Весна

Прошёл почти месяц. Ян на следующее утро после случившегося сменил внешность, не желая оставаться в том образе, в котором он столько всего натворил. Теперь у него были длинные волосы, постоянно убранные в пучок, тонкий прямой нос и огромные, наполненные неисчерпаемым светом голубые глаза, в которых постоянно читались глубокая грусть и сожаление. С Яшей он был тихим и смирным: он чувствовал вину за то, как нелегко сейчас было его другу. Миша и Андрей, к которым он относился сначала с ненавистью, а затем со снисхождением, обычно заставали его совершенно равнодушным к себе и ко всему, о чём они говорили. Он вылавливал их время от времени и просил рассказать, что происходит в институте. Ян приходил к тем, кому нужна была помощь, и подолгу говорил с ними, появляясь внезапно и исчезая затем навсегда. Яша постепенно гаснул. Он как будто таял незаметно для всех и внутри него ничего больше не освещалось привычными и такими долгожданными весенними вспышками. Он знал, что из всего его окружения, догадывается об этом лишь Ян, но делать с этим ничего не собирался. Скоро должна была начаться сессия, но он даже и не думал готовиться. Яков перестал ходить на лекции в институт, целыми днями пропадал на улице или сидел в одиночестве в закрытой комнате. Но за два дня до начала экзаменов произошло нечто, всё-таки прервавшее этот монотонный ход жизни. В комнате сидели все четверо, что бывало крайне редко. Миша и Андрей сидели за столом, читая учебник Миши (второй, Андрея, был безвозвратно потерян ещё полгода назад), Ян, забравшись на подоконник читал «Работу актёра над собой», стихийно подвернувшуюся ему под руку в библиотеке, Яша старался хотя бы сделать вид, что заучивает билет, но глаза его вечно соскальзывали со страниц конспекта. Вдруг, в дверь постучали. Все оторвались от дел и переглянусь. Яше и Яну ждать было некого, Миша и Андрей тоже выглядели удивлёнными. Ян первый очнулся, спрыгнул с подоконника и открыл дверь. Перед ним оказался мужчина лет сорока, невысокого роста, немного пухлый, но с приятным лицом. Больше всего на нём выделялись карие глаза. Они не были большими и не слишком выдавались на лице, даже их цвет был слегка тусклым, хотя и выразительным. Но блеск, сверкавший в них совершенно необъяснимо, то ли лукаво, то ли слегка болезненно, казалось, пронизывал всего этого человека. Эти глаза были похожи на две маленьких, тёмных, завораживающих фрески кисти Микеланджело: от них долго нельзя было оторваться. Вошедший тепло улыбнулся. — Здесь живёт Яков Сажеев? — спросил он бархатным, приятно-сухим голосом. — А он вам зачем? — недоверчиво спросил Яша, откладывая наконец ненавистный конспект и тоже подходя к неожиданному гостю. — Я давний знакомый его отца. Узнал о том что Юра… — тут он запнулся, но все поняли, что он хотел сказать, — Не мог не приехать, не привести соболезнования. У матери Якова я уже был… — он осмотрел присутствующих, будто пытаясь найти среди них Сажеева, а его глаза, приятно заблестевшие от света лампы, теперь выражали неподдельное сочувствие. Он тут же нашёл нужного студента, потому что тот, услышав об отце, мгновенно помрачнел. Он чуть приподнял брови и снова слегка улыбнулся. — Вы, значит, — сказал он, обращаясь к Яше — Очень похожи, должен сказать. Ну, рад знакомству. Я, кстати сказать, не представился… Александр Евгеньевич Целин, продюсер, сценарист и режиссёр-постановщик. А вы, молодые люди, представитесь? — обратился он к остальным. Ян невольно сделал шаг вперёд: его так и тянуло к этому человеку. — Я — Ян Квятковский, приехал из Польши, временно живу здесь. Ищу работу, — чётко, как по команде, выдал он. — Работу… это хорошо… об это можно будет подумать… — чуть