Реальности

Сегодня можно было бы дать себе слабину и поверить в Судьбу - Тсуна даже готов был расслабиться и поверить, - что день обязательно будет удачным, а, может, это и вовсе знак. Знак, что дальше все будет хорошо и можно хлопнуть дверью в дымное прошлое и прикрыть страшные воспоминания возможностью начать заново. Да и как можно было не верить во все это, в знаки, Судьбу, когда за окном было такое утро? Ласковое, солнечное, накрывшее яркими бликами на стенах капли вчерашнего дождя, пробравшегося через щели в крыше. Расслабиться бы и подставить лицо теплым лучам, но каждый раз отвлекался на тень потревоженного зверя, взрезающего солнечный свет резкими движениями. Наскоро застегивая пуговицы рубашки - лучшей, что у него была, - Тсуна поднялся и отнял из дрожащих рук друга кувшин. Спокойно налил воду в кружку и решился больше не молчать. - Может, тебе поспать? Ты с такими руками даже воды попить не сможешь. - Я всю ночь не мог уснуть, - Гокудера поднял затравленный взгляд и принял кружку, сразу же отпивая жадными глотками. - Лучше пойду найду этого ублюдка и раскрошу ему башку. - Гокудера... - парень судорожно принялся шарить по карманам, и Тсуна интуитивно напрягся. Он знал к чему эта нервозность, как и знал взгляды, скользящие сейчас по комнате. - Гокудера! - Что? - Перестань. Да вытащи же ты руки! - Тсуна схватил дрожащую ладонь и сильно сжал, пытаясь привлечь внимание. - Ты там вроде куда-то собирался. - А ты что будешь делать? - А что я? - нервно ответил Гокудера. - Не знаю, может, Ямамото найду. - Пойдем со мной, - с надеждой попросил Тсуна, и зеленые глаза загорелись таким удивлением, что он на секунду подумал, что все получится. - Куда? - Ко мне домой. - Что? Домой? - неверяще спросил Гокудера. - Да ладно, не шути так. - Я не шучу, Реборн отпустил меня. - Ну, я не знаю...Да и отпустил-то он только тебя, - Гокудера усмехнулся, прислоняясь гудящей головой к стене. – Что-то не радует меня идея веселить стражу. Вот увидишь, выставят да еще и дерьмом обольют на дорожку. - Выставят и выставят. Я без тебя не пойду, - чем больше сыпалось отговорок, тем сильнее становилось убеждение: не смог бы Тсуна пойти один. Даже решись он окончательно, все равно бы вернулся обратно. Вряд ли там, за воротами, может быть страшнее, чем здесь, но сейчас знакомый Ад казался гораздо безопаснее неизвестного Рая. – Либо мы вдвоем проходим за ворота, либо вдвоем остаемся. - Или я сбегаю, - вяло пошутил Гокудера. На него смотрели абсолютно спокойные глаза цвета ореха. - Ты этого не сделаешь. - Конечно, не сделаю, - Гокудера улыбнулся и оторвался от стены, быстро разглаживая ладонями складки на мешковатых бриджах. - Куда я без тебя? Чем быстрее приближались ворота, отделявшие остальной мир проржавевшими от постоянного дождя толстыми прутьями, тем стремительнее таяла уверенность, что своеобразный подарок не окажется обычной шуткой. Сейчас уверенность была больше похожа на наивность – ну что он скажет? «Видите вон ту букву в конце этого клочка бумаги? Этот человек разрешил мне пройти за ворота. Я, правда, не знаю, кто он, и почему он так легко разрешает уходить, но…». Почувствовав себя величайшим идиотом в истории, Тсуна печально вздохнул. Иногда не помешало бы слушать Гокудеру, может, научился бы быть реалистом. Тсуна вплотную приблизился к воротам и задрал голову. «Давай еще дерни, да посильнее, это они просто выглядят как закрытые», - он мог и дальше продолжить свое мрачное самобичевание, но уныние быстро уступило удивлению, когда Гокудера спокойно дернул на себя железное кольцо. И ворота открылись так легко, что Тсуна не сразу понял, что издает такой протяжный скрип, старые петли или его отпавшая челюсть. Светловолосый парень осторожно заглянул за ограждение и сразу же переступил границу, жестом зазывая Тсуну за собой. Маленькая башенка со смотровой площадкой, прижатая к каменным стенам, пустовала, так же пусто было и вокруг. Юноши медленно двинулись прочь от ворот, недоуменно переглядываясь и иногда осторожно оборачиваясь назад, словно стража вот-вот выскочит из-за угла, вооружившись острыми глефами. Может, уже давно и нет никакой стражи, а они добровольно держат себя в заточении? Тсуна выкинул из головы глупые мысли и взялся за ладонь Гокудеры, получив в ответ слегка удивленный, теплый взгляд. И как он вообще мог даже подумать о том, чтобы пойти одному? Прямо от ворот вела едва заметная, почти поросшая травой, тропинка, скользящая