Омега-альфа

— Чем займемся? — спрашивает Сан, сполоснув чашки и поставив их на сушилку. — Ну… Джин уже привычно тянет его обратно на кровать. За полтора месяца он научился не бояться, не думать: «А вдруг я все испорчу?», захотев не просто обнять. Научился не ждать отвращения или испуга, доверять себе и Сану. Понимать не только свое, но и его тело, угадывать страх, сомнение, желание по движениям, жару, трепету, даже по малейшему напряжению мышц, что порой может сказать больше любых слов. Потому для Джина это теперь так легко и просто: утянуть на кровать и навалиться сверху, целуя. И не успев коснуться губами его губ, понять: Сан ответит. Сразу, будто только того и ждал. Выгнется, начнет тереться пахом о пах, словно говоря: ну, давай же, давай. И с готовностью примет член Джина — надо только смазку не забыть, Сан все же бета, для него только естественной Джиновой недостаточно… Да, и многие мелочи «как не испортить секс» Джин узнал тоже. И потому его не останавливает, что у Сана сейчас не стоит — просто еще рано. Его член начнет твердеть потом, от жаркого трения внутри. А стонать-всхлипывать Сан начнет и того позже, когда Джин уже кончит и будет двигаться очень медленно, жмурясь от удовольствия, когда Сан в очередной раз на секунду-две, не больше, сожмет узел внутри себя. Который, кстати, без мертвой хватки сцепки быстро спадет, минут за пятнадцать всего. Но Сану хватит, чтобы кончить. И Джин ему поможет: как только почувствует, что у корня все расслабляется, словно и в самом деле намертво затянутый узел распускается, протянет ладонь и сожмет член Сана… Поэтому Джин не медлит, скользит по смазке внутрь легко, совсем не туго. Секс по три раза в неделю и тут сделал свое дело, теперь можно забыть об осторожности, не сдерживаться, не осаживать себя «сначала надо хорошо растянуть, а потом входить не спеша», просто отдаться удовольствию, любить Сана, не думая ни о чем… Хотя нет, Джин думает. Каждый раз, когда Сан сжимает узел в себе, у Джина в голове вспыхивает: «Люблю». И он прикусывает губу, чтобы не произнести это вслух. Потому что сейчас, в пылу наслаждения, так легко принять посторгазменный экстаз за любовь и сказать то, что не стоит говорить. То, что будет ложью — по крайней мере, пока. А Джин не хочет врать даже так, походя, случайной фразой в дурмане блаженства, и потому целует, постоянно целует Сана: то волосы, то шею, то плечо, а потом, когда уже Сан кончит — и в губы, долго и нежно. Да, как в самых дешевых романах — затыкает рот поцелуем. Вот только не Сану, а себе — потому что боится лишнее сказать. Отчего в груди странно саднит — то ли досада, то ли стыд… Впрочем, саднит оно, это странно-непонятное, не слишком сильно. А потом и вовсе тает от улыбки Сана, теплой, счастливой и чуть озорной. — В душ? — спрашивает Сан минут через десять. Как всегда… Он никогда после секса не говорит и не спрашивает о чувствах, за что Джин ему искренне благодарен — он не уверен, что не смог бы сейчас, сразу после всплеска гормонов и эмоций, не соврать. Но слава богу, Сан не пользуется безвольной мягкостью Джина, такой обычной после оргазма, не пытается вытянуть признание, в ловушку «ну ты же мне говорил!» поймав. И потому Джин кивает: — Давай, — и легко целует его в уголок губ. Со всей нежностью, на какую способен. Чтобы дать почувствовать Сану: ты дорог мне. Может, я пока тебя и не люблю, но ценю и благодарен. И ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Поэтому однажды, кто знает, может я и смогу сказать искренне «люблю»… *** Джин никогда не имел ничего против друзей Сана, Хенджина и Минги (который почему-то предпочитает незнакомым представляться как Рен), но вот как чувствовал: из-за них будут проблемы. Слишком уж они