слышно ответил Целин. — Я Андрей. — А я Миша, — кратко ответили сидевшие за столом. — Ну вот и хорошо. Я здесь оказался случайно, съёмки идут прямо в центре. Остановился недалеко, так что буду иногда к вам заходить, — он задумчиво прошёлся по комнате, на обратном пути от окна к двери подхватил тетрадь Сажеева. — Учишь? — спросил он с доброй усмешкой. — Да какой там, совсем в институт не ходит! — вырвалось вдруг у Квятковского. Он почему-то подумал, что Целин мог бы заставить Яшу учиться и хорошо сдать экзамен. — Как это — не ходит? Я, в таком случае, лично буду приходить через день и проверять его! Ну и вы помогайте тоже. Парню нелегко пришлось… — в нём опять сверкнул проблеск сострадания, но почти тут же испарился. Он не был просто весёлым и добрым — это всё слишком поверхностные характеристики. Целин явно был каким-то другим и, что характерно, не отталкивающе другим, а интересным. Ян смотрел на него уже минут с пять, но никак не мог остановиться и каждый раз находил новые, невообразимо привлекательные черты в его серо-коричневых усах и тёмных, каштановых волосах, лежавших лёгкими волнами и казавшихся шёлковыми, в едва заметных морщинках вокруг глаз, красивом открытом лбе. Когда он выходил из комнаты, Ян не выбежал за ним только потому, что тот обещал прийти ещё. И он пришёл. Через два дня Целин появился в коридоре института ровно в то время, когда Ян собирался ехать на собеседование. Утратив всякую надежду найти работу по специальности, он рассчитывал устроиться хотя бы продавцом в ближайший магазин одежды. Они пересеклись. — А, Ян! Это вы, как удачно, — обрадовался Целин. — Здравствуйте! — растеряно и даже слегка восхищённо сказал Квятковский, поражённый неожиданной и крайне приятной встрече. — Вы-то мне и нужны. Вы, кажется, говорили, что ищете работу… А я уже месяц ищу хорошего ассистента. Я думал предложить Яше, но у него институт… А вы, кажется, человек сознательный, так что… Ну как, справитесь? — Ян даже не успел одуматься и понять, что именно ему предложили. Он весь сверкал от счастья: работать с этим человеком было сейчас пределом его желаний и ему бы даже в голову не пришло, что это возможно. — Я?.. Конечно! Конечно, я справлюсь! Я всему научусь, всё буду делать безупречно! — воскликнул он, и его быстрые ясные глаза забегали по лицу Александра, будто пытались понять, не шутит ли он. — Так это же замечательно! — улыбнулся режиссёр, — Это просто замечательно, очень рад сотрудничать, — он протянул Яну руку. Тот, от волнения, схватил её в обе своих и крепко пожал. — Когда я могу начать? — воодушевлённо спросил Квятковский. — Да хоть сейчас. Работа всегда будет, уж поверьте. Ну вот, скажем… — Целин открыл кожаный портфель и вынул из него стопку бумаг, протянул её своему новому помощнику, — Тут три сценария первых серий сериалов. Их нужно прочитать, сделать краткое описание, то есть, синопсис — привыкайте к лексике — как бы между прочим добавил он, — и прислать мне. Затем необходимо договориться о встрече со сценаристами. Я всегда лично говорю о своём решении относительно их работ, — пояснил продюсер, — Пока что всё. Если за сегодня справитесь — будете героем, — улыбнулся Александр. — Справлюсь! Конечно же справлюсь! — продолжал восклицать Ян. — Буду ждать. Моя почта указана на на последнем листе первой работы. Пока будете работать у себя в комнате, а потом, может быть, переведу вас в офис. И Ян стал работать. Он работал почти без отдыха, работал даже по ночам, не чувствуя усталости, а Целин только радовался, что нашёл, наконец, помощника. Чем больше Квятковский узнавал о своём начальнике, тем больше привязывался к нему. Это был неиссякаемый источник энергии и идей. Однажды Ян позвонил