Вечное лето

Уже неделя прошла, как я нахожусь на дядиной даче. Отправил меня сюда отец со словами «ну что тебе здесь в городе? Проветрись перед последним годом, Жень». А я что? А я не против. Если быть до конца честным, перспектива забыться в глуши на пару месяцев была мне приятна. Огороды, речка и пыльные книги, которые никому уже лет двадцать не нужны — вот моя деревенская участь. Грех жаловаться да притом, что дядя мой не особо утруждал заботами и позволял хоть весь день балду пинать, что я с удовольствием и делал. Правда вот, совсем скоро это начинало утомлять. Либо я читаю что-то на подобии Донцовой и другой брехни (дядя не отличался особым литературным вкусом), либо нахожу увеселение в лице Володи Ленского. Ленский — сосед наш. Живет буквально напротив, а тем более мой ровесник, поэтому мы сразу сделались приятелями. Неплохой паренек, главное, у него-то книжный вкус получше будет. Когда он услышал, что именно я читаю, так охнул от удивления. Потом, конечно, извинился, мол, у всех свои вкусы на книги и проч. Он, вероятно, решил, что мог обидеть меня или Донцову, на что я только улыбался. Вслед этим словам Владимир предложил мне свою собственную библиотеку, которая состояла в основном из наших классиков, Байрона и Канта. Вот и сейчас я сидел на веранде и читал одну из книжек, что он мне вручил и почти не вникая, перелистывал. Стояло еще самое утро, свежо и безветренно, но по-деревенски уютно. Я видел, как через ветхий заборчик в доме напротив Ленский бродил от окна к окну. Я не мог видеть его лица, но, вероятно, его что-то успело побеспокоить с начала дня. Он все метался, а потом выбежал на веранду, стянув с двери какую-то тряпку, и нырнул в кусты. Поначалу мне было даже любопытно, но как только Ленский утонул в жимолости, мне наскучило. Я забылся в книге, перечитывая один и тот же абзац по нескольку раз. Через некоторое время кто-то окликнул меня. Я повернул голову и увидел, как Володя перелезал через забор. Он и до этого так делал, пренебрегая калитку, потому что якобы до нее далеко идти, да и быстрее будет. Забавно. Отложив книгу, я дожидался, когда он подойдет и поздоровался. Лицо его было одновременно и обеспокоенным и воодушевленным; глаза бегали от двери к книге и остановились на моем лице. Я взглянул на то, что он держал в руке. — Твой дядя еще спит? — шепотом спросил он. — Ага, думаю, еще с полчаса он не встанет. — Хорошо, — Ленский сел рядом со мной на соседний стул. — Смотри, что я нашел. Наконец, он положил маленький сверток себе на колени и отвернул уголок ткани. Я уже догадался, что было там и, правда — в руках Володи лежал совсем крохотный черный котенок. Он был еще слепышом, видимо, родился недавно. Тут-то я припомнил, как ночью почти проснулся от какого-то странного писка, но мне было так все равно, что я не обращал внимания и вскоре снова уснул. Тем временем котенок вяло тянулся своим белым носиком к руке Ленского, а тот поглаживал его большим пальцем. Володя посмотрел на меня самыми печальными глазами, какими только мог, и я понимал почему. — Ночью я слышал, как он пищал, но мне не разрешили выйти и забрать его, — начал Ленский. — А с утра первым делом я решил глянуть и так и не нашел кошку рядом с ним. Я думаю, что он Машкин. Машка — местная кошка. Она живет сама по себе, но все ее очень любят за ласковость и частенько прикармливают. Иногда она заходила и ко мне; бывало, развалится черным пятнышком на веранде у моих ног и лежит покуда не надоест, потом уходит. Я знаю ее совсем ничего и думал, что она сама по себе полненькая, но сравнив мысленно ее черную шерстку с малышом, я согласился с предположением Володи. — А если она вернется, а котенка нет? — спросил я как бы с упреком. — Я все утро караулил! Ее нигде не было, — Володя снова посмотрел на котенка. Тот, будто бы чувствуя, что мы говорим о матери бросившей его, начал жалобно пищать и сильнее жаться к Ленскому. У меня болезненно кольнуло в сердце, а у Володи, мне кажется, и подавно. Казалось, что вся мировая тоска и жалость уместилась у него на лице. Что взять с этого сердобольного поэта! Он укрыл котенка тканью и продолжал держать его в руках, создавая видимости теплого материнского бока. — Что делать, Жень? — голос его был таким грустным и безнадежным, а я не понимал почему. — Ну что? Оставлять. Или ты хочешь, чтобы он подох от холода? Володя дернулся и посмотрел на меня. — Но я не могу его оставить, мне не разрешат, — теперь он совсем поник. Я пожал плечами, но почти сразу Ленский вновь воодушевился, будто в голову ему пришла гениальная идея. Я выгнул бровь, когда мы встретились глазами и тут же узнал эту идею. — Ну, уж нет! — воскликнул я, а он придвинулся ко мне ближе, начиная умолять. — Почему Жень? Неужели ты хочешь, чтобы он подох от голода? — припоминал он мне мои же слова. — А твой дядя все равно ничего не скажет, если ты оставишь кота! И он был чертовски прав. Моему дорогому дядюшке было бы абсолютно все равно, лишь бы это не портило ему грядки. Навряд ли вчера родившийся котенок ему бы помешал. Я сдался. Володя заулыбался и потянул ко мне этот черный комочек. Я аккуратно взял котенка, тот пискнул, но найдя себе место у меня на руках, снова притих. — Ладно, — вздохнул я. — Давай придумаем, где