вниз по холму и обрывающаяся прямо у границ другого города, раскинувшегося у подножия холма причудливым цветком – собранные кругом в центре белые крыши и россыпь домов-лепестков с красноватой или серой черепицей и светлым камнем. Он лежал в паре сотен шагов, но Тсуна сознательно шел медленно, словно боялся неизвестной опасности. И он лукавил, называя неизвестным и город. Он знал его, пусть прошлое затерлось в памяти белым пятном, и он смутно помнил лица своих родителей или улицу, оттого только крепче сжимал клочок бумаги с адресом. Рандеву с прошлым как шанс вернуться обратно, если не в реальности, то хотя бы в голове – как проснуться ото сна и наложить действительность на вереницу своих светлых воспоминаний словно недостающие кусочки паззла. - А ты знаешь, я ведь помню твою маму, - подал голос Гокудера, словно прочитав его мысли. - Серьезно? - Те воспоминания никогда не исчезнут, - тихо сказал он, крепче сжимая ладонь Тсуны. – Пусть нас и забрали довольно давно, это было веселое время. Тсуна кивнул, не решаясь прервать безмолвную дымку давних воспоминаний, словно укутавшую их обоих теплым одеялом. Может, потому и стерлось прошлое в сознании, оставив лишь некоторые обрывки, но во всех его воспоминаниях была одна деталь, которая наводила на мысль, а не осознанно ли он оставил в голове самое важное – Тсуна не хотел помнить себя без Гокудеры. Тропа оборвалась дорогой из мелкого камня, петляющей между небольшими уютными домиками, а следом вдоль едва не наставленных друг на друга домов, и, чем ближе к центру города, тем больше и краше становились дома. Это было как дежа вю или сон, который часто снился Тсуне, особенно в моменты давящей тоски их Города – нагретые солнцем камни мостовой под ногами, хрупкие, острые блики яркого света на стеклах больших окон. Но это было лучше, чем сон. Ни в одном из его снов он не гулял по улицам, держась за теплую ладонь родного человека, и не чувствовал этой спокойной, безмятежной радости, проливающейся в венах концентрированным в импульсы светом – едва ощутимые покалывания расплывались волнами какого-то счастливого, чуть приглушенного восторга. Наверно, вот что значит быть неприлично счастливым. - Этот дом, - Тсуна едва различил эхо голоса Гокудера и, быстро опомнившись, поднял глаза. Значит, действительно помнит, раз привел его к собственному дому, даже не посмотрев на адрес. Перед ним стоял дом, пусть похожий на остальные, но отличавшийся одной деталью - ни один из других не вызывал в нем столько теплых чувств, ведь это был его дом. Парень несмело подошел к двери и постучал. Стало страшно, а вдруг родителей не будет дома? А вдруг переехали? А, может, их вообще нет в этом городе, в этой стране? В мире?.. - ..Тсуна! На пороге двери, прижав ладонь к губам, стояла его мама. Тсуна расплылся в улыбке – мама. Так страшно произнести вслух, будто растаешь от нежности. И ведь совсем не изменилась, даже затертый светлый фартук на вздымающихся юбках домашнего платья остался тем же. - И чего это застыли на пороге? Ну-ка, быстро заходите! – засуетилась Нана, подталкивая за плечи смущенных парней. – Боже мой, ну исхудали! Вы только посмотрите, в чем вы одеты! Нана крутилась вокруг и причитала без умолку, но Тсуна только и мог, что улыбаться. Больше всего он боялся доставить ей неприятности или, еще хуже, что она ударится в рыдания, а своим приходом он только вскроет старые раны. Как ни странно, она вела себя так, словно он ушел вчера. Поэтому Тсуна позволил себе расслабиться и принять роль в игре – пусть будет так, как хочется ей. Она защищала его от всего, также как и от ощущения бремени, лежащего на его плечах с момента расставания. Ведь отравило бы радость от встречи едким ядом обреченности, которое чувствуется так остро лишь по ту сторону клетки - боль никогда не позволит почувствовать облегчение, как только попытаешься избавиться от нее, а наоборот станет еще тяжелее. И если для того, чтобы избавить Тсуну от этой боли, ей нужно притворяться, она сделает это. - Вы как будто бы знали, что мы придем, - предположил Гокудера, кидая быстрые взгляды на Тсуну, который шел за ними следом, озираясь по сторонам и не произнося ни слова. - Конечно, знала, - Нана улыбнулась через плечо и завернула в одну из комнат, оказавшуюся кухней. – Каждый день знала. - Извините, если мы застали вас врасплох. Мне, наверно, вообще не стоило приходить. - Гокудера, о чем ты! Я очень рада, что ты