Омега-альфа

Февраль принес разочарование в себе. Чондэ никогда не думал, что он такая размазня. Сказал себе еще месяц с лишним назад: «Пора с привилегиями заканчивать, пока они дружбу не убили», — но ничего не сделал, так и продолжил спать с Бэкхеном, как и раньше, разве что отказывал время от времени и первым не начинал, но Бэкхен списал все на усталость, даже пошутил разок: «Надо будет секс-марафон в честь окончания твоего рабства устроить». И Чондэ передернуло — не от отвращения, а от осознания: эту проблему надо срочно решать — потому что изобразить страсть или хотя бы эдакое разгульное-шальное желание натрахаться вдоволь, чтобы наконец-то как следует расслабиться и забыться, Чондэ не сможет. Секс с Бэкхеном все больше превращался в неприятную обязанность, которая наверняка очень скоро станет невыносимой. Нет, Чондэ не было плохо физически, и Бэкхен ничего оскорбительного-унизительного не допускал — но каждый раз становилось мерзко от понимания: вроде как твой альфа пусть и неосознанно, но хотел бы сейчас быть совсем не с тобой. От этого у Чондэ все падало, и приходилось возбуждать себя тошнотворным способом: вспоминать ту порнушку, где связанного омегу вчетвером насиловали, она всегда за секунды заводила — и ох как после нее тянуло помыть с мылом не только руки… А ведь разорвать этот прочный круг просто: всего-то и надо сказать: «Бэк, давай больше не будем, а?» — и суметь нормально объяснить, почему. Вот только Чондэ и не сможет — просто не знает, как. Не знает, что ответить Бэкхену на его такое обычное «вот глупостей напридумывал», что возразить на «прекрати загоняться на ровном месте», что противопоставить его «я же люблю тебя, ты же знаешь»… Последнее — убойный аргумент, который Бэкхен использует только в чрезвычайных, даже крайних случаях — и который действует безотказно. Ведь правда: Бэкхен его любит, пусть и как друга, а не как омегу. Именно поэтому Чондэ и не может сказать ему многое из того, что надо бы, и эти недоотношения разорвать… А еще Чондэ не смог отказаться от участия в том блядском спектакле. Стрижка под альфу, над которой кто только не посмеялся за последнюю неделю, спарринг, на который Бэкхен просто смотрел… Вроде и мелочи — волосы отрастут, и Минхо вряд ли бы стал бить всерьез, при стольких-то свидетелях, так что Чондэ в худшем случае парочкой синяков бы отделался — но до чего же мерзко. От себя — словно позволил себя использовать для чего-то грязного и гадкого, а не просто согласился разыграть друзей Биг Чана. Глупо, конечно, но… И дорама эта гребаная. В график не уложились, съемки затянулись, плюс три недели работы и никакой надбавки — в контракте все прописано: фиксированная оплата и возможное увеличение сроков, — вы что, договор не читали? И опять же: Чондэ вроде и работать не из-за денег пошел, и жить есть на что (и еще как есть) — а все равно чувствует себя использованным и обманутым, словно мальчишка, которого на два месяца бесплатной работы обещанием «в штат возьмем» развели. Это все наложилось одно на другое — и Чондэ совсем раскис. Он никогда еще не чувствовал себя таким слабым и жалким. Всегда думал, что боевой и смелый, с любой проблемой справится — а жизнь доказала обратное. И от этого тошно, что хоть волком вой. Или вешайся… — Че грустим? — спрашивает Тэен и сует ему в руки низкий и широкий стакан с чем-то прозрачно-янтарным. Виски, наверное, а может, текила. — С альфой своим поругался? — Да нет, — морщится Чондэ. — Просто… У тебя бывает, что ты себя чувствуешь никчемным куском дерьма? — Бывает. Обычно это означает, что меня все задолбало, и тогда я пару дней пью и трахаюсь, а потом с недельку отсыпаюсь. — И что, помогает? — Еще как. — Тэен мечтательно улыбается и прикрывает глаза, словно вспоминает что-то приятное. И, Чондэ готов об заклад побиться, не совсем приличное — это же Тэен. — Попробуй, вдруг тебе тоже поможет. — Ну… наверное. — И в самом деле, почему нет? Может, и правда пройдет все от загула-то. — Тогда чего начнем? — усмехается Тэен. — С пить или с трахаться? — С пить. Да, пожалуй — и повод как раз есть, они же сегодня