Омега-альфа

И кого там принесло в субботу в четыре утра? Хотя глупый вопрос, Хань знает только одного такого придурка, поэтому, ругнувшись, натягивает домашние штаны и идет открывать. И что этому идиоту от Ханя сейчас понадобилось? — Мое сердце разби-и-ито… — тянет Джунмен со вселенской грустью в голосе. Которой Хань, если б так хорошо своего бывшего не знал, даже поверил бы. — Он меня послал. — Кто хоть? — Вариантов много — в списке «подкатить в феврале» у Джунмена было восемь имен. Да, Хань точно знает — тот план побед полупьяный Джунмен при нем составлял. — Тэмин. — Который? — уточняет Хань на всякий случай. В списке этого имени не было, но вряд ли Джунмен станет даже смотреть в сторону какого-то там ноунейма-Тэмина, если есть… — Ли Тэмин, — трагически, как актеры на сцене, вздыхает Джунмен, подтверждая предположение Ханя. — Ну а чего ты хотел? Он же не из златоискателей. Джунмен хмыкает, всем свои видом показывая, что он думает о моральном облике Ли Тэмина. Впрочем, не только о его — для Джунмена все айдолы продажны по умолчанию (и бывшие, которые стали актерами-ведущими-как бы бизнесменами, тоже). Да и вообще омеги — жалкие прилипалы, которым лишь бы мужа побогаче найти, а если кто феминиста изображает, то либо чтобы цену себе набить, либо потому что спросом не пользуется, вот и встает в позу «даже если б мне предложили, я бы отказался». Исключение Джунмен делает только для Чондэ, и то по принципу «он малость крейзи, потому и не корыстная блядь». Хотя Хань готов признать: у Джунмена есть причины так думать. Он, Менсу и Джин с детства были для большинства помесью статусной вещи и ресурса, к которому можно, точно пиявка, присосаться: в младших классах с ними хотели дружить только потому, что это круто — иметь в друзьях кого-то из сыновей самого Ким Енгуна, в средней школе все трое перешли в разряд престижных парней, а в университете — еще и перспективных женихов. От Менсу с Джином не один ушлый (и считающий себя самым умным) омега как бы случайно залететь пытался, ну а Джунмена старались просто влюбить в себя, чтобы по-быстрому, пока ничего из-за эйфории не соображает, развести не столько на свадьбу, сколько на крайне выгодный (для разводящего) брачный контракт. Вот теперь Джунмен омег продажными тварями и считает. Что не скрывает, наоборот, демонстрирует всем вокруг, устраивая показательные выступления а-ля доктор Хаус, только с другим лейтмотивом: не «все лгут», а «все делятся на тех, кто покупает, продает и продается». Но парадокс: при этом Джунмен всегда выбирал омег, которые знали себе цену. И не в том смысле, что вешали на себя запредельный ценник — дескать, пока не подаришь мне колечко за сто тыщщ баксов или Феррари последней модели, хрен я тебе дам, — нет, эти парни просто не продавались. Взять хотя бы Ли Тэмина: он — тот редкий случай, когда омега добился всего действительно трудом и талантом, а не через постель продюсера. И уж если он, будучи еще никому не известным мальчишкой, отказал одному очень влиятельному и богатому человеку, не польстился на обещания «звездой сделаю» и не испугался угроз «никогда не дебютируешь» — то с чего ему спать с кем-то из-за денег и ради карьеры сейчас, когда его песни за день взлетают на первые строчки корейских чартов? А деньги — единственное, из-за чего можно терпеть Джунмена. Он, конечно, красивый и не совсем тупой — но такой придурок... Да, именно поэтому Хань его и послал. Бесконечно смотреть на этот дерьмовый косплей доктора Хауса? Спас-сибо, Ханя и так на два года хватило. Хотя нельзя не заменить: после их расставания Джунмен стал… хм, получше. И Хань бы и рад сказать, что до Джунмена наконец-то дошло: если тебя