пришел! Ты нам как член семьи, ведь ты заботишься о Тсуне. Не представляю как бы он сюда дошел без тебя, небось, уже ничего не помнит! - Мама! - Так, быстро за стол, - Нана махнула ладонью на ближайшую дверь и сразу же примкнула к дымящимся котлам на очаге, причитая под нос, – вот и к чему бы мне все эти поварихи да гувернантки, и дом этот большой, раз никого обычно не бывает… Они сидели в столовой, что оказалась за дверью, и наблюдали за Наной, мечущейся между комнатами с тарелками в руках и, к удивлению, еще не запутавшейся в своих шуршащих юбках. Точнее, наблюдал только Гокудера, и то бросил это занятие, обеспокоенный странной молчаливостью друга – Тсуна уткнулся взглядом в стол, задумчиво поглаживая гладкое дерево. - Что ты делаешь? - Ммм… Запоминаю? – Тсуна пожал плечами и поднял глаза, смотря куда-то поверх светловолосой головы. Закончив с сервировкой, Нана села рядом с сыном. – Мам, что это за картина? Над камином, в крепкой деревянной рамке, висело полотно – его родители, облаченные в непривычно дорогую одежду, ушитую сияющими камнями и золотыми нитями. Его семья не знала бедности, он помнил это, но никогда бы не смогла позволить себе такие наряды. Было еще что-то… Другой дом, другие стены, другая рамка, эта картина. Нет, хватит с него. Он не собирается ничего вспоминать, а эти знакомые обрывки в памяти только подкармливают растущую паранойю. - А, это шутка твоего отца. Нас рисовал один из художников, но мой шутник-муж подговорил его пририсовать нам другую одежду. Пусть мы не аристократы, но помечтать-то можно! – засмеялась Нана. – Обычная обманка. Вот именно, обманка. - Ты ведь знала, что нет никакой болезни? – тихо спросил Тсуна. - Конечно. - Неужели ничего нельзя было сделать?.. - Вряд ли это было возможно, - женщина замотала головой. – Я хотела биться до конца, но твой отец почему-то настоял. Ты хочешь обратно? Тсуна отложил ложку – горячий суп приятно согревал тело – и поднял глаза на Гокудеру. Но почему-то не смог сказать ни слова. - Хочешь посмотреть свою комнату? – Нана радостно улыбнулась, и ее сыну ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ. Дом напоминал о себе тусклыми вспышками воспоминаний – небольшие коридоры, ведущие по деревянному полу на скрипучую широкую лестницу, где можно проводить ладонями по резным перилам или ловить пальцами ощущения своего детства на стенах и остатки забытых здесь теней. Несколько комнат, одна из которых принадлежала ему – конечно, Тсуна знал какая. Дверь легко поддалась, впуская в его маленький личный уголок, где все осталось по-старому. И узкая кровать с пушистыми перинами, и высокий шкаф, подпирающий угол деревянным боком, хрупкий письменный стол, за который он, кажется, никогда и не садился, и широкое окно с полосой льющегося сквозь него света. Тсуна медленно подошел к окну и коснулся рукой тяжелых темно-зеленых штор. Даже непривычно, не скрипят половицы, а в лицо бьют теплые лучи света. Будто бы здесь всегда солнце, а упрямая туча зависла только над их Городом. Вокруг талии сомкнулись знакомые руки, а на плече цепочкой потянулись легкие поцелуи, согревающие кожу даже сквозь плотную ткань светлой рубашки. Тсуна привычно накрыл руки своими и окинул улицу за окном безмятежным взглядом. - Сколько же раз я здесь бывал… - голос Гокудеры звучал приглушенно. - Интересно, когда был последний раз? - Может…года четыре назад. А ведь они могли бы провести эти четыре года в этом городе. Ходить, такие же, как эти беззаботные люди за окном, не подпуская к себе тревоги, терзавшие их все четыре года безысходности и крупиц надежды. Могли бы расти как обычные дети и взрослеть как обычные подростки. Неужели у них действительно могло быть такое будущее? Неужели он мог бы общаться со своими друзьями, не боясь, что этот день последний, а завтра станет на одного меньше? Неужели он мог бы не бояться за свою жизнь? Тсуна выпутался из объятий и с удовольствием растянулся на пушистом одеяле, едва не рассмеявшись, когда ноги уперлись в деревянный край кровати. - Мы выросли, - с улыбкой сказал Тсуна, наблюдая, как Гокудера теребит пальцами шторы и осматривает комнату, подставив спину свету. - А здесь все осталось прежним. Столько воспоминаний… - светловолосый парень сел на кровать и провел пальцами по приятной ткани одеяла. Его губы неожиданно расплылись в улыбке, и он повернулся к Тсуне, едва сдерживая смех. – А ты помнишь, что наш первый раз был именно здесь? - Что? О, нет… - в