празднуют окончание съемок. Гуляют все: режиссер Хо с продюсером Ваном сняли небольшой бар и позвали всю команду, начиная со сценариста и заканчивая ассистентом с хлопушкой. Традиция, чтоб ее: деньги за дополнительные три недели операторской группе не заплати, а вечеринку устрой — иначе неправильно будет. Господи, как же Чондэ ненавидит все эти глупые ритуалы… Почти как себя сейчас. Чондэ и правда размазня. Не смог даже от этой вечеринки отговориться, хотя идти не хотел. Не остановился бы после первого же Тэенова «Да ладно, хватит врать, весело будет, выходи», может, и сумел бы настоять на своем и дома остаться — ему бы, конечно, не поверили, но после пятого-десятого «я действительно плохо себя чувствую» отстали бы, — так ведь нет, только вздохнул: «Хорошо, иду», натянул первые попавшиеся джинсы, толстовку и куртку и спустился. А ведь еще недавно кому угодно заговорить бы зубы смог… Может, и правда напиться? Вдруг полегчает. И Чондэ залпом выпивает стакан… Пытаться вращаться мир начал быстро, после второго стакана «на три пальца». И теперь Чондэ будто сидит в центре неисправной карусели: все вокруг плавно трогается с места, начиная кружиться — и тут же останавливается, резко, словно в двигателе что-то заело… Остатки трезвости это заели, у Чондэ в голове — значит, надо выпить еще… Но кто-то останавливает его руку, заставляя опустить стакан на стойку. — Чондэ? «Кто-то»… Грейпфрутовая горечь, нежно-сладковатая — мякоти и чуть резковато свежая — раздавленных косточек, и мягкая пряность розового перца… Надо же, и его пригласили. Хотя он вроде денег сколько-то там на последние серии дал. А Чондэ и забыл… — Тебе не кажется, что уже хватит? — Джин так и не опускает запястье Чондэ, не дает выпить. — Тебе-то какое дело? — спрашивает Чондэ, пытаясь вырвать руку. Не получается — только стакан опрокидывает, виски по столу растекается. Ну и хрен с ним, с пролитым виски — вон, еще бутылка наполовину полная… — Ты что, с Бэкхеном поругался? — Нет, — смеется Чондэ. Вот только вдох после этого смеха получается почему-то хрипло-трудным, словно горло спазмом сжало. — У нас с ним все хорошо. Заебись просто. — И тянется рукой к бутылке. И не может почему-то дотянуться… Джин ее отодвигает. — Чондэ, что случилось? — Да ничего не случилось! Просто дай бутылку сюда. Я пить хочу… Что за? Мир резко качнулся вбок и вниз, и Чондэ вцепляется… в Джинов свитер. Значит, из-за стола выдернул, на ноги поставил… почти поставил: Чондэ ног не чувствует, словно вместо них две хлипкие и тонкие подпорки, на которых разве что акробат удержится. Чондэ сжимает свитер Джина еще сильнее — падать почему-то не хочется. — Идем, — Джин обнимает крепче. — Я тебя домой довезу. — Нет. — Чондэ расцепляет пальцы, пытается оттолкнуть — и начинает падать, но Джин ловит. Объятья крепкие, но мягкие, руки не давят нисколько — в них уютно, словно в коконе из пледа. — Не домой. Не хочу. — Тебя Бэкхен обидел? — Нет. — Или обидел… не важно. — Отвези меня… куда-нибудь. И трахнуть можешь. Ты же хочешь. — Чондэ, ты серьезно сейчас? — Да. — Чондэ уже сам утыкается носом в его шею. — Ты хорошо пахнешь… Очень хорошо. Даже в заднице приятно щекотать начинает. И в члене тоже. — Э, Чондэ, не здесь. — Джин мягко отстраняет его голову. — Пойдем, я отвезу тебя. — Домой? — Нет, не домой. В одно место… Пойдем. Тебе понравится. …Как же хочется спать... Машина качается — а может, это виски в голове у Чондэ раскачивает все вокруг, — и фонари двумя ровными рядами навстречу несутся, сливаются в две сияющие полосы, и от них, словно от маятника гипнотизера, закрываются глаза, и в голове тяжелая пустота… — М-м-м… Отстань. — Чондэ пытается стряхнуть с себя чьи-то руки. Которые его тормошат и будят. — Мы приехали. — Куда? — На нашу загородную виллу. — Зачем? — Ты ж просил отвезти тебя куда-нибудь. — Я… — раскрывает глаза Чондэ, чтобы сказать «не просил, и останавливается посреди фразы, вспоминая: а ведь и в самом деле просил. И… — Трахать будешь? — А надо? — Джин наклоняется и, обняв Чондэ, вытаскивает его из машины. И нос Чондэ оказывается слишком близко к