Чёрный бархат

«Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви». Дмитрий Врубель, граффити «Братский поцелуй»

      Возвращаясь под утро на такси домой, Стив застал редкую картину, которая навевала необъяснимое предвкушение праздника, — на широченном шестиполосном бульваре Курфюрстендамм перекрывали движение и расчищали тротуары к предстоящему Параду Любви. Полиция и дорожные службы блокировали подъезды с многочисленных боковых улиц заградительными столбиками и заборами, точечно расставляли дежурные машины и скорые. Удивительно, но в притихшем в предрассветные часы городе тут и там из клубов рвалась музыка, доносясь до слуха безликой ухающей бочкой: по традиции фестиваль начинался уже в пятницу, когда в Берлин съезжались иногородние рейверы, завлекаемые радушными диджеями на препати. В субботу же, ближе к вечеру, на Кудамм выгоняли грузовики, открывая сам легендарный парад, который мог продолжаться аж до вторника.       Когда он, не зажигая света, вошёл в номер, Баки крепко спал, зарывшись в простыню и подушки от тянущей из окна прохлады. У Стива на миг сжалось сердце от того, что тот по-прежнему был здесь, не сбежал, как делал это раньше. Тревожить его мирный глубокий сон не хотелось, и всё же, как всегда после долгой разлуки, куда важней было обозначить своё присутствие — ему до потери дыхания захотелось разбудить его, коснуться мягкого холодного плеча, заговорить. Едва слышно проскрипев половицами, Стив как был в военном обошёл кровать, где нежно шуршала занавесь. Склонился, дотрагиваясь горячей ладонью до дремотно-остывшей кожи, и парой тишайших бесценных секунд спустя Баки действительно повернулся под его рукой, и привстал на подушке, хотя его глаз было не разглядеть в полной темноте.       — Я приехал, — так странно, Стив не мог выкинуть из головы их глупую ссору с тех пор, как вышел за порог в тот день, а теперь всё разом стало удивительно просто и щемящее хорошо.       И ведь ничего не изменилось: на нём по-прежнему была рассорившая их форма, а Баки всё так же, не понимая, лежал в пустой постели, но стоило губам растянуться в невидимой улыбке, как тот сгрёб его к себе под простыню, обнимая и расцеловывая так крепко, что исчезли, задушенные, все размолвки и неурядицы. Без прелюдий и разговоров Баки, срывая пуговицы и треща швами, вынул его из осточертевшего мундира и так же в полусне-полубреду уволок в самые томно-перинные глубины. На поверхность Стив выплыл, как будто заново родился из пены и соли первозданного океана, — мышцы (вместе с задом) сладко ныли. Баки уложил его голову себе на плечо и так задремал бы опять, вот только Стиву нужно было сейчас же выговориться, пока слова в нём не выкипели за целую ночь:       — Баки, ты спишь?       — В чём дело? — его голос стих ровно до того диапазона, когда превращался в мягкое моторное порыкивание.       — Не хочешь узнать, где я пропадал?       — М-м-м… хочу. Расскажи, — промурчали его губы в самое ухо, щекотно дотрагиваясь.       — Пирс подписал распоряжение перевести меня на базу электронной разведки в Баварии — Субмарину. Пегги решила, что неплохо бы мне туда смотаться, пока операция затянулась. — Стиву вспомнился вид с высоты вертолёта, и знакомые «шары для гольфа» с частоколом антенн, и стройные ряды ЭВМ, ощетинившиеся переключателями, рычажками и выпуклыми кинескопными экранами, и тесные от количества сотрудников и канцелярской бутафории офисные помещения. За два дня ему провели исчерпывающую экскурсию по всему комплексу — только успевали, что честь отдавать да подсовывать подшивки с особо ценными данными, которые перехватили у Евросоюза за последние месяцы. — Ты даже не представляешь, сколько отборного компромата я оттуда вывез — полный кейс дискет с макулатурой.       — М-м. На кого?       — На наши доблестные американские спецслужбы.       Очень хотелось нервно рассмеяться, но в глухом молчании послышался только усталый всхлип Баки, который, очевидно, до последнего надеялся раствориться в согретом объятьями сне, а теперь напряжённо складывал в голове слова Стива:       — Ты за этим туда ездил?       — У меня есть план, Бак.       — Это уже звучит хреново.       — Просто выслушай. — Стив сжал его ладонь у себя на груди, передавая часть своей решимости. Говорить вдруг стало совсем легко — в душе у него весь этот разговор уже давно состоялся и перебродил. — Ты не сядешь в тюрьму, Бак. И не умрёшь от рук моей жены.       Баки суетливо заворочался, чуть привстал, отлипая от чужой горячей спины. Он по-прежнему говорил шёпотом, но теперь звучал твёрже, совершенно трезво:       — Из-за меня не стало троих людей. Если тебя волнует моё мнение, то да — я готов отсидеть. Здесь, в Германии, по суду и по всем законам. Это был мой выбор, моя ошибка, и никто другой за мои грехи расплачиваться не станет…       — Я стану. — Стив повернулся к нему на локте, безжалостно оголяя нетелесную связь между ними до прямого пристального взгляда. — Послушай меня. Ты не взвалишь на себя то, в чём виноваты они, за решения, которые принимал не ты. С этого дня недобитый Тевтонский орден и Пирс в их числе будут иметь дело со мной.       Стив устал считать, сколько раз прокручивал эту схему у себя в голове: всё неизменно рассыпалось, как только он разбавлял крайние меры сомнительными трусливыми полумерами. Положение Баки не оставляло выбора, кроме как подставить под удар его. Или себя. Но и тут на самом деле исход был очевиден. Эта ночь, эта встреча укрепили в нём то, что зрело на протяжении всего их утопично-блаженного времени в «Вестфалии». Говоря проще, Стив втрескался окончательно. И готов был реки и горы сворачивать (уж прости, Бак).       — Вот что мы сделаем. Гидру нам не достать, у нас на них ничего нет. Мы потопим Субмарину. И козырь отдадим не Вашингтону, а Москве. — Баки слушал, не перебивая. В его непроницаемом, едва освещённом окном лице угадывалось нарастающее замешательство. — Я солью прессе все грязные делишки Центра в Европе: как они правительственные линии прослушивают, взламывают личные данные всех подряд… Грянет жуткий скандал на весь мир, на Центр столько говна свалят, что они на год вперёд забудут и про тёрки с Россией, и про отравление, и про тебя. Все орудия, подконтрольные медиа и что там у них есть, скорее всего, наведут на меня. Пока они там разгребают внутренние проблемы, как раз возьмём передышку. Так и переиграем хуесосов.       — Пегги тебе не позволит, — придушенно пробормотал Баки после тягостной паузы.       — Конечно, нет, — и это не значило ничего другого, как то, что Пегги ни о чём не узнает. По крайней мере, до тех пор, когда назад будет не свернуть.       — Ты не сделаешь это…       — Я сделаю всё для тебя. Я же обещал.       Он почувствовал себя подонком от того, как скраденный темнотой Баки надсадно втянул воздух с растущей дрожью в груди. Тот разлепил ссохшиеся губы, потёр глаза и лоб, а потом просто ушёл в ванную, так ничего и не сказав. Стив пытался заснуть, отогнать до утра дурные мысли и всё смотрел сквозь туман смежающихся век, как Баки сидит на подоконнике за занавеской. Долго, наверное, до самого восхода.       Несмотря на вязкий беспокойный сон, Стив подорвался с постели часам к восьми. Позавтракав на первом этаже, он застал Баки всё так же младенчески сопящим в подушку. Нужно было выйти в город и, тихонько собравшись и приготовив свой кейс, он на минуту замялся, стоит ли сейчас будить Баки или дать ему спокойно выспаться после непростой ночки. Вчера он был и вправду сам не свой. Внутри противно скребло длинным когтём сомнение: но ведь надо ему сказать, нельзя вот так уходить без предупреждения.       — Я ненадолго, родной, — шепнул Стив с порога, осторожно притворяя двери.       Естественно, дела в городе затянулись до самого обеда. Толкучка на улицах была ещё жёстче, чем в обычные дни, так что назад он вернулся в насквозь мокрой рубашке и запыхавшийся, как после чёрной пятницы в Lidl:       — Ба-ак! Я принёс тебе вкусняшку из тайского ресторана!       Номер отозвался неприветным молчанием. Разгрузившийся от сумок с покупками Стив бегло осмотрел ванную и спальню — Баки нигде не было. Как и его вещей. Как и записки, куда и зачем он мог намылиться.       — Нет. Погоди, — взгляд залип на настольных часах. Суббота. Сегодня суббота. Уже почти три часа дня.       