Через время и пространство

      Мацумото — город в Нагано. Они добираются туда за три часа на машине, и Мидория спит по дороге, потому что Бакуго вытаскивает их из квартиры в четыре утра и водит на удивление прилично (Изуку бьётся головой о бардачок лишь один раз). Затем они оставляют машину на парковке, заплатив две тысячи йен, и...       — Каччан, — Деку глядит на металлическую табличку с расценками, — но за сутки нужно отдать лишь пятьсот йен.       — Да, — Кацуки вытаскивает рюкзаки и кидает один в руки Изуку. — Какие-то проблемы?       Мидория не отвечает.       Они садятся в автобус и проезжают ещё около шестидесяти километров, прежде чем выйти возле Камикоти. Вокруг полно народа, все толпятся и гудят, и Бакуго бесится, толкаясь среди людей, которые внезапно останавливаются, чтобы посмотреть по сторонам. Туристы с недовольным лицом оглядываются на него, и Мидория неловко извиняется за них двоих, делая Бакуго ещё недовольнее.       — Мы точно в правильном месте? — спрашивает он, оглядывая заповедник с интересом.       Кацуки усмехается, когда буквально через три сотни метров вокруг них нет ни души.       — Статисты не знают ничего лучше, чем пялиться в отражение гор на воде, — он качает головой в неодобрении. — Мы будем забираться на Яри, она около тридцати тысяч метров.       На секунду Мидория останавливается, глядя в спину Бакуго.       — Это Японские Альпы, — говорит он, и Кацуки разворачивается, чтобы посмотреть на него. — Каччан, я никогда не забирался в горы.       — Ты про-герой, — он задиристо ухмыляется, поправляя кепку на голове; странно видеть его волосы убранными. — Деку, что для тебя какая-то гора?       Мидория понимает, что какая-то гора для него — слишком много. Но понимание снисходит на него слишком поздно, как и вина; кто его вообще за язык тянул? Даже если Каччан уходил в горы на несколько дней, это не значило, что он должен был присоединиться к нему, чтобы понять. Проблема в том, что Изуку всегда хочет понять.       — Ой, кстати. — Карабин защёлкивается, связывая их между собой крепкой верёвкой. — Никакого использования причуд. Этот парк и горы что-то вроде национального памятника природы или какое-то такое дерьмо, так что их нельзя разрушать.       Бакуго светится от своей токсичной радости, и Деку чувствует, что умирает внутри. Ему выдают какие-то странные палки, надобность которых он понимает спустя лишь несколько часов. Кацуки гогочет во всю глотку, распугивая птиц, и Изуку показывает язык, оттягивая нижнее веко.       Примерно через полчаса осуществляется месть, когда Мидория резко приседает вниз, чтобы рассмотреть интересное растение, и Бакуго валится на землю.       — Ой, Каччан, — он показательно дёргает за верёвку, — как же ты так?       Каччан рычит. Деку фотографирует красивый цветок.       Скальные туфли ощущаются слишком лёгкими и изогнутыми на ноге, хотя походка, кажется, более устойчива. Прежде чем Мидория попадает в ритм вместе с телескопическими палками, проходит время, и его ноги подводят. Сложность не в том, чтобы непрерывно идти или видеть перед собой лишь спину Бакуго. Сложность в трассе: скользкие камни, неожиданные выступы, угол наклона.       К вечеру они доходят до небольшого домика, и с чувством полного опустошения от предательства Мидория смотрит на канатную дорогу.       — Есть что сказать, Деку? — Бакуго ухмыляется, и кажется, что единственный признак усталости на его лице — это пот, стекающий по лбу.       Они засыпают на двух футонах прежде, чем успевают смыть пот и грязь дня.       Утром Мидория понимает, что фотоаппарат разряжен и у него больше нет повода дёргать и останавливать Бакуго. Тот издаёт недовольный звук и кидает ему прямо в лоб запасной аккумулятор. Что это, если не любовь?       