Джиновой шее. Горечь грейпфрута и мягкая пряность розового перца… — Ты классно пахнешь. — Очень. Очень классно. — То есть надо? — Ну… можешь. — Да, пожалуй. Руки Джина такие надежные… И держат хорошо: крепко, но не давят ничуть… — О господи, — почти стонет Джин. — Чего «господи»?! — поднимает голову Чондэ. И видит улыбку Джина, мягкую и нежную. — Спать идем. — Джин заправляет за ухо прядь, ласково так. — Ты ж вырубаешься. — И что? Бэкхена не смущает. — А тебя завтра не смутит, что я так? — Это будет завтра. — Когда Чондэ протрезвеет. А сейчас ему как-то слишком хорошо в руках Джина. И твердость тела под курткой приятная очень… — Э, нет, детка. — Джин подхватывает его на руки. — Давай-ка спать. А вот завтра если попросишь — будет и трахнуть. Чондэ берет с тумбочки стакан с чем-то приятно-травяным и выпивает до дна. Утро такое… ну, как утро. Даже похмелья почти нет: не тошнит, озноб не бьет, руки не трясутся и даже голова почти не болит — ну, только в висках немного ноет. Это мелочь — обычно Чондэ после пьянок хреново так, что сдохнуть хочется. Видимо, та шипучая гадость, которую вчера Джин выпить дал, действует. Позаботился, в общем. И сейчас наверняка тоже: в стакане, Чондэ готов побиться об заклад, был какой-нибудь специальный отвар, для восстановления баланса чего-то там в организме нужный. А вот одежду куда-то дел, гад. Рядом с кроватью на стуле лежит милая явно пижама, розовая с черно-белыми котиками, а на полу стоят пушистые тапочки-собачки. Пижама прикольная, Чондэ бы себе такую даже купил, да и тапочки тоже — вот только есть у них один недостаток: в них не уйдешь гордо со словами «ничего мне от тебя не надо» в начале марта, когда ночью легкий минус, а днем максимум плюс пять. Такси если только вызвать, но телефон Чондэ разбил еще в начале вечеринки, а карточка, кажется, в джинсах осталась, которые хрен знает где. Идеальный расклад для принуждения к сексу по схеме «давай или иди до дома босиком пешком». Чондэ бы насторожился и начал просчитывать варианты, не помни он, с кем ушел. Это же Джин, розовый мальчик — что он может сделать? Даже предложением трахнуть вчера не воспользовался. Чондэ по-быстрому ополаскивается в душе и, вытершись, надевает пижаму и идет вниз, искать кухню. С любопытством осматриваясь по пути — это явно не особняк Кимов, в нем Чондэ не раз был, и не шале в Сораксане. Может, дом на Чеджу? Хотя нет, там, если верить Джунменовым фоткам, британский колониальный интерьер, причем староколониальный, антикварный даже, как у белых господ в фильмах про Индию-Африку века девятнадцатого, — а здесь очень современный минимализм: белоснежные стены с редкими картинами а-ля «цветные пятна и разводы», мебели мало, и вся она эффектно-простая: без так любимой Ким Енгуном резьбы и парчовой обивки, но очень выразительная за счет графической четкости линий, — ковры если и есть, то однотонные или с абстрактным рисунком. Совсем не в стиле отца Джунмена. Интересно, что же это за дом? И где он? Явно не в Сеуле — слишком большой, вон сколько Чондэ идти пришлось, пока кухню не нашел, такие громадины даже в Сонбуке и Пхенчхане* не строят. — Доброе утро, господин, — улыбается мужчина лет сорока-сорока пяти, который стоит за кухонным островом и овощи режет. Похоже, бета, если антипохмелин Чондэ нюх не отбил (кажется, есть такая побочка). — Молодой господин скоро спустится. Завтрак будет минут через двадцать. — Я… Хорошо, — с улыбкой кланяется Чондэ в ответ — вежливость требует — и опять же из вежливости предлагает: — Может, вам помочь? — О нет, не стоит, — смеется бета. — Но спасибо за предложение, господин. — Легкий поклон. — Вы пока можете выпить еще чая. Он как раз для подобных случаев. Таблетки — в верхнем шкафчике, третья створка от окна. Чондэ фыркает, закатив глаза — не такой уж он вчера и пьяный был, чтобы его усиленно в чувства приводить! — но чай все же себе наливает. Хотя бы потому, что пить хочется до сих пор. Бета режет овощи. Шинкует очень быстро и ловко: нож буквально мелькает, за лезвием взглядом не уследить — а ломтики тонкие и ровные выходят, хоть сейчас на