продюсеру поздно ночью: пришёл долгожданный сценарий одного известного французского литератора. Александр долго добивался сотрудничества с ним и должен был узнать о получении работы в первые же секунды её появления в России. Ян звонил и писал ему больше часа, но он не отвечал. Тогда Ян протёр глаза, отрываясь от экрана, сонно огляделся вокруг, накинул куртку, взял ноутбук и тихо, чтобы не разбудить остальных, вышел из комнаты. На улице шёл дождь, в лужах отражались бесчисленные огоньки самых разных цветов и размеров. Цветное сияние застилало и глаза Яна, а он только счастливо смотрел вокруг, согреваемый необъяснимым тёплом. Он улыбался. Квятковский заходил в автобус чуть пошатываясь, с умилением разглядывая на экране телефона адрес, по которому ехал. Он был даже рад, что так вышло: Ян давно ждал случая поближе познакомиться с Александром — Сашей, как он про себя его называл. Он видел в нём учителя, к которому бесконечно тянулся. Сила его личности никак не могла сравниться с неоспоримой, как ему казалось раньше, силой Яши. Он теперь понимал, что в Сажееве было только некоторое подкупавшее спокойствие и знания о том, как нужно и не нужно жить. Саша был не таким. Он не вынуждал зубрить и рассказывать выученный урок. Он зажигал, заставляя всё внутри пылать, подсказывая, не как следует сделать, а как превратить самое обыденное в самое невероятное. У Яна всё внутри переворачивалось от одного взгляда на этого неприметного, вроде бы, человека, руки тряслись и голос пропадал сам собой. Но к середине поездки улыбка с его губ сошла. Он вспомнил, в каком положении теперь находился Яша. Он не сдал экзамены, пропустил все возможные пересдачи, и был отчислен из института. Он должен был уехать из общежитие в ближайшее время и ему, кажется, предстояло вернуться в ненавистный дом матери. Это было печально, но Яна ужаснуло совсем не это. Вспоминая последних событиях жизни друга, зная то отчаяние, в каком находился Яша, Квятковский ровно ничего не чувствовал. Он знал, что это неправильно, знал, что он обязан Яше очень и очень многим, но… Увы, в его сердце всё молчало. Скоро он оказался у номера гостиницы, в которой жил Целин. Ян поднялся на третий этаж, нашёл триста десятый номер, постучал. Ему почти сразу открыли. Продюсер выглядел слегка помятым, но его глаза блестели не меньше, чем обычно. — Александр Евгеньевич, сценарий от Реми пришёл, я не мог до вас дозвониться… Простите, что так поздно — как это всегда бывало, Ян вспыхнул от одного взгляда на своего учителя. — А, от Реми… Ты молодец, что пришёл. Заходи, — оба зашли в номер. Здесь горел неяркий свет, освещавший маленькую комнату. Из мебели здесь были только кровать, стул и стол. Ян осторожно положил на блестящую деревянную поверхность столешницы ноутбук и взглядом указал на него Целину. — Сценарий там. Я могу переслать его сейчас или оставить вам, чтобы не задерживать больше, — робко предложил Квятковский, — Мне очень жаль, что я помешал, вы, наверно, устали на смене… — Нет, что ты! Прошу, останься со мной ненадолго, если можешь. У меня адская ночь сегодня, поэтому я и не отвечал. — Я буду очень рад… То есть… Я могу вам чем-то помочь? — быстро заговорил Ян, мгновенно забывая о сценарии и полностью отдаваясь власти магического бархатного голоса. — Можно поговорить с тобой? Мне иногда кажется, что ты один хоть немного понимаешь мир. Как будто, — он усмехнулся негромко и задумчиво, — как будто у тебя было много разных судеб, каждую из которых ты помнишь. Фантастика! — теперь улыбнулся Ян, — Это ведь и есть мудрость — умение понимать всех, как самого себя. Так ты не против выслушать меня? — Конечно нет, что вы! — сказал Квятковский в полголоса. От