ужасе отозвался Тсуна, мигом краснея. И вдруг вспомнил. Глухое поскрипывание деревянной кровати, острые лопатки под своими влажными ладонями, пронзительную боль, сдавленные стоны, утонувшие в подушке, лишь бы не услышали родители – вспомнил. – Нет, я не помню. Ничего не помню. - Да ладно, этого не может быть, - усмехнулся Гокудера, залезая на кровать и устраиваясь между бедер Тсуны, которые словно раздвинулись сами собой, вызывая у него широкую улыбку - кажется, Тсуна уже не замечает, как это происходит. - Как мне вообще хватило совести делать это в доме родителей? Тем более, когда они были здесь! Я должен был быть против! - Ну, ты и был. Но…мне удалось заставить тебя передумать. Тсуна бы обязательно возмутился, если бы за секунду не выбило воздух из легких – Гокудера плавно опустился вниз, вжавшись в него бедрами. - Ты, кажется, хотел что-то сказать, - произнес он и, слегка отстранившись, прижался снова, срывая с приоткрытых губ Тсуны долгожданный стон. Как тут можно было что-то сказать, когда все до единой мысли смыло одной навязчивой идеей, звеневшей в его голове, каждый раз как Гокудера начинал двигаться. Это было почти больно, если бы не было так оглушительно приятно – Гокудера терся об него, невероятно медленно, что, казалось, будь он таким медленным в сексе, Тсуна бы просто умер. Хотя сейчас он бы согласился на любой секс, лишь бы прекратить эту пытку, но парень не останавливался, и Тсуна думал, что еще секунда и его напряженный член просто взорвется под этими настойчивыми касаниями. Он тонул в ритмичности движений, задыхаясь от такой близости – словно бы одно целое, неделимое никакими силами. Только жалкая преграда в ткань, от которой хотелось избавиться как можно скорее. Тсуна облизнул губы, с трудом открывая глаза, и встретил возбужденный взгляд серо-зеленых глаз, застывших так близко от него. Никогда он так еще не проклинал воздержание – пришлось принимать поражение. - Я… - речь проигравшего прервали в самом начале, и Тсуна чуть не завыл, когда, крепко сжимая ладонью его бедро, Гокудера вжался особенно сильно, едва не до черноты в глазах. – Я хочу тебя! Тсуна уже не осознавал, что происходит, остатки разума превратились в бурлящий котел нетерпения, словно его превратили в ненасытное животное – жадно целовал горячие губы, настойчиво лаская языком и слизывая сбивчивое дыхание, нетерпеливо обхватывал ногами бедра и послушно выгибался, позволяя задирать рубашку и гладить кожу, теребя пальцами напряженные соски. Гокудера нехотя оторвался от губ, едва успевая сделать новый вдох, и тут же приник губами к открывшемуся животу, целовал судорожно, посасывая солоноватую кожу, торопливо поглаживал раскинутые бедра, не в силах замедлить бешеный ритм. - Что ты там…делаешь? – хрипло спросил Тсуна, с трудом привставая на локтях. Парень, сидевший у него в ногах суетливо копошился в привязанном к бедру мешочке. «О, нет, пожалуйста», - промелькнуло в голове при виде неровной сероватой пластины на ладони. - Неужели мы не можем без этого? – отчаянно спросил Тсуна, хватаясь за узкое запястье и крепко удерживая. - Но так будет еще лучше. - Еще лучше, еще больше…Да ты уже жить без этого не можешь! - Тсуна подобрался на кровати и инстинктивно сжался. В груди нещадно жгли ядовитое разочарование и боль, словно кто-то зацепил сердце когтистой лапой и с силой рванул. – Я думал, ты только с Ямамото спишь за новую порцию… - Я же говорил тебе, ты это другое! - И хватило же мне ума ничего не сказать против с самого начала… - Тсуна замотал головой, не уверенный, не он сам ли причина гнетущего разочарования, ведь сколько раз можно вставать на одни и те же грабли. – Почему ты не можешь остановиться? Тебе мало? И меня мало? - Да, мне мало тебя, - Гокудера быстро сократил расстояние, обхватывая лицо Тсуны ладонями, и замер в нескольких сантиметрах от его лица, чувствуя, как прерывистый вдох согревает губы. Словно разрывают в разные стороны – Тсуна понимал, душой ведь все равно тянется, не в силах оторваться, словно два гигантских магнита сцепило намертво. Оставь свой протест, ведь есть что-то сильнее, гораздо сильнее этих дурацких ссор, он же навсегда вшит в твое сердце и с его мутным взглядом, дрожащими руками, серебром волос с горьким запахом и с жаждой, которую тебе не пресечь. Вселенная водила вас за руки, сталкивая и разламывая, выворачивая наизнанку, до кричащих нервов и приступов паники, что прервется связь. И каждый