фуд-фото. Чондэ даже невольно залюбовался. — А вы мастер хапкидо? — спрашивает он — и теряется, когда бета поднимает на него насмешливо-заинтересованный взгляд. — Ну, вы просто так режете... как мастера всяких единоборств в фильмах. — Я китаец, так что ушу, — усмехается бета. — Но в целом вы угадали. Хотя я думал, что молодые господа обо мне всем друзьям рассказывали. По крайней мере, все предыдущие их знакомые первым делом меня спрашивали: «А вы тот самый китаец, который Джина драться учил?» — Джин умеет драться? — не смог смолчать Чондэ. Хорошо еще, что чай в ту секунду не пил, а то бы захлебнулся. — Почему вас это удивляет? — Ну он же… — «мямля» Чондэ не решается произнести, но бета понимает его и так, раз говорит: — Вы ему просто очень нравитесь, вот он и ведет себя несколько нерешительно. Тем более у вас есть альфа. Не стоит думать, что молодой господин всегда и со всеми такой. Чондэ молчит. И старается, чтобы его скепсис на лице не отобразился — этот бета вызывает симпатию и уважение, и быть грубым Чондэ не хочет. А что может быть более невежливым, чем дать понять мастеру единоборств: я считаю тряпкой вашего ученика? И, похоже, воспитанника — слишком… неформально и по-отечески тепло этот бета о просто ученике говорил. Поэтому стоит аккуратно обходить тему «Джин-слабак»... — Всем привет, — раздается сзади веселый голос — его высочество изволило спуститься. И Чондэ его не учуял раньше, чем увидел — значит, точно таблетки нюх отбили. Ну, частично — Чондэ все-таки чувствует запах чеснока. И кимчи, и специй, которыми бета (или не бета? а, неважно) омлет посыпает. А вот Джина — нет, даже сейчас, когда тот стоит совсем рядом и спрашивает с любопытством: — О чем вы тут разговариваете? Бета легко кланяется, только головой, почти кивает: — Ваш… друг, — о, какая многозначительная усмешка и говорящая пауза! — удивляется, что вы знакомы с боевыми искусствами. Он явно считает вас слабаком. Джин вздыхает: — Это потому что я не выпендриваюсь, пытаясь доказать, что я самый крутой альфа в мире. — Ты про Бэкхена сейчас? — Чондэ подбирается. Не стоит при нем упоминать Бэкхена не в том тоне, ох не стоит — за друзей Чондэ и побить может. — А есть варианты, про кого еще? — явно не чует опасности Джин. — Да он тебя одной левой сделает. — Вот да, Бэкхен хоть и выглядит, как типичный омега, но у него хотя бы яйца на месте. В отличие от. — Не сделает. — Да ну? — фыркает Чондэ, уже не скрывая скепсиса — потому что некоторые розовые мальчики слишком много о себе думают. — Хочешь проверить? — Джин улыбается широко и самоуверенно. Настолько, что Чондэ даже начинает сомневаться: а действительно ли Джин на ринге будет мальчиком для битья? вдруг он и в самом деле сильный боец? Да нет, чушь — регулярные тренировки хоть бы немного характер бы закалили, и Джин бы не был такой размазней. Поэтому Чондэ усмехается и кивает: — А давай. Хорошо все-таки быть богатым — можно себе позволить огромный загородный дом, где есть, считай, бальный зал: площадью квадратов сто пятьдесят, если не больше, и с высотой потолка метра четыре. Вполне подходит для спортзала, где не в волейбол играть, а друг друга по матам валять и сальто крутить иногда. Вот и Чондэ сейчас Джина по матам поваляет маленько. Чтобы слишком много о себе не думал. — Значит, я тебя обездвиживаю, без повреждений, даже малейших, вроде гематом, — повторяет Джин условия, которые поставил Чондэ — из вредности. Для того, чтобы связать, даже синяков не наставив, надо быть намного, вернее, НАМНОГО сильнее противника. А Чондэ, конечно, не лучший боец мира и даже Азии, но подготовка у него неплохая. Чтобы шутя скрутить его, надо быть Мастером с большой буквы М. Вряд ли розовый мальчик таков. — Ну да, все верно, — кивает Чондэ, не скрывая насмешки. — Нападай. — Уверен? — спрашивает Джин, явно сомневаясь. — Да, — фыркает Чондэ и делает стойку: — Нападай уже. …Он ошибся. Чондэ это понимает сразу, с первого удара. Резкого, сильного — и очень, очень быстрого. Чондэ не успевает уклониться чисто, чтобы кулак мимо прошел, и ставит блок по касательной, руку Джина в сторону