Стив в немой панике заходил по комнате. Ему вдруг дословно вспомнился их первый разговор в «Вальехо», как Баки расписывал ему Парад Любви…       Он ушёл на парад. А что если?.. Нет, он там, на него это похоже, он точно мог!       В безвыходных ситуациях Пегги учила его предугадывать самый плохой исход. Что если Баки сделал ему назло, намеренно полез под прицел — мог он хотеть, чтобы люди Пегги его нашли? Убрали его, избавили от горькой вины. Последний раз увидеть любимый праздник и умереть в Берлине, где он так хотел остаться. О чём он так долго размышлял ночью на подоконнике, прислонившись к тусклому чёрному стеклу? Стив рухнул на край кровати, цепляясь беспокойными пальцами за волосы. Как он мог так облажаться, почему не поговорил с ним по-человечески, почему не послушал? Чутьё привело его в Кёпи, не дало затеряться на громадной яхте, но парад — это десятки тысяч людей! Даже самый чуткий внутренний камертон оглохнет от рокота такого столпотворения — ему не справиться.       Весь следующий час он, спотыкаясь и матерясь, метался по комнате. Дозвонился до Наташи в больницу: та и вовсе опешила, с чего вдруг Баки стал бы идти к ней. Наконец в четыре на столе пропищал пейджер, и по едко-зелёному экранчику побежало сообщение от Пегги: «Б замечен в городе. Приказ начать операцию. Место сбора Кудамм».       Скромные прикидки Стива насчёт парада на деле обернулись не просто несколькими десятками, а пятьюдесятью, мать их, тысячами людей — гигантским плотно утрамбованным в пятьдесят с лишним метров бульвара, от тротуара до тротуара, скоплением. Витрину западного мира с самыми фешенебельными магазинами и ресторанами, по которой когда-то щеголяли в экипажах курфюрсты от дворца до охотничьего замка Грюневальд, накрыло человеческим потопом: шумная цветастая людская масса затопила все три с половиной километра до самой площади Брайтшайдплац. Этот бурлящий поток двигался медленно, целиком облепляя колонну открытых разрисованных траков с саунд-системами, карнавальными декорациями и подтанцовкой на борту. Полуголые, размалёванные блестящей краской рейверы колбасились, как единый организм: никому из пятидесяти тысяч не было скучно — ни одного хмурого лица. Наверное, такое можно было увидеть разве что в Нью-Йорке на Таймс-сквер в Рождество.       Пегги собрала команду в одном из перекрытых на время парада внутренних двориков. Парочка агентов, выряженных под местных, нервно мялась с сигаретами под въездной аркой, другие проверяли заряд пистолетов, а одна дамочка даже подёргивалась под музыку, пока Пегги её не приструнила. Сама она, как всегда, оделась по классике в удобный костюм, в котором и в погоню, и к президенту отправиться не зазорно, — только перехватила отросшие волосы резинкой.       — Оружие с тобой? — Стив отстранённо кивнул, пока она закруглялась с инструктажем и рассредоточивала по площади оставшихся бойцов: снайперы уже засели на крышах и верхних этажах по обе стороны бульвара. Протянув Стиву рацию, она на секунду задержала на нём по-рабочему беспристрастный проницательный взгляд. — Ты хотел что-то сказать?       И он хотел, охренеть как сильно хотел! И так же сильно наступал себе на горло, потому что всё зависело от того, поверит она его наспех слепленным объяснениям или нет: если поверит, жизнь Баки спасена, а если нет… Если нет, то у Стива не будет даже шанса увести того из-под огня.       — По возможности брать его живым. — Пегги охватила взглядом каждого бойца, спрятала свой Глок в плечевую кобуру под пиджаком, забрав у подчинённой бинокль. — Бьём на поражение, только если начнёт сопротивляться по-серьёзному. Повторяю в десятый раз: чтобы ни при каких обстоятельствах с головы гражданского не упало ни волоска! Если есть малейший риск попасть в людей, не стреляйте! Мы в любом случае его возьмём. Даже не думайте отправить меня на пенсию из-за чёртовой пальбы на параде, леди и джентльмены!       — Я иду в толпу, — бесцветно отчитался Стив, окончательно уступив своей предательской нерешительности перед Пегги.       — Ты уверен, милый? Там давка.       — Так точно, детка.       