раз как последний – все, край, конечная грань, нет сил. И каждый раз – заново. Не оборвать связь, когда за спинами не годы, а сотни лет. - Тогда реши, что тебе нужно больше, - прошептал Тсуна, выворачиваясь из теплых рук. – Я или твоя дорога в Ад. - Я люблю этот Ад, Тсуна, - Гокудера поднялся и двинулся к двери, на секунду обернувшись, - вот только ты не понимаешь, что я каждый раз возвращаюсь ради своего ангела, который не видит ничего, кроме моей черноты. Тсуна прижался затылком к спинке кровати, вздрогнув от тихого щелчка закрывшейся двери. Поднялся, кинув осторожный взгляд в окно, будто хотел и одновременно боялся увидеть худощавого паренька, возвращавшегося домой, понуро шаркая ботинками по дороге. Дверцы платяного шкафа легко распахнулись, и Тсуна не спеша сложил кое-какие вещи в мешок, не замечая, что забирает почти все, будто уходит навсегда. Внимательно осмотрев комнату – хотелось впитать все до малейшей детали, чтобы остались воспоминания, - он спустился на первый этаж, провожая пальцами почерневшее серебро канделябров на стенах, и на секунду остановился. Соблазн заглянуть в приоткрытую дверь победил, тем более Тсуна обязан был ее увидеть – Нана сидела в уютном кресле в маленькой гостиной, придерживая на коленях круглые пяльцы с полотном. Тсуна зажмурился, будто так легче запомнить, как исчезала и вновь возвращалась игла с яркими нитками, как тихо притопывали ноги в такт ненавязчивой песенке, что напевала мама под нос, как теплилась улыбка на ее лице. Осторожно ступая по половицам, Тсуна вышел из дома и прикрыл за собой дверь. Если уж ей удалось убедить себя, что он никогда не уходил, пусть теперь поверит, что он никогда и не возвращался. Пройдя по тропинке между цветущих кустов с белыми розами, Тсуна свернул на главную дорогу и застыл на месте – тропа от его дома обрывалась лежащим прямо в дорожной пыли букетом знакомых ему цветов. Знакомых по толстому стеблю и большим, пушистым на вид шарам из маленьких цветков, лепестки каждого из которых загибались назад, словно тянулись вернуться в начало. Тсуне казалось, что в замкнутый круг попал он, ведь теперь он был более чем уверен, от кого мог быть этот подарок – никто так не любил тайны и головоломки, приправленные, на первый взгляд, невинным издевательством, чтобы голова пошла кругом, пока пытаешься разобраться в его загадках и непредсказуемости. Реборн, чтоб его. Тсуна побрел по улице, сжимая в руке зеленые стебли так, что сочились широкие листья. Чего бы ему стоило остаться? Пусть даже найдут, вряд ли же накажут страшнее, чем он страдает сейчас. Чего бы ему стоило заглушить в себе отчаяние и страх? Он гулял взглядом по солнечным, людным в этот час улицам, вслушивался в звонкие голоса прохожих и щелканье копыт коней, запряженных в маленькие, аккуратные кареты, с улыбкой провожал румяных детей, бегущих с ветряными вертушками в руках. Каждый раз спрашивал себя, не такой ли жизни он хотел – и обещал – для своих близких? Спрашивал и избегал ответа. Что-то не сходилось. Большие толпы народа теснили его к узеньким переулкам, вынуждая добираться до улиц поменьше. Здесь заканчивалось волшебство искусной лжи – исчезло солнце, которому не хватило сил протиснуться сквозь склоненные почти вплотную друг к другу крыши соседних домов, и Тсуна оказался зажатым в серости грузного камня и кислого запаха протухшей рыбы, усиливающегося с каждым шагом. Ускорив шаг, Тсуна с облегчением свернул на одном из поворотов и побрел прочь от мерзкого запаха, растаптывая ногами сваленный под окнами мусор. Словно за ним гнались, он резко вырвался на широкую площадь, едва не распластавшись по мостовой, и замер – волшебство не желало появляться для тех, кто в нем усомнился. Слетели маски, стягивая за собой истончившуюся пленку идеального города. Пара взрослых мужчин, чинно расхаживающих неподалеку в своих треуголках и дорогих узорчатых камзолах, обсуждали скорую женитьбу одного из них на его совсем еще юной племяннице. Вон та группка красивых девушек тихо перешептывалась, хихикая и прикрывая рот ладонью в дорогих кольцах – их подруга спит с конюхом каждый раз как муж уезжает на охоту, и, может, стоило бы рассказать правду несчастному рогоносцу, вдруг бросит неверную и уйдет к одной из них, иначе сколько можно быть его любовницей? Совсем понижали голос, подсказывая другой как избавиться от младенца умершей при родах сестры, доставшегося ей на воспитание – ведь заметили священника