он будет жить. За следующие пару часов мы соорудили ему небольшой домик из коробки, сена и тряпок, которыми все это дело накрыли. Получилось вполне уютно, а главное, тепло! Мы оставили там котенка, а сами полезли на крышу ловить слабый интернет, чтобы понять, как вырастить брошенного слепого малыша самостоятельно. Дядя, к слову, и вправду против него не был; он лишь задумчиво нахмурился и подсказал нам, где найти маленькую подушечку, которая имитировала котенку маму-кошку. Весь день мы так суетились: ходили к соседям, у которых был собственный ребенок клянчить соски; грели молоко, проверяли его температуру; все еще боролись с плохой связью. Вдобавок мне пришлось успокаивать переволновавшегося Ленского, который решил, что мы не сможем спасти кота. — Но там же смеси специальные нужны, Жень! Всякие грелки и штуки! — Да успокойся, Господи. Я тебя уверяю, моя бабушка сама однажды подобрала котенка и вскормила его без всяких смесей. Вроде бы его это успокоило, но через время он мне снова напоминал про грелки. И я придумал, как соорудить эту чертову грелку: в маленькую пластиковую бутылочку я набрал горячую воду и подложил ее под ткань и в итоге наш малыш ютился рядом с ней больше, чем с той подушкой. Ленский был счастлив, а у меня появилось новое нескучное дело — любым способом сохранить жизнь этому котенку. С тех пор прошел целый месяц. Наш котенок продолжал жить у меня своей беззаботной кошачьей жизнью. О, как он возмужал! Мало того, что открыл глаза и начал самостоятельно лакать молоко из миски, так еще научился ходить и вот, уже всюду преследует меня по пятам. Черный хвост его всегда вздернут, шерстка гладенькая, глазки горят любопытным огнем — настоящий красавец. Мы с Ленским прививаем ему послушание и ласку, как настоящие родители. Все следим, чтобы наш торопыга хорошо питался и ни в чем не нуждался. Можно сказать, что спасение этого котенка сделалось для нас единственной отдушиной в этой скучной деревне. И так мы жили весь этот месяц, а с Володей, по большей части благодаря котенку и ухаживанием за ним, стали хорошими друзьями. Все было замечательно и, хотя мы частенько спорили по всякой мелочи, настоящие дебаты развернулись, когда пришло время давать имя нашему малышу. — Да ну Женя! Ты только глянь, он же вылитый Кант! — протестовал Ленский, на мое предложение ограничиться обычным «Васькой». — Да какой к черту Кант? — заступался за себя я. — Ты его по огородам как звать будешь? «Кант, Кант, иди жрать» — так что ли? Я тебя умоляю. — Нет, ну, конечно же, Васькой будет лучше, да? Таких «Вась» по всему миру миллионы, Онегин! Как ты не понимаешь, это не индивидуально! Я закатил глаза, не зная, как на это отвечать. — К тому же, — добавлял Володя, уже ощущая свою победу, — это я нашел и спас его, а значит, право давать ему имя у меня. — Брось, между прочим, у кого он живет, кто его кормит и воспитывает? Боюсь напомнить тебе, что я. — Между прочим, — с интонацией парирует Ленский, — если бы я не принес его, тебе бы не пришлось его воспитывать. Ну и что мне было делать? Конечно, я мог продолжать спорить, но все наши слова заходили в тупик и можно было бы до бесконечности продолжать галдеть одно и то же. Я махнул рукой, тем жестом, который означает мое небрежное согласие, и Владимир победоносно вскинул голову. А наш новоиспеченный Кант, в это время, царапаясь, лез ко мне на ногу. Так и унялся наш спор. В другой день Володя вновь перескочил через забор, чтобы проведать нас. Кант встретил его первым и уже вдвоем с котом на руках они присоединились ко мне на веранде. В этом году у нас слишком много клубники и сейчас приходилось есть ее ведрами, чтобы не пропало. Я подвинул очередную миску с ягодой Ленскому. — Айда сегодня на речку? — предложил он, складывая травинки от клубники в кучку. — И оставить Канта одного? А если он потеряется? — отложив книгу, я взял ягоду, и мы встретились глазами. — Ты прям настоящая мамочка! — хихикал он, убирая прядь волос за ухо, а я только хмыкнул. — Давай возьмем его с нами! У меня есть небольшая корзинка, сложим туда еды, воды и Канта. Устроим пикник. Я устало вздохнул и положил голову на стол. Солнце палило, и идти куда-то не хотелось от слова совсем. Но как только я представил себе, как стою в прохладной воде, всю лень рукой сняло. — Пошли. И действительно река была холодной. Мне хватило зайти по колено в воду, чтобы продрогнуть до мурашек и вернуться на берег, а Володя даже не попытался попробовать и этого. Мы отдыхали в тени березы с Кантом. Котенок налакался молока и теперь, неохотно сидя на груди лежачего Ленского лапой подбрасывал его кудряшки. Я наблюдал за тем, как котенок все ленивее и ленивее делал это и вот, он свернулся клубочком и засопел. — Все, — Володя наигранно поднес руку ко лбу, — теперь я пролежу здесь вечность! Мы тихо засмеялись, пытаясь не тревожить зря сон малыша, хотя куда там! Он спал как убитый и мы знали, что после плотного обеда он спит, не реагируя ни на что. Эх, ребенок ведь. Я смотрел на них обоих и признался сам себе, что такую легкую жизнь в деревне сейчас не смог бы променять на город. Слишком уж полюбилась мне эта природа и эта компания. Я лег рядом и зевнул. Солнце разморило нас обоих и совсем скоро мы не заметили, как уснули.