля и ссылкой на аккаунт? Да ничего. И тогда… Минут через двадцать пришел ответ. «Парень, а ты не пробовал их всех послать? Они явно очень сильно напрашивались».