у ближайшей церкви. Но он, на их счастье, был занят другим, делился со своим братом по вере, как хороша была вчера «ночная молитва» с его молоденькими послушниками. Тсуна от омерзения зажал руками уши и заставил себя идти, но сделав долгожданные пару шагов, застыл на месте. Десятки резных, инкрустированных камнями трубок в ухоженных руках - и запах. Запах, который не перебьешь никаким парфюмом густо-надушенных париков. Летучая горечь, которую Тсуна знал до мельчайших оттенков. Опиум. Тсуна поплелся по дороге, незаметно для себя забредая на рынок. Их изолировали, придумав мистическую болезнь и не оставив никаких вариантов – на фоне чужих недостатков твои стираются с поля зрения. А сделав изгоев корнем мирового зла, прогнившие люди обезопасили себя, прикрыв души, обменянные на бесконечные удовольствия во славу собственного эгоизма. Поколение, продавшее честность ради надежных, красивых масок. Теперь было понятно, за что Гокудера любит их персональный Ад, а за что Ямамото – дождь. Солнце временно скрывало все, что ты отчаянно хотел бы не видеть, дождь смывает маскировку, принося очищение. Тсуна нуждался в этом очищении, как нуждался сейчас в дожде, который так ненавидел. Как нуждался сейчас в Городе – отчаянно обводил взглядом площадь в поисках его малейшей детали, знака, что его ждут, что он может вернуться. В горле запершило – желание исполнилось по щелчку пальцев. Хром. - Ты что тут делаешь?! - хрипло спросил Тсуна, задыхаясь. Он сам не заметил как перешел на бег и потерялся среди многочисленных шатров и палаток, в одной из которых его новая знакомая перебирала цветы, брызгая водой с рук на яркие раскрывшиеся бутоны. Хром не сразу подняла глаза, и Тсуне на секунду показалось, не галлюцинация ли у него. Поэтому, получив ответный взгляд, он немного успокоился. - Цветы продаю, - меланхолично отозвалась Хром. - Нет, я имею в виду, что ты делаешь здесь, в городе? – Тсуна оглядел множество букетов, расставленных перед палаткой, и снова вернулся взглядом к девушке. – Как ты прошла стражу у ворот? - Стражу? Я уже давно никого там не видела, - смущенно ответила она, хлопая пушистыми ресницами. - Так значит…это твои проделки? Хром непонимающе уставилась на потрепанный букет цветов, зажатый в ладони Тсуны прямо перед ее лицом. - Я не понимаю… - Черт, а я-то подумал… - Тсуна потряс головой, поражаясь своей наивности. – Зачем ты это делала? - Но я ничего не делала! - Тогда кто уже второй раз посылает мне цветы? Один раз за воротами, теперь здесь! О том, что у ворот нет стражи, знают только четверо, но никто кроме тебя не успел бы подложить мне цветы к дому! И откуда ты знаешь, где я живу? Недоуменно глянув на упавшие к ней на прилавок цветы, Хром подняла небольшую шляпку, сдвинутую на правый глаз, и поправила повязку, сразу же возвращая шляпу на место. - Это тот человек с цветами. У него ведь твои ответы, - произнесла девушка, уставившись безжизненным взглядом на прилавок. – А ты не понимаешь язык цветов, вот незадача. - О чем ты? - Он подает тебе знак. - Хром, пожалуйста, объясни мне все. Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь, - измученно выдавил Тсуна и осторожно коснулся руки Хром. Девушка неожиданно встрепенулась, часто захлопав ресницами, и провела пальцами по пушистым цветкам. - Это гиацинты, - маленькая узкая ладонь по очереди накрыла три розовых цветка. – Человек, отправивший их тебе, говорит, что знает чего ты хочешь. А вот этим… «Реборн, все-таки ты», - пронеслось в голове Тсуны. -…он говорит тебе, - Хром погладила голубые цветки последнего гиацинта и подняла глаза, - «мы созданы друг для друга». - Ч-что-что? – выдавил Тсуна, поперхнувшись собственным вдохом. Нет, до такого не опустится даже Реборн. Может, эта чудачка что-то путает? Нельзя же всерьез воспринимать то, что какой-то идиот придумал для цветов, а остальным хватило ума запомнить… - Но тебе не о чем волноваться, человек сам себя раскрыл. Через четыре дня вы встретитесь. - Как ты узнала?.. - Здесь четыре цветка. - Вчера было пять… - Вот и все, - Хром улыбнулась и, смущенно пожав плечами, протянула Тсуне розовые и синий гиацинты, - Скоро ты все узнаешь. Дождь обрушился за стенами тяжелой массой холодной воды – Город начинал ритуал очищения, брезгливо фыркая тихими молниями на запах чужака. Избавившись от своей ненависти, Тсуна послушно ожидал разрешения вернуться обратно и сменить старую кожу. Это было похоже на перерождение, причудливую