Людская волна подхватила его, стоило на шаг отойти от фасадов. Их влекло мимо нарядных коммерческих высоток с фоном из строгих стеклянных и панельных небоскрёбов, кинотеатра, гостиниц, торговых центров и прочих памятников послевоенного экономического чуда. Из колонок рвалась одна и та же музыка — хаус и техно. Повсюду скакали девчонки в лифчиках и без. Перед глазами мельтешила молодёжь в банданах и круглых очках, кислотные причёски, боа, парики, тощие манерные геи, танцующие вогинг. Народ осыпали мыльными пузырями из генераторов, кто-то метил всех без разбору струями из водяных пистолетов, кто-то расшатывал фонари, конвульсивно мотая руками под самым небом. Простые ритмы, зацикленные семплы, синтетическое звучание на высоких регистрах — весь этот космический хаос за пределами физического познания просачивался внутрь него. Как в самый первый день, в «Вальехо». Хаос проходил через него. Дух рейва. Дух техно. Дух Берлина. Он был в толпе. Он был толпой.       — Вижу цель. В восточном направлении от KaDeWe, — зашипела рация голосом диспетчера.       Невзирая на колоссальное число людей вокруг, какое-то глубинное течение понесло его путём наименьшего сопротивления, вперёд сквозь непроходимую стену плоти.       — Движется в направлении зелёного грузовика.       Невидимый поток толкал его в спину, мчал по загадочному петлистому руслу, так быстро и неотвратимо. Теперь он знал, что назревает. Это конец. Он почти у финиша.       — Веду цель. Пятнадцатый по счёту грузовик. Со стороны Олифер Плац.       И он увидел его. Не глазами стрелка по рации, а своими собственными, между сотен других голов. Баки нетрудно было заметить по тому, как сомнамбулически он волочился следом за рвущимся из берегов карнавалом, чуждый и неприкаянный одиночка. Стив стянул первую попавшуюся ветровку, которую какой-то раззява повязал на плечи, набросил на голову капюшон и, пробив себе дорогу плечами, оказался прямо за спиной беглеца.       — Смотри вперёд, не оборачивайся, — кулак с треском натянул шёлковую ткань на спине. — Какого хрена ты тут делаешь?       Всполошившийся Баки завертел головой по сторонам, замедлив шаг:       — У меня свидание с твоей женой.       Тут рация снова залепетала во внутреннем кармане. Баки встал как вкопанный.       — Думаешь, я шучу? — злее тряхнул его Стив. — Операция полным ходом! Там на каждой крыше по снайперу, остальные прочёсывают бульвар. Не смотри, сказал!       Как же, послушал он. Стив и понять не успел, как поймал с разворота кулак лицом. Из носа хлынула кровь, в глазах заклубилось. Чуть не затоптанный поднявшей крик толпой, он только и сообразил, что урод забрал его рацию, двинув напролом к машине. Плюнув на разбитый нос, он погрёб через этот зыбкий брод вслед за ним, тот мельком обернулся, поднёс рацию к губам:       — Мне нужно поговорить с Картер!       Когда он загнал Баки к высоченному битком набитому траку, тому ничего не оставалось, как вскарабкаться на самую крышу. Плюющийся кровью Стив запрыгнул следом, подтянулся, как павиан, едва на пришибив кроссовком пляшущих внизу. С высоты всё выглядело куда масштабней, чем с земли — совершенно чудовищный размах, яблоку негде упасть. Крышу грузовика обили фанерой, приладив по краям что-то вроде пламенных языков солнечных лучей. Баки попятился от него, опять закричал в микрофон:       — Пегги, ты слышишь?! — но так и не успел договорить, потому что Стив точным ударом выбил рацию у него из руки.       За ответом дело не стало. Мощный правый хук Баки чудом не сбросил его на головы людей. Трак полз очень медленно, но колонки под ними гремели с такой силой, а десятки ног так раскачивали кузов из стороны в сторону, что удержаться там было не проще, чем на крыле летящего «боинга». В первую минуту Стива крыла слепая злоба, он почти не соображал, как всё его естество обрушивало её на отчаянно сопротивляющегося Баки, как он лез на того снова и снова, хотел наказать, расквитаться, поставить на место, выбить из него всю дурь, даже если силы были не равны. И Баки не уступал: падал на колено, судорожно хватался рукой, почти сползая к краю, и снова поднимался, снова