от прилипал-как бы друзей, которым только деньги твои интересны, тошнит, то, может, стоит поучиться общаться с нормальными людьми? — но нет, у этого идиота замашки богатенького дерьмеца остались, просто теперь он их меньше демонстрирует, особенно с посторонними, все больше предпочитая держаться в рамках пусть и высокомерно-холодной, но вежливости. Видимо, кое-кому за выпендреж разок все же прилетело по роже или по яйцам, вот и стал вести себя аккуратнее: если и провоцировать, то только давно и хорошо знакомых, от которых знает, чего ждать. Но все равно: из всех Джунменовых... ну, не друзей, а скорее приятелей, у кого во взгляде не светится «а сколько еще с тебя можно стрясти, золотой мальчик?», терпеть его могут только Кенсу — он жуткий похуист, и ему плевать, что и кто там несет в очередном приступе самолюбования — и Бэкхен с Чондэ, у которых крайне специфический жизненный опыт, и все, что не побои и не травля, для них нормальное человеческое общение. Ну и Хань… У Ханя, наверное, к этому идиоту что-то осталось. Не любовь, конечно — да и не было ее никогда, любви-то — а нечто сродни странной привязанности. Джунмен за два года успел стать кем-то вроде шибанутого младшего брата, который пусть и бесит, но все равно родной, поэтому просто сказать ему «пошел в задницу» у Ханя редко получается. Очень редко. К тому же нельзя не признать: за свою сейчас весьма хорошую жизнь Хань должен благодарить Джунмена. Эта квартира — его подарок, да и половину из своих ежемесячных двадцати штук баксов* Хань не отдает государству только потому, что прибыль от Чжиена Джунмен прокручивает через офшоры, и по документам, каждый год добросовестно подаваемым в налоговую, получается, что это его личные деньги, которые он получил в наследство от деда, лежат они в банке на Каймановых островах, а Бэкхен, Чондэ и Хань с Минсоком и Кенсу просто их тратят на себя — потому что их друг щедрый идиот. Живут за чужой счет, в общем. Что, может, с точки зрения налоговой и предосудительно, но не противозаконно, и претензий к ним, всем пятерым, не возникает. И что самое смешное, Джунмен делает это просто так, по дружбе, без малейшей выгоды для себя (хотя было бы смешно, если б процент потребовал, для него же это как пара вон для обычного человека). А квартиру, кстати, Хань после расставания хотел ему вернуть — не тот подарочек, чтобы отмахнуться «мелочь какая» — но Джунмен сказал: «Она твоя. И точка». Так что он умеет быть щедрым и заботливым — на свой, конечно, жутко бесящий лад, но все же — вот только до этих щедрости и заботливости надо еще дожить. Вернее, дообщаться: расположение Джунмена — что-то вроде награды для особо стойких, которые все его вы…крутасы выдержать смогли. Чондэ с Бэкхеном и Кенсу так к нему в близкие приятели и попали, а Хань… Ну, Хань изначально не был потенциальным охотником за деньгами. Он, конечно, почти изгой в высшем обществе, потому что не от того и не так родился — но остальные-то родственники у него все правильные. Вполне подходящие для пары сына главы КейДжей Груп. Ох как папочка с отчимом обрадовались, что Хань с Джунменом встречается… и как расстроились, когда он им сказал: все, можете о родстве с Кимами забыть. Очень расстроились — так Ханя еще никогда не прессовали. Он не знает, чем бы все закончилось, не будь Чжиена и подаренной Джунменом квартиры — устраивать самый настоящий семейный ад дорогие родственнички умеют. Именно тогда Хань и осознал, какая это большая ценность — независимость. Она позволяет всех послать. — Ладно, проходи, — сдается Хань, пропуская Джунмена внутрь. — Кофе? Или что покрепче? — И что он тут делает? А в десять утра пришел Минсок. Джунмен как раз