метаморфозу – по-новому воспринимался каждый звук, любое ощущение, цвета, запахи, все, что когда-то глушило тоской и бессильным раздражением. Тсуна наслаждался прохладной влажностью стен с выветренными, шероховатыми расщелинами, заново запоминал сумеречный, когда-то казавшийся подцветом смерти, синевато-серый свет, льющийся из окон. Новый виток – от поглощающего отчаяния к горьковатому привкусу необъяснимой ностальгии. Дома?.. Тсуна осторожно вошел в комнату и бесшумно замер у стены, знал, что его не слышно, но здесь не нужно прислушиваться, когда просто чувствуешь. Как чувствовали сейчас Ямамото с Гокудерой, неосознанно замедлившись по приходу друга, пока совсем не застыли в тесных объятиях, сидя на кровати друг перед другом. Хотя, как и происходило всегда, обнимал Ямамото, упиваясь негласным позволением. Сейчас этот спокойный взгляд серо-зеленых глаз служил лучше любых слов, и Тсуна понял, что его простили, что ждали. Пересек комнату короткими, плавными шагами, словно отказывался от своих святынь как отказался от старой кожи, с облегчением избавившись от душного кокона. И чем ближе становились затуманенные глаза, чем короче становилось расстояние, чем чаще срывало на выдох, тем яснее становилось видение. Тсуна знал, что с каждым шагом он отрезает прошлое и спускается в Ад, тот, без которого невозможно было дышать. И уже знал, кому готов отдать свою душу. Тсуна замер чуть позади Гокудеры и, как только тот запрокинул голову, коснулся губами холодного лба. - Я вернулся, - хватило сил только лишь на шепот. Слегка улыбнувшись, Ямамото схватил друга за руку и замотал головой, не позволяя уйти, и Тсуна покорно забрался с ногами на кровать, прижавшись грудью к спине Гокудеры, все пытаясь расшифровать спокойный взгляд темных глаз напротив. Отчаянно не хотелось слов, тела всех троих превратились в разбуженные единой вспышкой пять чувств – Ямамото потянулся вперед, чуть приподнявшись, и осторожно накрыл губами губы Тсуны. Целовал медленно, изучающее, но перехватывало дыхание, и стало понятно, что Гокудера тянется к тому, кого никогда не называл другом, не только из-за жажды. И в этом было различие между ними. Гокудера целовался, налетая словно вихрь и мгновенно лишая рассудка до вспышек в глазах, даже их связь, иногда полная быстровоспламеняющейся нежности, чаще напоминала яростную гонку или горящий фитиль, обязательно кончающийся взрывом. Тсуна запустил ладонь в черные короткие волосы, млея от ощущения ласкового языка на своих губах – поцелуи Ямамото были похожи на дождь, приносивший очищение вместе с прохладой. Он сам был как их личный транквилизатор, удерживал зависимого от жажды, не позволяя сорваться, и успокаивал задавленного страхами и тоской. Ямамото прервал поцелуй, спускаясь ниже, и Гокудера беспомощно вцепился в его плечи, позволяя Тсуне гладить свою обнаженную спину и тихо вздыхая под его легкими поцелуями, тающими на лице. Мутные мысли врезались друг в друга и перемешивались до не узнавания, настолько плотно, что он не мог понять, нравилось ли ему то, что происходило. Никогда в жизни он не смог бы позволить себе думать о чем-то подобном, представлять их обоих в своих фантазиях – так близко, так горячо, - подпустить одного к другому. Не знал, что может не испытывать ревности, видя их поцелуй, видя, что Тсуна может потянуться к кому-то еще. Помешала внезапная тихая вспышка тепла от ощущения их единения. В этом не было ничего пошлого, но невозможно было объяснить, только чувствовать, словно троих окутало горячим шаром, и каждое ощущение было еще острее, еще глубже – Гокудера тихо постанывал, вздрагивая от языка, ненавязчиво ласкающего шею и плечи, и неосознанно выгибался, то подставляясь под теплые пальцы, скользящие по его спине невесомой паутиной, то пытаясь еще ближе прижаться к губам, посасывающим кожу живота. Гокудера разрывался на обе стороны, ведь знал, почему тянется к Тсуне, который был для него сосредоточением тепла, горячей любви и согревающей нежности, потому так таял в его руках, так любил его ласковые, осторожные прикосновения, отзывавшиеся под кожей приятным покалыванием. И в то же время не понимал, за что неизменно тянется к Ямамото, чьи руки жгли пылающим холодом. Да, смутно догадывался, но отказывался понимать – чувствовал себя теплокровной змеей, знающей, что холод вгоняет в глубокий сон, но неизменно покидавшей тепло ради опасных минут туманной эйфории. Гокудера надавил на