бил правой, вколачивал удар за ударом:       — Отвали, Стив! Просто оставь, блять, меня! — заорал он, срывая глотку. Его лицо искривила боль, не от ссадин, а куда сильнее. — Я не давал своего согласия! Не нужна мне твоя говённая жертва! Я так не хочу…       И Стив остановился. Руки опустились сами собой, хоть силы в них оставалось довольно и ярость жгла кулаки. Только теперь он понял, что творит. Растаптывает, уничтожает связь между ними вот этими самыми руками, которые клялись (клялись же?) лишь оберегать, дарить утешение, а не боль, в которых было столько нежности. Он зацепился исступлённым взглядом за гипс Баки, который всё это время висел на его плече бесполезной конечностью ватной игрушки. Чем он мог ему ответить, вот так, вполсилы?       Воспользовавшись заминкой, Баки рванул к другому концу крыши, где на одном из фанерных лучей не пойми как уцелела рация. Стив прижал его к машине собой, скрутил по ногам, перекрыв воздух захватом руки, и всё же пропустил несколько тычков локтём по рёбрам. Тот почти отключился, когда он сумел перевернуть его на спину под собой:       — Хватит, твою мать!!! — контрольный удар затылком о металл сбил с обмякшего Баки последнюю спесь. Он отвернулся, не в силах даже смотреть на Стива. — Я тебя запутал. Это я виноват, малыш. Я конченный идиот, — он попытался сглотнуть сухим горлом, со свистом хватая воздух. Времени было так мало, а сказать хотелось непозволительно много. — Ты тут ни при чём, клянусь тебе. Я всё равно бы это сделал. Я давно хотел. Мы все, Центр, спецслужбы, госбезопасность приносим гораздо больше вреда, чем пользы. Кто-то должен был раскрыть людям глаза. Если это и жертва, то ради меня, моих амбиций, моих идеалов. Я дурак. Прости меня.       Стив обмакнул по-прежнему кровоточащий нос рукавом, сползая назад и давая обомлевшему Баки подняться на ноги:       — Не говори им ничего, — они только успели встретиться взглядом, как кузов рядом с Баки с лязгом пробила невидимая пуля снайпера. — Уходи!!! Давай!       Гам вокруг целиком поглотил выстрел. Стив не понял, откуда стреляли и ранен ли кто из гражданских, но Баки расторопно спрыгнул вниз, тут же смешавшись с толпой. Стив бросился к грёбаной рации, когда грузовик опять тряхнуло, и та ушла прямо у него из-под рук. Пока он напрасно барахтался против течения внизу (рацию уже растоптали в пластиковую лепёшку), шансы высмотреть Баки устремились к нулю.       Диджей поменял, наверное, трека четыре, когда с той стороны бульвара, где скрылся Баки, на тротуар полетели стёкла выбитой витрины. Стив вовремя поднял глаза к крышам: по ним быстрыми тенями перемещались, сигая с одной на другую, агенты Центра. Похоже, драка завязалась в одном из ближайших коммерческих двориков, где в этот самый момент кучка американских шпионов крушила один за другим рестораны и сувенирные лавочки. Примерно так всё и оказалось — на углу Стив едва не споткнулся о рухнувшего ему под ноги парня с простреленной ногой. Повсюду валялись стёкла, уличная мебель, какие-то брелоки-сердечки с жидкостью и картриджи для денди. Другой агент лежал приваленный к вазону с цветами с артериальным кровотечением.       — Плохо. Совсем плохо! — взгляд бешено заскользил от витрины к витрине в поисках чего-нибудь мало-мальски подходящего для шины.       Тем временем всё действо разворачивалось в небольшой семейной закусочной. Мгновенно узнать Пегги по её стилю боя не составило труда: последняя лихо перескакивала с дивана на диван, протирая Баки столики с треском, звоном и боевым кличем. Бедняга, пускай и выбившийся из сил, держал оборону до последнего. Сорвал гипс и больше вкладывал в удары вес, даром что Пегги ещё с учебки славилась тяжёлым апперкотом, да и каблуком могла лишить репродуктивной функции на веки вечные.       Когда Стив всё же управился с долбаной шиной и опрометью влетел в закусочную, Баки стоял на коленях с круто заломленной назад больной рукой:       — Не знал, что ты поклонник пышечек, Кэп. Я про твою жену-у-у… — сквозь стон посмеялся он окровавленной улыбкой, корчась и роняя слюну на пол, пока Пегги его ломала. — Как же ты скачешь с такими-то сиськами, красотка?       — Миссис Картер, прошу срочно ответить. Приём, — она, не расслабляя хватки, перехватила рацию другой рукой. — Говорит связист, мэм. Срочный приказ из Центра. Требуют остановить операцию, взять Стива Роджерса. Повторяю, немедленно произвести задержание капитана Стива Роджерса.       На несколько секунд всё вокруг — даже шум парада за спиной — выжидающе замерло. Мастерски скрывающая растерянность Пегги поднесла рацию ближе, нажала кнопку:       — Могу я узнать, в чём подозревают моего мужа?       — Так точно, мэм. Капитан Роджерс подозревается в разглашении секретных разведданных и хищении госсобственности США. Приказ отдан лично Александром Пирсом.       Она без слов позволила Баки высвободиться и отойти ко входу, где так и стоял истуканом Стив. Глаза у неё затуманились, глядя точно на него, так, словно она пролистывала с немыслимой скоростью гигантскую картотеку зацепок, воспоминаний, свидетельств против него, которые могли привести к такому сценарию, — где Стив Роджерс — это предатель, враг отчизны и её персональный враг. Она всё схватывала налету, поэтому, когда он махнул Баки уходить, так запросто, будто они с ним всю жизнь были напарниками, в этом не было какого-то откровения. Но было лишь горькое торжество цинизма, такого уродливо-прозаичного, такого человеческого.       — Не хочешь объяснить, что ты сделал? — очень ровно заговорила она, когда ковыляющий Баки скрылся за разбитыми окнами.       — Это очень долгая и запутанная история, детка. Но если по-быстрому — я слил этим утром секретные документы Субмарины нескольким изданиям. Точнее, несколько десятков тысяч документов, довольно высокого статуса.       Он заставил себя опустить руки, которые зачем-то поднял, будто Пегги держала его на мушке. Как ни странно, безумная и чутка нескладная сказка о Гидре, тайных кукловодах-империалистах и высоком замке, погрязшем в обмане и безнаказанности, отскакивала от зубов почти что без усилий. Пожалуй, он плохо понимал лишь то, как вплести сюда историю Баки, учитывая, что строилось всё целиком и полностью на его честном слове:       — Ну да, у нас нет серьёзных доказательств. Ладно, у нас их вообще нет! И я пошёл бы на это в любом случае, даже если бы он тупо мной воспользовался. У меня и без Гидры причин было предостаточно. Если хочешь знать, Баки сам думал всё тебе рассказать, чтобы меня отговорить. Разве это похоже на какой-то развод? Да и плевать! Ты, я, он — мы одна семья, мы все дали клятву прикрывать друг другу спину, когда поступили на службу в Центр. А они натравили нас друг на друга, понимаешь? Использовали меня, чтобы выманить Баки, повесили на него убийство… Если хочешь, арестуй меня, Пег. Тебе решать.       Пегги не проронила ни слова, пока Стив бегло и сумбурно излагал свою версию событий. Разумеется, у неё были сомнения, но в её привычке всегда было откладывать сложные вопросы на потом, давая остыть накипевшим эмоциям. По-прежнему оставаясь на связи, она тем же деловым тоном обратилась к связистке:       — Что если я откажусь выполнять приказ?       — Вас поняла, мэм. Мистер Пирс передал на этот случай послание для капитана Роджерса. Я процитирую, мэм.       — Пожалуйста.       — Мы тебя закопаем, сучий потрах. Конец цитаты.       Серьёзная Пегги подняла к Стиву ироничный взгляд, тот измученно посмеялся:       — А раньше они меня звали гордым сыном Америки.       Всю хронику событий за последующие несколько дней Стив мог бы, наверное, отследить только по сводке новостей: в двух словах, с экранов и газетных страниц на неподготовленных к такому катаклизму людей сошла настоящая пятибалльная лавина. Его имя мелькало и доносилось из каждого утюга чуть ли не на всех языках мира. До фотографий, к счастью, пронырливые СМИ ещё не добрались, так что, в последний раз прогуливаясь вдоль Истсайдской галереи, этой летописи в камне и баллончиковой краске, ему дышалось как никогда свободно: в воздухе веяло тем самым ветром перемен.       