отводя — и попадает под удар уже ногой, еще более стремительный и мощный. От него Чондэ едва уворачивается, и сразу — уходит вбок двойным кувырком, прыжком с разворотом встает на ноги, группируется, готовясь к нападению. И за выигранные секунды пытаясь обстановку оценить. Джин бьет не просто умело — мастерски. Так, наверное, даже учитель Со и учитель Ю не смогли бы, хотя всю жизнь хапкидо занимаются. Их удары тоже сильны, быстры и точны, но в них нет какой-то беспощадной, отточенной выверенности и молниеносности, будто у непобедимых воинов и суперчемпионов в кино. Чондэ даже не думал, что в реальной жизни люди могут так двигаться. Джин не просто серьезный противник — превосходящий во всем. Шансы у Чондэ против него — никакие. А Джин почему-то не спешит нападать, стоит там же, где Чондэ от него кувырком ушел. Очень расслабленно стоит, как жутко уверенный в себе сукин сын. — Сдаешься? — усмехается он с небрежным самовольством, словно не сомневается в ответе. Решил, что напугал, значит? Зря. — Нет, — качает головой Чондэ. Джин, конечно, явно лучше и сильнее него, но сдаваться без боя Чондэ не собирается. К тому же… да, передышки давать противнику не стоит — он может успеть придумать что-нибудь. — Как хочешь, — кивает Джин и нападает — но теперь Чондэ готов. Готов разыграть комбинацию с ложным отступлением — она выручала всегда. Вот и сейчас он как бы растерянно сдает назад, шаг за шагом, едва успевая блокировать и закрываться, заведомо вроде бы проигрывая — и… Джин тоже повелся, слишком уж стал неострожным, то и дело открывается на выпадах — явно уверен, что Чондэ не сможет атаковать в ответ. Значит, пора: Чондэ резко падает на пол, под его ногу подныривая — и бьет пяткой под колено. И сразу же со всей возможной силой отталкивает падающего на него спиной Джина, вскакивает на ноги и отпрыгивает как можно дальше, пока Джин не встал. И снова не пошел на Чондэ. Пропущенный под колено явно раззадорил Джина: он тут же весь подобрался, и лицо у него стало азартно-хищным. И улыбается он Чондэ оч-ч-чень красноречиво — «нарвался, детка» понятно без слов. А ведь и правда — нарвался. Те удары Джина, первые, они были не то чтобы не всерьез, но в них чувствовалась самоуверенная небрежность человека, который не сомневается в своем превосходстве и потому совсем не насторожен и скорее расслаблен, чем собран. А теперь Джин понял: Чондэ тоже кое-что может, — и сосредоточился. И Чондэ оказался под очень стремительной и мощной атакой. Под самой дерьмовой из всех — под чертовой мельницей, как ее называет учитель Со: обе руки и обе ноги одинаково технично и сильно, даже разворот то вправо, то влево — не угадаешь, куда и как будут целить в следующий раз. Тут даже выстоять — проблема, не то что атаковать в ответ. Джин напирает, амбидекстр хренов: колющий левой**, прямой вбок правой, с разворота через спину левой, проникающий правой, прямой снизу правой... Чондэ остается только защищаться: блок, уклониться с выпадом назад, уклониться, под ногу поднырнув, опять блок, еще один… черт, стена! В угол загоняет, гад — но ничего: Чондэ опять подныривает под Джинову ногу, но уже кувырком, и оказывается у него за спиной. Повезет — будет секунда-полторы на передышку… Нет, не будет — Джин разворачивается слишком быстро, Чондэ едва выпрямиться успевает, чтобы поставить блок на рубящий правой — и снова уворачивается, уклоняется, уходит… Даже боги ошибаются. И наступают на те же грабли. Чондэ падает на пол совсем не по-спортивному, на бедро, и делает подсечку, тоже не по правилам: цепляет, словно крючком, жесткой стопой лодыжку Джина, — и тут же, продолжая движение — кувырок назад, смазанно, с завалом вбок (учитель Со за такой бы прибил). Сев на корточки, Чондэ группируется за доли секунды и делает два кувырка уже чисто, увеличивая расстояние — и выигрывая время. Жаль, ох как жаль, что положение для захвата невыгодное, даже заведомо проигрышное было — вряд ли Джин так глупо подставится еще раз… Или? Та подсечка явно пошла Чондэ на пользу — и не только потому, что дала пару секунд дух перевести. Джин, похоже, разозлился, раз