были… слишком. Когда-то Менсу сказал про Ханя: «омежесть в квадрате». Если так, то Минги с Хенджином были «омежестью в кубе». Если не в четвертой степени: У Ханя ведь была только внешность, а тут еще и запах (чересчур сладкий на вкус Джина, роза и иланг-иланг, но многим альфам нравится), и повадки — кокетничали эти двое всегда так, что порой неловко просто рядом стоять становилось. Неудивительно, что этот их отчаянный флирт тогда, еще в агентстве, кто-то из директоров принял за недвусмысленные намеки и целоваться полез. И получил по роже… Вот и сегодня: два красивых парня, которые чересчур откровенно танцевали в середине танцпола (ладно хоть не на барной стойке, они могут), привлекли внимание кучки придурков, что как раз себе омежку на ночь присматривали. Со второго уровня, где только випы. Для которых все омеги внизу — подстилки по умолчанию, «просто пришел оторваться» эти идиоты даже не рассматривают. Поэтому после очередного зажигательного танца к Хенджину с Минги подошли два охранника, которые не поняли решительного «нет» и попытались затащить их наверх силой. И затащили бы, если не Джин… Побить пришлось не только тех двоих, но и еще восьмерых охранников, что кинулись им на помощь. И пару каких-то придурков в дорогих шмотках, которые вопили: «Да ты знаешь, кто мы?» Джин не знал и знать не хотел, поэтому честно ответил: «Мне срать», а потом развернулся и пошел к выходу. Естественно, не расслабляясь и не теряя бдительности — и не зря. Один из придурков напал со спины — пустой бутылкой по голове хотел ударить, — его Джин просто перехватил за руку и перекинул через бедро. Не слишком удачно: придурок схватился за плечо — вывих, похоже. Ничего страшного, но визжал тот, прости господи, альфа, как недорезанная свинья. Его дружок тут же бросился на Джина с ножом. Кстати, совсем не безобидным — классическая бабочка, и раскрыл тот второй придурок ее весьма ловко, одним движением. Он явно кое-что умел, поэтому Джин церемониться с ним не стал: поймал кисть и сильно вывернул, не думая, будет перелом или нет. Что-то хрустнуло, и парень взвыл не хуже пожарной сирены. Охранникам резко стало не до Джина — они кинулись этим двоим помогать, приговаривая что-то вроде «господин, вы в порядке?», поэтому Джин с Саном и Минги с Хенджином смогли спокойно уйти. Ушли они, впрочем, недалеко — полиция задержала. За разбойное нападение на десятерых охранников клуба, а также на тех двух придурков, сына и племянника владельца клуба, господина Сина-как-то-там. И сейчас этот Син вместе с племянничком и сыночком сидит напротив Джина и, злорадно поглядывая, диктует лейтенанту, что писать. Хорошо, что Сан с Минги и Хенджином послушались, когда им Джин сказал: «Молчите, сейчас адвокат приедет — и все будет окей», — незачем сейчас пытаться что-то объяснить и доказать, все равно не получится — лейтенант-то явно прикормленный и фальсификациями-подлогами не брезгует. Ну, пусть с ним господин Со разбирается, у него большой опыт общения с мутными типами. Или господин Мун — хотя нет, он, кажется, в отпуске… За спиной несколько человек очень удивлен вскрикнули. Адвокат, даже очень дорогой, вряд ли вызвал бы такую реакцию. Поэтому Джин с оч-ч-чень нехорошим предчувствием оборачивается, не вставая со стула… — Приветствую, — кивает отец лейтенанту и этим, пострадавшим с папашей-дядей. — У вас какие-то претензии к моему сыну? …Отец развлекается, явно. Его искренне забавляет, как съежился Син-что-то-там, какими сразу тихо-вежливыми стали его племянничек и сыночек. А уж как уныло смотрит на свой только что написанный отчет лейтенант… Наверняка успел представить, что с ним сделают по приказу самого Ким Енгуна. Не убьют, конечно, но выгнать из полиции могут, причем с такими