Затем, когда они вновь проходят половину пути и наконец кажется, что вершина близко, перед ними стена. Настоящая стена. Не прямо стена-стена, но что-то очень похожее на камень, стоящий к ним под углом в девяносто градусов.       Бакуго находит участки, впивается руками в стену, поднимается и что-то вбивает. Мидория не очень хочет осознавать это.       — Надо лезть?       — Знаешь, из каких слов состоит «скалолазание»? — сардонически спрашивает Бакуго. Деку молчит.       На середине пути его пальцы слишком болят, нога соскользнула уже два раза, и он хочет просто повиснуть на страховочном тросе, потому что навряд ли Каччан вообще заметит его вес. Но потом, когда он отводит взгляд от вершины, он видит Бакуго прямо над собой, запыхавшегося и стремящегося наверх, с разодранными ладонями. В один момент его рука соскальзывает, и искры начинают вспыхивать в опущенной руке. На секунду Мидория верит, что Бакуго сделает в горе дыру своей причудой со злости и чтобы нормально ухватиться, но Кацуки только два раза вдыхает-выдыхает, встряхивает запястьем и продолжает взбираться.       Почему-то это вдохновляет его больше, чем вид заснеженных вершин.       Конечно, по итогу они не взбираются на настоящую вершину. У Мидории нет опыта, нужной одежды и моральной подготовки. В последние часы он может только смотреть себе под ноги, перебирая ими только на чистом желании достичь вершины. Он ступает точно по следам Кацуки — единственному подтверждению, что он здесь не один.       Когда Мидория вляпывается в лужу снега, его охватывает какое-то ядовитое одиночество, но в этот же момент его дёргают за верёвку.       — Эй, Деку, — Кацуки зовёт, и Изуку наконец поднимает взгляд, чтобы осмотреться.       Он поставил себе цель: добраться до вершины. Каждый раз в голове играет «Ещё немного, ещё чуть-чуть, ещё шаг», но, когда он наконец добирается до этой вершины, все силы покидают его, и Мидория падает на подкошенных ногах.       Вокруг красиво. Солнце слепит, воздух разряжен, но на деревьях вдали — позолота, а в воздухе — кристально острая чистота, о которую, вдыхая, можно пораниться. Вдали кажется, что озера нет, есть только кусочек неба, вставленный волей богов прямо в сердце природы, и всё остальное скалистое, серое, покрытое бриллиантовым снегом или застрявшее в облаках.       Когда Мидория оборачивается, он понимает, что самое великолепное здесь не вид.       Лицо Кацуки олицетворяет чистое удовольствие от победы. Он улыбается довольно, прищурив глаза из-за солнца, и свободно. С прямой спиной и без напряжения в плечах. Так он выглядел в первые годы их работы, когда удачные операции против злодеев не были рутиной.       — О, — Изуку выдыхает и глядит. — Так вот что Кацуки любит.       Теперь понятно.       Он потягивается, и кости хрустят громче, чем после составления отчётов о миссии в течение всей ночи. Ноги гудят, и Мидория правда не уверен, что может спуститься отсюда вообще куда-то. Может, ему кажется, но воздух немного разряжен, и голова кружится, как после первого поцелуя: вроде всё чётко, но не видишь ни черта.       — Тупой ботаник, — Бакуго усмехается, снимает с Деку кепку и треплет по голове грязной рукой. — Мы только поднялись, но у нас мало времени на спуск.       — У меня нет никакой цели, чтобы спуститься отсюда, — Изуку вздыхает и опрокидывается на спину. Камень колет прямо под лопаткой, а небо очень голубое, отдающее космосом и звёздами; Мидория закрывает глаза и открывает, когда Бакуго легко пинает его в бок. — Как ты вообще заставляешь себя спускаться?       Кацуки смотрит на Изуку.       Изуку думает, что его сердце может разорваться.