счастья, внушённого ему сказанными ранее словами, на глазах едва не появились слёзы. — Тебе это всё может показаться жутчайшим бредом, но я больше не могу молчать. Когда я в очередной раз сажусь за режиссёрский или литературный сценарий, когда захожу на съёмочную площадку в моей голове появляются мысли. Не мои мысли. Они возникают извне и начинают мучать меня, как любое инородное тело под кожей мучает человека. Они гениальны, и эти слова не говорят о моём самолюбии, потому что всё это не принадлежит мне… Я не отказываюсь от этого, совсем нет. Наверно, эти мысли я обязан передать людям, но ты, я думаю, можешь себе представить, как это больно, как от этого иногда жутко. Часто мне просто не хватает человеческих ресурсов на непрерывное воплощение всех этих идей, мне жаль спать, есть, ходить, потому что это прерывает мою работу. Мне иногда так хочется, чтобы каждый услышал меня, потому что это всё действительно важно. Если я не скажу всё, что должен, если моя связь прервётся или я умру, — на этих словах Ян нервно втянул в себя воздух, и замер от ужаса — всё, чего бы я хотел в таком случае, чтобы кто-то стал мной и продолжил за меня моё дело. Больше того, я ведь тоже человек — такой же слабый и честолюбивый, как и многие. А поэтому я хотел бы видеть, что все эти мысли проходят сквозь меня не зря, что я не зря страдаю и людям мои мучения дают импульсы для изменений, для новых этапов жизни. Но что делать… Я чувствую, что умру без признания и раньше, чем закончу свою работу, — Ян молчал. Он внимательно всматривался в человека, сидящего перед ним, и пытался понять: а только ли это человек? Свет падал на его милое, озарённое умом и бесконечной добротой к каждому лицо и на мягкие каштановые волосы, делая из их обладателя совершенно неземное существо. Он почти парил над Яном, хотя тот был чуть ли не вдвое выше него. Взгляд выражал одновременно всё, что он чувствовал: покровительство, которое он готов был предложить Яну, незащищённость, возникшая от того, что дальнейшее его состояние зависело от способности или неспособности Квятковского понять его, страдание, которое он сейчас испытывал. Целин глубоко вздохнул. Ян молчал довольно долго. Он думал не только о сказанном, но и о том, как он мог бы помочь, каким бы странным не показалось его предложение. — Ты не понял… — прошептал, наконец, Целин, — Жаль. Я на тебя надеялся… — Нет, что вы, я всё, всё понимаю! — воскликнул Ян, вдруг осознав, как губительно было его молчание, — Я только думал… Могу и я кое-что рассказать? Это могло бы вам помочь, — решился, наконец, Квятковский. — Я буду рад узнать тебя ближе, даже если это никак не сможет помочь, — услышав о том, что Ян хотя бы думает о возможности понимания его слов, Целин весь просиял, — И прошу тебя: просто Саша, — это разрешение подбодрило Квятковского. Он давно мечтал назвать его так. — Саша… — повторил он, улыбаясь, — Я хотел сказать, что обладаю одной способностью, которая могла бы успокоить вас. Я умею становиться тем, кем захочу. Я мог бы стать и вами, если вдруг что-то случиться, хотя я искренне верю, что вы успеете воплотить всё задуманное. Я понимаю, в это почти невозможно поверить, но прежде, чем вы что-нибудь скажете, я покажу вам… — Ян на секунду прикрыл глаза. Черты его лица стали меняться, его рост уменьшился и одежда повисла на нём мешковатой материей. Целин увидел себя, как в зеркале. Было видно, что в первую секунду им овладел ужас, он пошатнулся, вскочил и медленно отошёл к стене. Его лицо побледнело. Ян испытывал желание проделать всё то же, потому что теперь он, по сути, стал Целиным, но он сдержался, и страх с лица продюсера постепенно пропал. — Как ты… Как ты это сделал? — медленно проговорил