рекомендациями, что даже полы мыть в приличное место не возьмут, — и все: прощай, нормальная работа, и госстраховка, и пенсия. И этот, Син-как-то-там, не заступится — ему бы самому теперь целым остаться. В смысле, свой клуб не потерять и не сесть в тюрьму по какой-нибудь очень нехорошей статье. — Господин полицейский, я уверен, что произошла ошибка, — мягко и даже немного заискивающе говорит отец. — Мой сын никогда не нападает первым. Может быть, его что-то спровоцировало? — Лицо отца стало искренне обеспокоенным. — Молодые люди, — он оборачивается к Сану с Минги и Хенджином, — с чего все началось? — К нам с Минги, — отвечает Хенджин, уже немного отошедший от шока и теперь явно готовый всех порвать (еще бы, при такой-то поддержке), — подошли охранники и начали приглашать нас наверх, в випы. Мы отказались, и тогда нас попытались потащить силой, зажав рты… — Ай-ай-ай, — качает головой отец. — Это очень грубо. Применение силы на рабочем месте… Надеюсь, вы оштрафуете их? — сморит он на Сина-как-его-там. Тот кивает, виновато глядя в пол. Джин готов поспорить: это просто игра, виноватым Син-что-то-там себя совсем не чувствует, но не хочет себе еще больше проблем. — Это понятно, — кивает отец и снова смотрит на Хенджина. — Дальше? — Ну, дальше Джин за нас заступился. После того, как охранники послали его… — Хенджин явно хотел сказать, куда, но спохватился, — он начал разжимать их руки, они его попытались ударить, он уложил их. К нам кинулись другие охранники, Джин их раскидал. Потом на него ринулся этот, — кивок на сынка Сина-как-его-там, — когда Джин повернулся к нему спиной, этот хотел его по голове бутылкой пустой ударить… — Правда? — Ох как мягко и ласково прозвучал голос отца! Все в KJ Group знают: услышишь такой тон Самого — тихо отползай в сторону, и подальше, а если не можешь — падай в ноги и кайся. — Со спины и бутылкой по голове? Сынок Сина, кажется, очень жалеет, что не может стать жидким, как Ртуть из «Людей Икс», и просочиться под пол. Вот только зря он боится — отец прекрасно знает: всякие импульсивные и самонадеянные придурки Джину не страшны. К тому же именно Джин, как ни крути, начал драку. Да, причина была благородной — омегу все-таки защищал — но факта, что он ударил первым (а значит, по закону зачинщик и во всем виноват), это не отменяет. — Так что было дальше? — не дождавшись ответа, снова обращается к Хенджину отец. — Ну, потом этот, — кивок уже на племянничка Сина, — кинулся на Джина с ножом, бабочкой… — С ножом? — теперь отец смотрит на племянничка. Своим фирменным взглядом, который все называют «удавий». — Такое, кажется, как покушение на убийство рассматривается? А вот это уже действительно серьезное обвинение. Если бутылка еще куда ни шло — можно сказать, будто в запале схватил первое, что под руку попалось, и не подумал, что удар этим чем-то может оказаться смертельным, — то нож, точно не бытовой, пусть и с довольно коротким лезвием… Паршивая будет статья. На парочку лет точно сесть можно. А то и на все пять. — Простите, но у нас есть свидетели, которые говорят, что все было совсем не так, — внезапно подает голос лейтенант. Вспомнил, видать, что взятки отрабатывать надо. — Что за свидетели? — крайне доброжелательно интересуется отец. — Охранники, которые является зависимыми лицами от своего работодателя? Судя по лицам лейтенанта и Сина, отец угадал. — Но ведь и ваши свидетели — заинтересованные лица, — возражает лейтенант. И, в общем-то, по делу возражает — но отца так просто не возьмешь. — Но ведь наверняка в клубе есть камеры, верно? — По мягко-вкрадчивому тону отца понятно: в ответе он не сомневается. — Ах, нет? Как же так получилось? Обычно такое бывает в крайне сомнительных заведениях, где торгуют наркотиками