встал и ходил по Ханевой студии в одних джинсах, будто ему жарко. А может, и правда жарко — Джунмен же явно после какой-то вечеринки к Ханю завалился, так что мало ли чего наглотался, вот себе терморегуляцию и сбил, и восемнадцать градусов ему плюс тридцатью как минимум кажутся. — Решил заглянуть к любви всей своей жизни, естественно, — ухмыляется Джунмен. — Да, милый? — У него опять облом на личном фронте, — поясняет Хань, закатив глаза — потому что, господи, ну хоть раз в жизни Джунмен может обойтись без подъебок?! — Он ко мне плакаться пришел, ну, как обычно. Не выкидывать же его было. Минсок молчит, но по его лицу без труда читается: «Почему — «не выкидывать же»?» Да, Джунмена он недолюбливает. Как бывшего Ханя и как типичного богатенького мальчика, которых Минсок терпеть не может. — Моя детка просто не может меня выгнать, — развязно обнимает Джунмен Ханя — и тут же получает локтем под ребра. — Ау!.. Не любишь ты меня. А я к тебе принес свое раненое сердце… Ащ-щ-щ-щ… — Это был второй тычок под ребра, посильнее — Джунмен аж согнулся. — Ладно, любовь моя, я понял, — говорит, выпрямляясь, с прямо-таки вселенской скорбью в голосе. Позер хренов. — Одеваюсь и ухожу. Ну, пока. Ты же знаешь, я тебе всегда рад. — И ослепительно улыбается: — А уж твой папа мне… Подлый удар. Потому что если у отношений Ханя с Минсоком и есть слабое место — то это Ханева семейка. Слишком им нравился Джунмен — как перспективная партия, человеческие качества папочка с отчимом в расчет никогда не брали, — и очень не нравился Минсок. Тоже не как человек, а как препятствие для брака с сыном главы КейДжей Групп, у которой оборот — треть ВВП страны. О, какие перспективы этот брак открывал для семьи Ханя! Сколько можно было всего сделать с помощью Ким Енгуна! Ведь бизнес в Корее — это даже не «не только», а «не столько» про деньги, сколько про связи: кто с кем знаком, кто с кем пьет, кто с кем спит и кто чей родственник… или муж родственника. Отчим с папочкой и дедами уже планы строили, какие они контракты на супервыгодных для себя условиях заключат, на какие новые рынки выйдут и какие обороты сделают — но тут Хань взбрыкнул: сначала расстался с Джунменом, а потом и вовсе себе другого нашел — сына каких-то деревенских рыбаков. Естественно, Минсок тут же стал для Ханевой семейки врагом номер один. — Ладно, детка, не скучай, — шлет воздушный поцелуй уже от двери Джунмен. — Я еще зайду тебя навестить как-нибудь. Да и ты звони, как скучно станет. И, слава яйцам, уходит. Не стал в этот раз дразнить Минсока, хотя любит это делать, очень. Даже удивительно, что они до сих пор ни разу не подрались. Нет, Хань их разнимать не стал бы — Минсок сильнее и дерется лучше, а Джунмен давно нарывается. — Ты его так и будешь пускать? — спрашивает Минсок. — Вообще-то, я ему малость обязан. И ты, кстати, тоже. Минсок молчит. Он это прекрасно помнит, кто занимается финансами Чжиена, причем за просто так, ни доллара себе не беря. А еще, в отличие от Ханя, Минсоку эти восемь-десять штук, которые пришлось бы отдать налоговой, действительно нужны: Хань, если припрет, может к папочке с отчимом вернуться, покаяться и пообещать, что будет хорошим мальчиком — и его с демонстративным великодушием примут обратно, станут снова содержать, кормить-одевать-обувать и даже денег на карманные расходы давать (и мозг выносить ежедневно, конечно — но это такая мелочь по сравнению с перспективой пахать в режиме двенадцать на семь за копейки, лишь бы с голоду не сдохнуть), — а вот Минсок… Мальчишка из деревни, из даже не бедной, а нищей семьи: для его родителей и миллион-то вон — огромные деньги, а уж те три, что Минсок им каждый месяц переводит, и