его удары стали смазанными и глупыми, слишком предсказуемыми и простыми, почти калькой с базовых связок, которые даже новички знают. А еще он пропустил удар Чондэ. Неопасный, не слишком сильный — Чондэ Джина, считай, по касательной задел — но все же, все же… Не такой уж кто-то, выходит, и непобедимый боец — всего лишь натасканный на идеальное выполнение сложных приемов болванчик, который слишком быстро теряет голову в схватке. Сделать такого — раз плюнуть… Блядь! Джин на очередном ударе легко перехватывает запястье Чондэ, дергает на себя, нажимает куда-то на шею — и руку простреливает. Чондэ перестает ее чувствовать, из-за этого он теряется на секунду — и упускает последний шанс вырваться. Потому что Джин снова нажимает, но уже под затылком, и теперь немеет все тело. Ненадолго, секунд на пятнадцать, может, двадцать — но этого хватает, чтобы Джин поставил Чондэ на колени, его голени к полу своими прижав, и связал запястья заткнутой за пояс еще до поединка веревкой. И все: не порыпаешься, особенно если тот, кто держит, сильнее и не хуже тебя хитрые приемы знает. Чондэ, конечно, пытается вырваться, хотя бы оттолкнуть этого гада — вот только не получается ни черта. Разве что Джина веселить — тот едва ли не через вздох то хмыкает, то насмешливо фыркает. И стягивает Чондэ локти, хитро как-то, через грудь веревку перекидывая — видимо, чтобы освободиться без помощи было нельзя. Как же глупо — попасться на собственный трюк! Пусть в этот раз наживкой был не слабый омежка, а забывшийся в азарте драки альфа — но суть-то одна: заставить расслабиться, поверить, что победа уже у него в кармане — и скрутить, подловив на неосторожном ударе. Чондэ столько раз проворачивал это с другими — и не смог понять, что теперь с ним решили сыграть в ту же игру. Дурак. Хотя тут некого винить, кроме самого себя. Просто надо было думать и осторожнее быть. И не считать себя самым умным, единственным, кто может использовать хитрые тактики и разыгрывать многоходовки. Так что злиться на Джина сейчас — как дождь ругать за то, что пошел, хотя сам, дебил, прогноз не посмотрел и зонт не взял. К тому же Джин, нельзя не признать, ни разу не нарушил условия. Которые поставил Чондэ. И поединок спровоцировал тоже он, причем, как сейчас понимает, совершенно несправедливыми (и потому вдвойне обидными) словами. А свои ошибки надо уметь признавать. И извиняться — тоже. Поэтому Чондэ, когда Джин отпускает его ноги, не пытается вскочить и пнуть его под колено (хотя хочется: дерьмовое все-таки ощущение — быть беспомощным, проигравшим и неправым со всех сторон), а просто встает, кланяется и говорит почти официально: — Я приношу свои извинения. Ты и правда очень хороший боец. Гораздо лучше, чем я. И Бэкхен тоже. Мне действительно не стоило судить о твоем мастерстве по тому, как ты себя ведешь со мной, а также делать на основе этого оскорбительные предположения о твоем характере, потому что людям свойственно с разными людьми вести себя по-разному в силу самых различных причин. Я приношу свои извинения, — повторяет он и снова кланяется, как можно ниже — потому что видит: его слова должного впечатления не производят — Джин смотрит все так же самоуверенно и хищно, и не по-хорошему задумчиво — словно гадает: а точно ли Чондэ усвоил урок? или, может, его еще можно носиком в его же косяки чуть-чуть потыкать? Поэтому Чондэ прибегает к средству, которое его всегда выручало — к мимишно-показательному раскаянию, и вздыхает преувеличенно виновато, потупив взгляд: — Я правда сожалею. Очень. — И с надеждой в голосе, сделав, как их называет Бэкхен, «страдальческие бровки», просит: — Развяжешь меня? Я больше так не буду, правда. — А поцелуй? — Чего? — Чондэ аж подпрыгивает. От возмущения. — Поцелуешь меня? — спрашивает Джин, подходя ближе — и тут же отскакивает, уворачиваясь от пинка в голень. В этот раз Чондэ сдерживаться не стал — Джин честно нарвался. Хотя сам он, похоже, так не считает, раз расплывается в издевательски-самодовольной улыбке: — Боишься? — Вот уж нет! — Да, не боится! Просто кто-то слишком обнаглел. И Чондэ идти на поводу у его наглости не собирается. — Тогда ведь ничего страшного, что я тебя поцелую? — Ничего. Просто я не хочу! — Даже ради свободы? — А так ты меня, можно подумать, не развяжешь! Статью за киднеппинг никто у нас в стране не отменял! — Ну, это если я тебя тут на несколько дней оставлю, — усмехается Джин. — А пара-тройка часиков вполне за воспитательные меры сойдет. — Чего?! Какие пара-тройка часиков? — Чондэ едва удержался чтобы не ударить правой с разворотом через спину. — А ну развяжи меня немедленно! — Поцелуй, — говорит Джин, уже откровенно ухмыляясь. — Всего один поцелуй — и я тебя развяжу. Или все-таки посидишь тут пару часиков? — Я выйду отсюда и попрошу твоего учителя! И чтобы он тебе задницу за такое обращение с омегами надрал! — Дверь закрывается. И, — быстрый взгляд на электронные часы на стене, — мастер Ян должен был уехать семь минут назад в Сеул. Так что, детка, ты в моей полной власти. И никто тебе на помощь не придет. — Я вам тут все стекла выбью! И босиком до соседней виллы дойду, чтобы полицию вызвали! — Стекла бронированные, их и из пулемета не прошибешь. Нет, ты, конечно, можешь проверить, — хмыкает он в ответ на демонстративно скептически приподнятые брови Чондэ, — только пятки не отбей. Хотя нет, можешь отбить, — поправляет он себя с показной задумчивостью. — Даже трещины себе в кубовидной поставить. Я в качестве извинения согласен носить тебя на руках, пока переломы не заживут. — И мечтательно прикрывает глаза, словно уже представил, что будет делать с полубеспомощным Чондэ — а потом фыркает, небрежно и презрительно, будто понимая, какую глупость сказал. И Чондэ уже надеется, что на этом издевательства и закончатся, но Джин говорит: — Ну так как — два часа со связанными руками под замком или поцелуй? Чондэ вздыхает. Да, страдальчески — а что ему остается? Пнуть этого гада не получится, ловкий больно, сидеть взаперти со связанными руками, пусть и всего пару часов, не хочется, а поцелуй… Ну, в общем-то, его можно и потерпеть. Тем более сейчас, когда нюх таблетками почти отрублен. Поэтому: — Ладно, — соглашается Чондэ. — Пусть будет поцелуй. Только без языка. Или откушу. — Идет, — снова ухмыляется Джин, делает два шага к нему, встает совсем рядом, еще чуть-чуть — и уже прижмется… ...запах. Дурманящая горечь грейпфрута и мягко-пряная острота розового перца, как никогда отчетливо-яркая — они словно ниоткуда взялись, вдруг разлились в воздухе, заполнили зал, хотя еще секунду назад Чондэ не чувствовал их совсем. И мысленно благодарил законы биохимии, что таблетки от похмелья нюх почти отключают, избавляя от необходимости бороться с собой. А тут раз — и все вернулось: запах обрушился на Чондэ, точно цунами... И выбил его из реальности. Дыхание перехватило, перед глазами потемнело, мир вбок и вверх качнулся, будто пол под ногами куда-то поехал. И мысли ни одной в голове не осталось — только обрывки-слова: «Джин», «боже», «хочу»… Чондэ даже не сразу понял, что так мягко и упруго касается его губ, что за легкая, словно перышком по коже провели, щекотка прошлась по бокам и спине. А когда понял, ничего сделать с собой не смог: тело не слушалось, само, на инстинктах, прижалось к Джину сильнее, чуть выгнулось в его руках, ответило на поцелуй: сначала только губами, а после приоткрыло рот, впуская его язык… Да и надо ли что-то с этим делать? После первой связной, панической мысли: «Что за черт?!» — пришла другая: «Но ведь так хорошо»; она успокаивала, обволакивала разум дурманом, растекалась по телу приятно-горячей слабостью, отзывалась внутри сладкой дрожью... Господи, да Чондэ с ума сошел! Он целуется с Джином — и не хочет остановиться. Он хочет пойти до конца: до члена и узла в заднице, до оргазма не вынимая, до сцепки, когда станет почти одним целым с Джином на полчаса. А после — не уйти, остаться с ним, лежать, нежась в его объятьях, целуясь, смеясь и болтая. А потом пойти на кухню, чтобы все же позавтракать нормально, и целый день провести вдвоем, на диване перед телевизором, и, может, повторить еще раз… Ладонь Джина ложится на пах Чондэ и гладит, чуть