и подпаивают омег, чтобы потом их изнасиловать. Но в вашем же клубе ничего подобного не происходит, да? По напряженному молчанию сразу стало ясно: происходит, еще как происходит. И Син-как-его-там очень не хотел бы, чтобы это всплыло. — Ну что ж, раз видео нет, а слова свидетелей что с той, что с другой стороны вызывают сомнения, то я предлагаю решить дело миром, — усмехается отец уже довольно жестко, прекратив играть в добрячка. — Вы забываете все претензии к моему сыну, а я не стану спрашивать, как так вышло, что он и его друзья подверглись нападению в вашем клубе. Вас устраивает мое предложение? Все дружно закивали. Еще бы: это лучшее, на что они могли рассчитывать. Конфликта с отцом вся эта компания не переживет. Возможно, что в прямом смысле — подсылать убийц отец, конечно, из-за такой мелочи не станет, но может дать команду «этих отовсюду выкинуть и никуда не брать». Сынок с племянничком бывшего царька районного масштаба, привыкшие к вседозволенности и легким деньгам, наверняка в петлю полезут, поработав с месяц в ночную смену на опасном производстве — больше-тоих никуда не возьмут... — Я рад, что мы все выяснили, — встает отец, давая понять: разговор окончен. — Идемте, — бросает он Джину с Саном и Хенджином с Минги через плечо. И, что характерно, никто даже не подумал хоть что-то ему сказать… А, нет. — Вы не сердитесь на него, он в самом деле за нас заступался, — начинает Минги, когда они уже все вышли из участка. — Я знаю, — мягко — уже по-настоящему мягко, без тени издевательской фальши — говорит отец. — Он только так в полицейский участок и попадает. — Это что, не в первый раз? — удивляется Минги. — Нет, конечно, — качает головой отец. И, насмешливо глядя на Джина: — Кто-то никак не повзрослеет. — То есть стоять в стороне, когда омег к каким-то придуркам силой тащат — это по-взрослому? — а это уже Сан. Который из-за обостренного чувства справедливости промолчать теперь просто не мог. — По-взрослому — это уметь решать проблемы не кулаками, — усмехается отец. — И у него, как моего сына, есть для этого все возможности. Но кто-то до сих пор не научился использовать иные инструменты. Джин только вздыхает. К подобным выпадам в свой адрес он уже давно привык. И даже не думает спорить — потому что и в самом деле пора бы научиться. Как и стать взрослее, умнее, ответственнее и так далее. А на правду не обижаются. Вот только Сан явно так не думает. — Вам нормально такое говорить про своего сына, да? — Я говорю со своими детьми так, как считаю нужным, — спокойно говорит отец. Ну да, его упреками не пронять. — И так как вы не в курсе всей подоплеки ситуации, то вам бы стоило научиться сдерживаться. Случай с Ли Ходжу вас, похоже, ничему не научил. Сан отступает на шаг. — Вы что, справки наводили? — Конечно. Или вы думаете, я не проконтролировал, с кем встречается мой сын? Сан на мгновение поджимает губы. Потому что и правда: разве самый могущественный человек в стране будет пускать жизнь своих наследников на самотек? — Вы будете требовать, чтобы мы расстались? — вздохнув, спрашивает Сан. Явно сделав какие-то свои выводы. — Если бы я был против, вас бы рядом с Джином уже не было, — усмехается отец. — Вы, конечно, не лучшего происхождения, да и характер подкачал — но мне нравится, как вы на него влияете: он стал более спокойным, серьезным и собранным. Поэтому я не буду вмешиваться, пока вы не станете тащить его вниз. — «Пока»? — фыркает Сан. — Я предпочитаю удивляться хорошему, а не плохому, поэтому всегда предполагаю худшее. Но всегда рад ошибиться. На этот раз Сан молчит. Джин бы тоже на такое не знал, что сказать. Умеет отец, да. — Жаль, что наше знакомство состоялось таким образом, — очень благожелательно говорит отец, словно