вовсе несметные богатства. И образование у него подкачало: третьеразрядный вуз из конца рейтинга, специальность «цифровая живопись», красивая и не слишком востребованная, никаких побед на межвузовских конкурсах (что неудивительно — и здесь статус университета имеет значение: на призовых местах всегда студенты из первой десятки). По сеульским меркам у Минсока не просто плохой старт, а откровенно дерьмовый: с таким образованием и без связей устроиться в нормальную компанию нереально, будь ты хоть трижды талантлив, да и в ненормальную тоже — туда очередь выпускников вузов получше, ближе к середине рейтинга, стоит. Без Чжиена Минсоку была бы прямая дорога на биржу фрилансеров, где таких, как он — ребят с неплохой техникой, но не слишком самобытным стилем — хоть ложкой ешь, и любому новичку без наработанной базы клиентов приходится как минимум пару лет на копеечных заказах сидеть, чтобы репутацию и рабочее портфолио себе сделать. Поэтому Минсоку, уж если честно, есть за что Джунмену спасибо сказать. Да, Минсок все понимает — и от этого ему только хуже. Быть обязанным, да еще и человеку, которому с удовольствием бы в челюсть дал — паршивое чувство. Очень. От него, конечно, легко отмахнуться — при определенной доле цинизма и сволочизма, когда уже легко сказать: да какая разница, кто деньги дает — лишь бы побольше и взамен поменьше требовал, — но Минсок не из таких. В его душе, как бы жизнь ни вытравливала, все еще живо благородство, и потому он привык быть честным с собой (порой — до жестокости) и не отмахиваться от совести самооправданиями вроде «раз я ничего не просил — то ничем и не обязан» и «ему же нетрудно — значит, я ни черта ему не должен». Именно умение не врать себе, не прячась за беспринципностью от ответственности и стыда, Хань больше всего в Минсоке и ценит, пусть и фыркает порой: «Ну что же ты проблемы на ровном месте создаешь». — Я люблю тебя, — говорит Хань. — Правда. А он… — невольно морщится. — Просто не обращай внимания, ладно? И на моих родителей тоже. Минсок вздыхает: — Я постараюсь. Хань улыбается и целует нежно, как только может, а потом утыкается носом в его шею. Минсок едва различимо пахнет** бризом, свежо и солоно. Пахнет свободой и счастьем — для Ханя. Ему рядом с морем всегда хорошо, спокойно и очень легко, словно и не давит внутри ничего — ни старые обиды, ни тревога, ни сомнения, ни черт знает что еще, накопившееся за двадцать пять лет жизни. И с Минсоком Ханю так же хорошо… Хань запускает ладони под его свитер, гладит поясницу. Их личный условный знак, молчаливое «можно?», давно понятное обоим. Как и варианты ответа: поцелуй в висок — нет, пальцы легко касаются шеи — да. И сейчас Хань чувствует: по ней будто перышком ведут… Он улыбается и поднимает голову, целует глубже и чуть более страстно — но именно чуть. Во всяком случае, пока. Все же они не альфа с омегой, секс для них — не животная потребность, а лишь возможность быть рядом, поделиться теплом и насладиться близостью. Когда не мучает зуд в заднице и члене, можно и все выходные на ленивые ласки потратить, дальше поцелуев не заходя. И еще вчера Хань бы так, наверное, и сделал, обошелся бы объятьями под пледом, они как никогда кстати в этот промозглый март, — но сегодня нужно большее. Сегодня нужна откровенная, самозабвенная нежность, которая смогла бы стереть из души Минсока осадок от встречи с Джунменом. Это только кажется, что вроде мелочь: ну, пересекся твой бывший с твоим нынешним, ну, сказали они друг другу пару не особо приятных слов — с кем не бывает? — вот только Хань знает: важнейшие решения часто рождаются именно из таких вот «мелочей». И каждая из них может стать той