надавливая, член через ткань. И Чондэ только сейчас понимает: у него стоит вовсю, в заднице горячо и очень мокро, хоть сейчас бери и трахай. Джину и делать-то больше ничего не надо, только штаны с обоих спустить — и… Нет, нельзя. Если Чондэ поддастся желанию, по-животному бездумному и по-омежьи слабодушному, он пожалеет. После опьянения запахом и близостью чужого тела придет похмелье, и станет противно от себя, даже больше, чем было вчера. И потому Чондэ собирается, отворачивает голову, отстраняется, насколько позволяют мягкие объятья, и просит: — Не надо. Пожалуйста. Джин не слышит. Или слышит, но не хочет слушать: объятья становятся жесткими, губы — жадными, руки — требовательными. Чондэ пытается вырваться — но куда ему, связанному, против Джина, который его только что в честном бою скрутил легко, будто котенка… Все равно что медвежий капкан, за дуги взяв, разомкнуть. Еще одна безнадежная попытка вывернуться из его рук — и ладонь Джина сжимает шею. Чисто, как в реслинге***, давая дышать, но сильно — до боли. А другой Джин залезает Чондэ в штаны и берется за член, грубо, совсем не похоже на ласку, скорее на лапанье насильника, что себя раззадоривает, с жертвой, словно кошка с еще пока живой мышью, играя. Насильник… Связанный омега… Порнушка, где омегу со стянутыми за спиной локтями жестко имели четыре альфы, омерзительная донельзя — но на которую у Чондэ всегда вставало на раз-два, словно у мальчишки-альфы после раскрытия. Порнушка, которой Чондэ за почти полтора месяца уже привык себя возбуждать — и которая, наверное, поэтому сейчас вспомнилась. А может, потому, что у него сейчас точно так же связаны руки, и Джин, как один из фальшивых насильников, держит за шею и вроде бы душит — и целует в невольно раскрытый, будто у вытащенной на берег рыбы, рот… И в заднице сразу засвербело, и член, уже было обмякший, снова потяжелел, наливаясь горчим зудом. И боль от стальной хватки пальцев на шее сразу перестала казаться неприятной, странно-пикантной нотой в возбуждение вплетясь... Глупо, как же глупо. Чондэ во второй раз за последний час попадается в свою же ловушку. Не только омежья природа, но и собственная фантазия играет против него, на стороне Джина. Чондэ не может бороться и с ним, и с собой сразу, и потому сдается, послушно обмякая в его объятьях и позволяя делать с сбой все: поставить на четвереньки, стянуть штаны, грубо всадить пальцы в задницу, чуть ли не с размаха и едва ли не всю пятерню разом... Чондэ ловит странный, мазохистский кайф, когда его утыкают лицом в маты, трахают быстро и жестко, задирая все еще связанные руки все выше, так, что кажется: сейчас будет вывих плеч... И кончает Чондэ одновременно с Джином, секунда в секунду, будто по знаку... точно саб по приказу мастера. И, точно саб после сессии, в обессиленном блаженстве принимает с благодарностью ленивую ласку: Джин, развязав руки, легко массирует ему плечи, то и дело целуя шею с легким прикусом — и как же от этого хорошо… Наваждение проходит позже, под конец сцепки. Странное удовлетворение, больше похожее на опустошение, исчезает — и на его место приходит то, чего Чондэ и боялся: отвращение к самому себе. ==================== *это не про ту то ли деревню, то ли город, где олимпиада была, а про район, тон в Чонно-гу, прилегает к национальному парку Пукхансан. Пхенчхан (как и Сонбук, кстати) — очень, очень богатый район с частной застройкой. Домики там стоят нехило, даже старые развалюхи — из-за земли, цена которой просто очешуенная, поэтому там порой дома на таких малюсеньких участках строят... Вот пример домиков, которые можно там встретить: https://www.youtube.com/watch?v=8hszwgigJnc https://www.youtube.com/watch?v=X0rOj0-JeMs **колющие, рубящие и проникающие (и хлещущие, но у меня их тут нет) — это всегда ручками. Остальное — ножками. ***один из самых старых и проверенных приемов реслинга — сжимать шею так, чтобы горло оказывалось под выемкой между большим и указательным пальцами, поэтому давление на него идет минимальное. Со стороны кажется, что человека душат, но он вполне неплохо может дышать.