хочет сгладить возникшую неловкость. Он всегда так делает, когда видит: этот раунд остался за ним, — но собеседник ему симпатичен, и унижать его не хочется. — Думаю, нам стоит это переиграть. Не заглянете в следующее воскресенье, скажем, в обед? — Хорошо, — кивает Сан. Явно понимая — лучше не отказываться. И не только потому, что самый богатый и могущественный человек страны приглашениями не разбрасывается. — Отлично, — улыбается отец. — Всего доброго, господа. — Легкий поклон, скорее даже просто кивок — но для отца это очень яркое проявление симпатии и уважения, многие бизнесмены-конгрессмены и того не удостаивались. — Джин, ты идешь? Прозвучало нейтрально, но это точно приказ. Джин мысленно стонет: его еще ждет выволочка за то, что так глупо подставился. А всего-то надо было заранее оценить последствия похода в сомнительный клуб в компании двух свободных и красивых омег, которые к тому же крайне вызывающе себя ведут. И если уж так хочется повеселиться именно там, то можно было бы взять столик наверху, в вип-зоне, и прочее бла-бла-бла… И, в общем-то, отец опять будет прав. Джин и сам это все понимает. Как всегда — задним умом. Поэтому Джин быстро целует Сана и прощается с ним. Конечно, надо объясниться — но потом. Сначала взбучка… *** — Ну и что ты так перед зеркалом крутишься? — спрашивает Минги. — Прихорашивается, — хмыкает Хенджин. — У него же сегодня смотрины, хочет впечатление произвести. — А нахера? После прошлых выходных поздно. — Да-а-а, — снова хмыкает Хенджин. — Если там все еще не против тебя, то можешь в мусорном мешке прийти. — В уже грязном. — Ага. Сан вздыхает. Он и сам прекрасно понимает: его одежда вообще никакой роли играть не будет. Потому что Ким Енгун — отцом Джина трудно его называть даже мысленно — уже все о нем знает, даже о той пощечине пусть и не самому крупному, но все же инвестору агентства, в котором Сан был трейни. Он тогда себя той еще истеричкой и скандалистом выставил… Но все равно нужно постараться сегодня произвести хорошее впечатление. Не потому что от сегодняшнего визита хоть что-то зависит, просто... Ну, ведь это же естественно — хотеть нравиться будущему свекру, правда? Поэтому Сан выбирает свои единственные приличные джинсы (да, не Гуччи, но Левис) и однотонную футболку (хлопковую, не дешевый полиэстер). И кроссовки пусть и дешевенькие, но совсем новые, а потому выглядят очень аккуратно и даже стильно. А куртка... ну ладно, он ее снимет в прихожей и светить ей не будет, так что чистая — и сойдет, другой у него все равно нет. Ну не просить же Джина купить? Впрочем, подходя к дому Ким Енгуна, Сан понимает: он и правда мог в мусорном мешке прийти. Потому что даже в своей самой приличной одежде он выглядит донельзя убого. Сан, конечно же, слышал об этом особняке — самом знаменитом и шикарном в «Юэн Вилладж». Он был построен в восьмидесятые, а потому — с уже немыслимым для центра Сеула размахом. Сорок лет назад эти холмы были только-только расчищены от лачуг, и здесь стали возводить шикарные виллы. Сначала их строили далеко друг от друга, чтобы они как бы в роще стояли, но потом застройка стала уплотняться, новые дома в самом прямом смысле всовывали между старыми, вырубая деревья, уменьшая сады… Только один дом сумел отстоять свой сад, поистине огромный, почти в семьсот пхен. Там была и беседка, и пруд, и небольшой фонтан — почти кощунственное расточительство драгоценной, безо всякого преувеличения золотой земли в одном из самых престижных районов Сеула, на берегу реки Хан. Но самому богатому человеку страны это, конечно же, простили. Потому что как еще жить тому, кому по факту принадлежит почти треть страны? Сан, естественно, это знал (он, как и многие нищеброды, любил порой шоу про