Эта парочка дней после парада, как написал бы кто-нибудь из акул пера, разделила его жизнь на до и после, развернула её в ещё неведомом и, надо сказать, опасном направлении. Так, заглянув в «Вестфалию» за вещами, вместо привычного сонного рабочего дня, он застал там локальный вариант великого переселения народов — резиденты дружно паковали чемоданы и готовили обратные билеты домой через Атлантику. В воскресенье Парад Любви стихийно перерос в серию меньших демонстраций у Рейхстага, американского посольства и других знаковых мест: народ разворачивал плакаты и скандировал: «Руки прочь от Стива Роджерса!» Первый раз увидев это по телеку, Стив правда чуть не расплакался. Мало того, куча стран зазывали его к себе, предлагая вид на жительство просто так: он даже подумывал махнуть в Парагвай.       Он солгал бы, что после всей этой грязной истории не чувствовал себя рок-звездой и победителем по жизни. Сразу после утечки (и как только журналисты успели за день подготовить материал!) отдельные документы прокатились по всем крохотным газетёнкам и авторитетным изданиям вроде Die Welt, Times и РИА «Новости». С отдельными корреспондентами он держал связь, пока те скрупулёзно готовили к публикации и заливали в интернет тысячи других секретных отчётов. Впрочем, сейчас Стива заваливали предложениями об интервью в режиме нонстоп — пресса и съёмочные группы специально слетались в Берлин из Штатов, России и стран Азии. Стив Роджерс был на повестке дня в Кремле и Белом доме. Да что говорить, если какой-то из европейских таблоидов предлагал назвать его человеком года!       Провожая плывущие мимо граффити, он сентиментально подметил, что прощается с городом слишком рано. Расставаться вот так, когда всем сердцем прикипел и только распробовал вкус и шарм космополитичного бунтарского молодого Берлина, всегда было чревато долгой болезненной привязанностью, и Стив скучал, не успев даже сесть в кресло самолёта. Наконец он остановился на том самом знаковом месте — поприветствовал с теплотой Брежнева и Хонеккера, когда со стороны дороги моторным кашлем зашёлся старенький останавливающийся скутер. Сидящий за спиной крошки Марлен в милом мультяшном шлеме Баки притормозил ногами об асфальт. Стив сгрёб его едва не налету, сжал крепко-крепко и так и не отпустил, вмиг забыв о чужих взглядах и детской ревности Марлен, которая взялась бросать о стену резиновый мячик, пока они в приливе абсолютной, какой-то трансцендентальной нежности распахивались, срастались друг с другом губами, объятьями, словами. Левая рука Баки устроилась на его груди, обвязанная косынкой: он лишь шепнул между поцелуями, что всё нормально и жить будет.       — Бак. Рванём в Москву вместе? Нам там понравится. Прокатимся по Москве-реке, посмотрим Третьяковку… У них там тоже открыли кучу улётных клубов. А?       — Стив. Да я не по этой части… В смысле я не совсем такой, каким кажусь, — вздохнул Баки ему в шею, между делом щупая за задницу здоровой рукой.       — Ты про того отбитого наглухо парня, который обливается шампанским и чпехается с первым встречным, как животное под кислотой?       — Это моё прикрытие. На самом деле я интроверт и очень спокойный.       — Ага, а я тогда выведенный в подпольной лаборатории суперсолдат. — Стив охнул от прямого попадания в голову мячиком, отскочившим от брежневского лба.       — Прости. Ну не могу я всё бросить, — он на миг захлебнулся упрямым Стивовым поцелуем, которым тот купил хоть пару секунд блаженного неведенья. — В Берлине моя семья, Марлен… Здесь мой дом. К тому же мне Россия политическое убежище не давала. Да и Пегги всё поймёт в конце концов, раздуют очередной дебильный скандал… Я правда не хочу в этом участвовать — звезда у нас ты.       Стив лишь крепче прижал его к себе, медленно покачиваясь в том предельно интимном простеньком танце, придуманном, кажется, в залах ожидания вокзалов, портов и аэропортов. Если так подумать, он ведь всю жизнь Баки с ног на голову перевернул за этот короткий месяц. После всего знал ли вообще Баки, кто он есть, в чём его предназначение? Его место здесь, в Берлине — вот и всё, что он знал доподлинно. Так или иначе, Стиву не хотелось его отпускать. Он бы вечно так простоял, и, он чувствовал, Баки с радостью разделил бы с ним эту вечность.       Между тем, отвлекись он от прощальных ласк хоть на минуту, смог бы заметить подозрительного типа в припаркованном у обочины «опеле» на той стороне дороги, который щёлкал камерой с таким профессиональным запалом, что даже не услышал, как за ним встал кирпичеобразный гэдээровский «трабант».       — Простите, у вас домкрата не найдётся? — оторвавшийся от глазка видоискателя парень резво улетел вглубь салона от удара набалдашником трости. Нырнув рукой в окошко, Наташа нашарила фотоаппарат, просмотрев на экранчике цифрового задника несколько эффектных снимков крупным планом и ещё парочку, где малявка оттягивает Баки за руку. — Хм, кажется, это войдёт в традицию. Эх, все бы геополитические конфликты так романтично заканчивались!       В тот же день тарахтящий «трабант», который не давал покоя никому на дороге, припарковался на стоянке у аэропорта Берлин-Шёнефельд. Напоследок взглянув на себя в зеркало заднего вида (рыжий парик в порядке, макияж тоже), Наташа достала из не закрывающегося багажника чемодан и лёгкой походкой направилась в зал регистрации, где посреди толчеи народу уже томился в ожидании лапочка-Кэп.       — Воу! А с тростью ты смотришься ещё строптивей, Нат!       Они весело обнялись, сдав багаж и взяв себе по кофе, пока оставалось время до вылета.       — Ну что, Стив? Сваливаешь в матушку Россию? Эх, знала бы заранее, передала бы своим пару тряпок с шоколадками!       Стив как-то грустно улыбнулся:       — Н-да, перспектива провести остаток жизни в России — это, конечно…       — У нас есть поговорка. Не пытайся покинуть Омск, — она бодро похлопала его по плечу.       — А сама-то куда?       — В Нью-Йорк!       — Сучка.       Наташа сдержала коварный смешок, пошарила в ручной клади:       — Ладно, красавчик, с тобой ещё на посадку опоздаю. Нью-Йорк ждёт, хе-хе! — она почётно вложила в руку Стива увесистый белый мобильник, насладившись кислой миной на его мордашке. — Подарочек от нашего общего знакомого.       Практически сразу после Наташи к началу посадки явилась Пегги. Замученная и немного помятая, в своём ярком платье с абстрактным узором она, тем не менее, выглядела на миллион долларов, как и всегда.       — Утром созванивалась с Ником Фьюри, — шумно выдохнула она, подбоченившись кулачками, как уставшая от дел владелица бизнес-империи. — Говорит, хочет видеть меня своим замом в Щ.И.Т.е и отказа не принимает.       — И правильно. Только ты наведёшь порядок в этом крысином логове, детка! — просиял Стив, доставая из рюкзака талон и документы. — Если Щ.И.Т. в конечном итоге займёт место Центра, вы мне киньте клич, если что. Я приеду.       Расцеловав на прощанье жену, он двинулся из терминала к выходу на посадку. За панорамным остеклением в солнечном мареве уже величественно проплывал к своей полосе самолёт, когда в кармане рюкзака мерзко запищал телефон. Не сразу разобравшийся с антенной и кнопками Стив на ходу сунул пластиковую кирпичину между плечом и щекой.       — Привет. Хорошо, что Наташа не зажала мобильник. Хотел услышать твой голос, — у Стива чуть сердце не остановилось, когда в трубке так буднично замурчал его Баки. — Ты как, сел уже?       — Нет… пока.       — М-м. Знаешь, мы только что новости смотрели… — Стив остановился, уже предчувствуя неладное за этим ну ни разу не восторженным тоном, который Баки прикрывал равнодушием как мог. — Билл с Борисом, кажется, всё уладили и устраивают встречу. Мир, дружба, жвачка, правда, круто?       — И-и?..       — И я подумал… раз мы с Россией больше не воюем, то и с тебя, получается, опалу снимут? Щ.И.Т. на коне, Россия на коне, Центр в жопе, ты всенародный герой… Зачем Вашингтону за тобой гоняться?       Стив отшатнулся от табуна несущихся к выходу запоздавших пассажиров с кучей сумок и талонами в вытянутых, точно у факелоносцев, руках. По динамикам объявили окончание посадки на его рейс.       — Пегги думает, я улетел в Москву.       — И Пирс, — поддакнул ему Баки. — Так может… останешься?       Запрокинувший голову Стив с внутренним воплем бросил рюкзак на пол. До чего же хреновая идея! И до чего, сука, заманчивая…       — Ну твою же ма-а-а-а-а-а-а-ать!