снежинкой, что сдвинет лавину с места. И потому Хань медлит, но не слишком. Да, сначала просто поцелуй и почти невинные прикосновения под свитером — но минуты через две уже можно начать легко подталкивать к дивану. А подойдя, упасть на него — и стать смелее: задрать свитер, стянуть его, цепочкой поцелуев спуститься от ключицы к животу, расстегнуть ширинку, а после… Губы и член — самое откровенное в сексе, оно как ничто обнажает суть отношений. Есть хотя бы тень вынужденности — и будет мерзко и противно; похоть — и получится пошло-грязное «дал в рот» и «отсосал»; любовь — и это золотые ласки, самые нежные и искренние. У Ханя много любви, но еще больше — страха потерять из-за каких-то вроде бы глупостей, которые на проверку вовсе не глупостями окажутся. И потому он касается губами члена трепетно, с осторожной легкостью, словно боится что-то повредить. Словно… Нет, и в самом деле боится: боится сделать не так, спугнуть, оттолкнуть ненароком — да даже тем, что в очередной раз старается сексом что-то искупить и исправить, не дурак же Минсок, может сопоставить факты и вывести закономерность «неприятная сцена-минет»… Но Ханю нечего больше предложить, кроме себя и своей любви, и он в который раз ведет языком от основания до головки с нежностью, на какую только способен, а после берет в рот, сжимая губами ствол так мягко и плотно, как только может. Каждое прикосновение для него сейчас — шанс объясниться, что-то пообещать или хотя бы просто сказать: ты дорог мне, очень-очень. И Хань использует этот шанс по полной, самозабвенно лаская ртом член Минсока, вкладывая в каждое движение весь свой страх — и всю свою надежду: он все почувствует и все поймет — и останется. В очередной, черт знает уже какой раз… Минсок кончает с низко-тихим стоном, чуть выгибаясь, будто в последний, самый напряженно-сладкий миг решил поглубже в рот всадить. Хань, сглотнув, отстраняется и улыбается: он уже давно изучил все оргазмы Минсока и может сказать, что стоит за каждым. За этим, без до боли сжатых в кулаке волос, с бедрами, вскинутыми навстречу, а не с давящей на затылок ладонью, которая голову старается как можно сильнее на член ртом насадить, — за ним нет обиды; она если и была, то ее удовольствием без следа смыло. А значит, можно забыть об очередной неприятной сцене и все же потратить остаток выходных на невинно-ленивые ласки, которые как никогда кстати в этот промозглый март… И Хань ложится рядом с Минсоком, прижимается к нему, шепчет на ухо: — Я люблю тебя, слышишь? А все остальное неважно. Плевать на все…. Минсок в ответ крепко обнимает и целует не страстно — нежно и мягко-уверенно. Успокаивающе. В этом поцелуе без труда читается: не бойся — я не уйду. И Хань позволяет себе поверить — и расслабляется в его объятьях, закрывая глаза… ==================== *двадцать штук баксов в Южной Корее, к слову — это очень и очень неплохой доход. Там столько и президент не получает (за пруфом сюда https://rg.ru/2016/01/05/zarplata-site-anons.html). А если учесть, что надо еще и налог платить (при таком размере зарплаты — сорок процентов, если не ошибаюсь). В общем, у Ханя весьма хороший заработок по корейским меркам, особенно если учесть, что ему не надо за него даже стандартную пятидневку корячиться. **у бет здесь запахи есть, просто очень слабые. При возбуждении становятся сильнее и отчетливее, но не намного. Это скорее шлейф «детских» запахов (в детстве все пахнут очень приятно, легко и нежно, чтобы на уровне инстинктов вызывать симпатию и желание защитить, а потом запах меняется в зависимости от пола. У бет он «выветривается», становится гораздо слабее, менее отчетливым и не таким нежным, но все же остается).