жизь богатых-знаменитых). И, стоит сказать, по телевизору особняк Ким Енгуна не производил сильного впечатления. Ну, четыре этажа, ну, садик (если снимать с высты сотни метров, не такой уж и большой), ну, лепнина, ну, мраморные полы, причем не однотонные, а с узорами — подумаешь, всякие Версали-Эрмитажи-Палаццо Питти попышнее и покрасивее будут. Но когда сюда входишь… Не хватало Сану воображение представить, насколько это много — высота потолка пятнадцать метров! А именно такая она в холле, атриуме на все четыре этажа. И лестница (лестницы?), что изящными дугами поднимается от этажа к этажу, поистине огромна. Масштаб поражает куда больше отделки: к колоннам-мраморным узорчатым полам-кованым перилам Сан был морально готов, а вот к настолько большому холлу внутри частного дома… Сан тут же почувствовал себя жалким и маленьким. Ему захотелось забиться в угол и не вылезать оттуда. Но увы — к нему уже идет бета в строгом костюме и в высшей степени формально и вежливо спрашивает: — Господин Чхве? — И, не дожидаясь ответа, кланяется, не слишком низко, но с явным почтением: — Прошу, вас ждут. Столовая, кстати, не такая уж и большая (но кто сказал, что она тут одна?). Зато с наборным паркетом, хрустальной люстрой и фарфоровыми вазами явно какой-то там эпохи (Сан в этом не разбирается, но не будет же Ким Енгун новоделы на видном месте держать?). Все в лучших традициях, даже слуга (официант?) отодвинул стул, помогая Сану сесть. Прямо как в фильмах про высшее общество… Сан себя чувствует, как бомж на светском приеме. Хотя почему «как»? — Да ты не переживай, — говорит ему парень, который сидит рядом с Ким Джунменом. Актер, кстати, довольно известный. Кажется, Ли Тэен. — Я тоже в первый раз все вилки и ножи перепутал. — Вы до сих пор их путаете, — замечает Ким Енгун. — Что поделать, палочки меня испортили на всю жизнь. Но я стараюсь. Да ни капельки, судя по скептически приподнятой брови Ким Енгуна. — Правда-правда, — ничуть не смутившись, наиграно наивно хлопает ресницами Ли Тэен. — И, кстати, не пугайте бедного парня, он сейчас убежит. — Это вряд ли, — хмыкает Ким Енгун довольно дружелюбно. — Он показал себя смелым мальчиком. Так что можешь заканчивать концерт, он и так быстро освоится. — Вот так всегда! — явно делано возмущается Ли Тэен. — Делаешь доброе дело, а тебя затыкают! — Тэен, — мягко, но с нажимом произносит Ким Енгун. — Ладно, ладно, молчу, — опускает глаза Ли Тэен. Но что-то в его внезапное смирение не верится совсем. — Как видите, господин Сан, вы зря смущаетесь, — усмехается Ким Енгун. — Я очень толерантен.. до определенного предела. Но вряд ли вы до этого предела дойдете. Сан вежливо улыбается, не зная, что сказать. Это выступление Ли Тэена его скорее дезориентировало, чем успокоило. Потому что теперь еще более не понятно, как себя вести с этим семейством. Ким Енгун при всем своем расположении, каком-то высокомерно-снисходительным, явно может и разозлиться. Но вот когда и при каких условиях… Джин мягко улыбается ему, явно желая поддержать. Он тут единственный кажется нормальным. Потому что Ким Менсу смотрит на Сана с любопытством и свысока, Ким Джунмен — еще и с явной насмешкой, как и Ли Тэен… Это будет очень долгий обед. Сан мысленно вздыхает: господи, дай ему выдержать… этот час? полтора? два?.. — Сильно они тебя напугали? — спрашивает Джин, когда обед был официально закончен (то есть Ким Енгун встал из-за стола. Сразу после этого Ким Менсу с Ким Джунменом и Ли Тэеном пошли «в бар» (то есть куда-то вниз, на первый этаж, видимо). Сана с Джином тоже звали, но Джин отказался — наверное, заметил, что Сану больше всего сейчас хочется сбежать куда-нибудь подальше, — так что нет смысла отнекиваться и лучше просто признаться: — Скорее напрягли. Они… я не знаю, как себя с ними вести. — Ничего, разберешься, — улыбается Джин. Сан кивает. Разобраться-то он, конечно, разберется, но… Но обычно, если Сан чего-то не понимает, он начинает сильно лажать, чего только его вылет из агентства стоит. Вдруг с Джиновой семейкой так же нарвется как-нибудь ненароком? Или с самим Джином, его Сан тоже не очень-то хорошо понимает. Вот вроде бы и чрезмерно послушный мальчик, которому еще в детстве дрессурой волю искалечили, сделав из него кого-то вроде суперхорошей (то есть удобной для хозяина) собаки, которая без команды и шага не сделает, — но и замашки типичного богатенького засранца у него тоже есть, чего только стоит его великая любовь, которая ему совсем не мешала трахать омег по клубам. И чего в Джине больше, Сан все еще не разобрался. Да и отношения эти… Сан до сих пор не знает, что у них и как. Джин смотрит с восхищением и, порой кажется, что с любовью. Но при этом есть между ними какое-то… отчуждение. Джин не открывается до конца, словно что-то ему мешает. А может, близость — не тел, а душ — ему просто не нужна. Джину тепло и удобно, вот он и греется, раз уж есть об кого. И однажды он отогреется и уйдет, конечно же, попрощавшись по-хорошему, с искренней благодарностью сказав: «Спасибо тебе за все». И это, наверное, даже неплохо, — вот только хочется-то совсем другого. Может, и не любви до гроба, но настоящей симпатии, когда интересен именно ты, сам по себе, как человек и как любовник, а не слепой потребности в тепле, когда лишь бы грели, а кто — неважно. Все же неприятно ощущать себя лишь ресурсом, который тупо потребляют… Джин чуть виновато улыбается, словно его мысли прочитал, берет за руку и ведет куда-то. …Комната Джина оказывается не такой, какой Сан ее представлял. Он почему-то ожидал, что и здесь будет кровать с пологом, камин с лепниной, тяжелая резная мебель, явно антикварная — но нет: простая кровать, будто (а может, и не будто) из Икеи, совершенно обычный стеллаж, и стол тоже… И какие-то очень странные мягкие игрушки. Явно самодельные, кривоватые, но при этом аккуратные, словно тот, кто их шил, только учился это делать, но очень, очень старался. — Это папа шил, — говорит Джин, заметив его взгляд. — Прости. — Что папа Джина давно умер от рака, Сан, конечно же, знает — как и всякий в стране. Об этом даже в Википедии написано. — Да ничего, — неловко пожимает плечами Джин. — Я и не помню его почти. Мне всего три было, и последний год он в больнице лежал, меня туда не брали, говорили, что маленький еще. Только эти игрушки и остались. — Джин беззащитно и как-то по-детски улыбается. — Может, поэтому мне на них и не больно смотреть. А то Джунмен их засунул в дальний ящик, а выкинуть так и не смог. А Менсу то достает и на стол сажает, то опять убирает… Сан не знает, что сказать, поэтому просто осторожно касается щеки Джина, чтобы показать… нет, не жалость — участие. Молчаливая поддержка, способ сказать: я здесь, я рядом, я готов разделить твою печаль и боль. Пусть даже если это тебе не нужно. Джин ловит ладонь Сана, прижимает ее к губам. И есть в этом что-то такое, одинокое и неприкаянное, будто он все еще маленький мальчик, у которого умер папа. У которого остался только пусть и любящий, но властный, слишком строгий и не самый ласковый отец. Да и вообще этот дом пропитан какой-то странной холодностью, словно всем здесь было не до детей, так отчаянно нуждающихся в тепле и внимании... Сан улыбается: нет, все-таки Джин готов его пустить в свою жизнь. И его отчужденность — лишь результат одиночества, к которому он привык еще в детстве. А раз так, то, может, у них что-то и получится. Сан готов попробовать. И подождать, пока Джин не будет готов подпустить его ближе.