он, садясь на край кровати. — Я не знаю, — честно ответил Квятковский, — но мне и не нужно знать. Я могу только предложить вам стать вами, Саша, если что-то пойдёте так. Это было бы для меня огромной честью, только если вы согласитесь, — Квятковский с трудом сдерживался, чтобы не закричать: теперь он уж точно знал, каково было Целину. В голову лезли сразу сотни образов и идей, а внутри всё разрывалось от боли и непонимания. — Конечно! — ответил продюсер, наконец совсем оправившийся от страха. Он был похож на человека, в одно мгновение избавившегося от камня, много лет давившего на плечи, — Это всё, о чём я мог бы мечтать! Я не буду брать с тебя слово, это решать только тебе, потому что теперь ты знаешь, какими адскими чувствами полна моя жизнь, но… Если ты сам захочешь, я буду счастлив за несколько минут до смерти узнать, что кто-то продолжит за меня моё дело, — Ян вернулся к своему обычному виду. Саша пошёл к нему, и крепко обнял. Для Квятковского это было даже большим, чего он мог бы хотеть. — Спасибо… Спасибо… — говорил Ян, сам не зная толком, за что он с таким жаром благодарит Сашу. Потом они разошлись. Каждый знал, что приобрёл близкого человека на всю оставшуюся жизнь и каждому теперь было легче. У Яна появилось хотя бы слабое представление о том, какой облик он мог бы принять в будущем, пусть — он надеялся — и далёком. Саша больше не боялся смерти и даже его страдание сегодня ночью оставили его в покое. Ему было хорошо. С этого момента началась та дружба, которая способна поддерживать жизнь в самых невозможных для этого условиях. Они теперь были связаны двумя страшными тайнами и мысленно поклялись хранить и эти секреты, и друг друга до последнего вздоха. «Вот что такое настоящая весна, - думал Квятковский, возвращаясь в общежитие, - От одного его прикосновения всё оживает и начинает дышать, пылать сотнями красок, одна его мысль стоит многих. Он не изменяется в зависимости от обстоятельств, он изменяется каждую четверть секунды, чувствуя, как преобразуются самые мельчайшие частицы огромного мира». Ян спрыгнул с подножки автобуса, пройдя пару шагов наступил в лужу и улыбнулся. Он посмотрел на расплывшееся в воде отражение неба и светлых фасадов домов. Расцветало. Воздух казался совсем невесомым. Всё вокруг обволакивало, как прекрасный, тёплый, сладкий сон. Лёгкие розово-бежевые облака на стеклянном небе, казалось, готовы были подхватить и нести, нести, нести... Ян больше не мог сдерживаться. Он закрыл глаза, ощущая на кончиках пальцев касание тёплого ветра, поднял голову и заплакал от невыносимого, абсолютного счастья. Он плакал долго и с упоением, он почти рыдал, жадно вдыхая в себя воздух и улыбаясь до боли в скулах. Он и забыл, что можно так сильно чувствовать, так невыразимо радоваться и благодарить весь мир. Да, именно невыразимо, потому что в голове вдруг стали возникать прекрасные строки элегии Державина, настолько возвышенными были ощущения, которые он переживал. Ян читал её совсем недавно и тогда ещё задумался, что можно описать такими преувеличено величественными словами. Теперь он понимал. Он долго не мог заставить себя успокоиться и вернуться к общежитию. Он бродил километра за два от него, нарезая круги и собрался с мыслями лишь к семи утра. Ян тихо поднялся по знакомой лестнице, скользнул под турникет мимо спящего охранника, зашёл в комнату, не раздеваясь лёг в кровать и притянул к себе книжку Станиславского, лежавшую на тумбочке рядом. С неё всё и началось. Слёзы у Квятковского кончились, и теперь осталось только умиротворение, уверенность в самое лучшее будущем, которое только можно представить. Он любил весь мир, но больше всего любил Сашу, подарившего ему Весну...