плечи Ямамото, заставляя его сесть, и медленно повел языком вниз от шеи до живота, согревая кожу горячими вдохами – Тсуна никогда не задумывался о том, насколько красиво они выглядели вдвоем. Беспрерывная цепочка нарастающего наслаждения - от кончиков пальцев на бледных бедрах, по влажной коже до приоткрытых губ внизу живота, разрядом вверх до затуманенных желанием глаз. На секунду оглянувшись через плечо – Тсуна знал этот провоцирующий взгляд и соблазнительную улыбку, от которой захотелось взять распростертое тело прямо сейчас, - Гокудера прижался губами к члену Ямамото, лаская языком солоноватую кожу, и тут же обхватывая головку, только бы не застонать в голос. Пальцы едва касаясь повели по внутренней стороне его бедер, так вызывающе расставленных, невинная ласка жгла огнем, ведь Тсуна помнил, как чувствительна нежная кожа в этом месте. Он ловил ладонями мелкую дрожь, слушая приглушенные стоны, понимая, что сам больше не сможет выдержать мучительной тяжести накопившегося возбуждения. Тсуна безумно хотел Гокудеру, хотел настолько, что от собственных касаний сводило пальцы, а эхо отдаленных стонов гремело в ушах. Плотно прижавшись щекой к низу живота Ямамото, Гокудера зажмурился и хрипло, протяжно застонал, чувствуя сжавшиеся на бедрах пальцы и медленное проникновение, растягивающее тугие мышцы до знакомого, острого ощущения наполненности, настолько же болезненного, насколько сладкого и долгожданного. Растворилось давящее чувство неудовлетворенности, тяги к невероятному ощущению, и Гокудера судорожно выдохнул, неосознанно сжимая пульсирующий член внутри и с удовольствием срывая с губ Тсуны первый громкий стон, которого ждал не меньше возможности избавиться от давящего желания. Тсуна двигался медленно, заворожено наблюдая за тем, как член Ямамото исчезает во рту Гокудеры, как скользит умелый язык, прижимая кончиком набухшие венки, и широко обводит натянутую кожу головки, как замирает Ямамото, судорожно переводя дыхание, как смотрят его глаза. Тсуна облизнул внезапно пересохшие губы – брюнет не сводил с него возбужденного взгляда, слегка улыбаясь. Широкие ладони пропускали сквозь пальцы серебристые волосы и сжимались на плечах, зубы подминали мягкость губ, но взгляд оставался неподвижным, с непривычной чертовщинкой, горячий и возбуждающий. Тсуна задышал часто, едва успевая удерживать рвущийся наружу стон, не отрывающийся ни на секунду взгляд заводил словно… словно это Тсуну сейчас трахал Ямамото. Он покраснел от такой мысли, но ощущения были ярче любой реальности – он почти чувствовал его член внутри себя – и, стоило Ямамото зажмуриться, Тсуна застонал то ли от облегчения, то ли от того как жарко и тесно становилось внутри Гокудеры с каждым толчком. Светловолосый парень приподнялся и обернулся, поймав губы Тсуны – солоноватый, незнакомый вкус на его губах тот слизывал тщательно, вбирая своим языком вкус Ямамото до последней капли. Поцелуй оборвался хриплым рваным вскриком – Гокудера вцепился в волосы Ямамото, ласкающего его сосок и сомкнувшего ладонь на члене. Тсуна поймал взгляд брюнета и накрыл его ладонь своей, задавая ритм, но по-прежнему не останавливаясь. Вдвоем они доводили Гокудеру до исступления, когда нарастающая тяжесть, стянувшая узлом, взрывала внутри стеклянным крошевом – он выгибался, подставлял шею под поцелуи, шипящие багровыми метками, притягивал чужое лицо к своей груди, не зная, толкнуться ли в сжимавшие его член две ладони или стереть навязчивую идею, жгущую там, где к нему прижимались бедра Тсуны. Чтобы еще сильнее, еще глубже, еще теснее, до сбитого дыхания и застывшего в горле крика. И дело было не в том, что ему дал Ямамото уже скорее по привычке, а в обострившейся связи, когда три нити расплавило в одну, когда не различаешь, чей стон отдается в твоих ушах, чей экстаз кипит в твоих венах, когда хочется кричать от удовольствия, доставляющего невыносимую боль. И, кажется, он кричал, срывал голос надрывными стонами, теряясь в тесных объятиях, пока не оглушила вспышка собственного наслаждения, взорвавшись жидким пламенем по венам. Тсуна навалился на спину Гокудеры, не в силах сделать глубокий вдох – оргазм, налетевший волной цунами смыл все мысли как следы на песке, оставляя ему пару мгновений блаженной пустоты. Светловолосый парень медленно улегся на кровать, утянув Тсуну за собой, пока тот не устроился на его плече. - Эй, ты куда это? – слабо возмутился Тсуна, хватая за руку Ямамото, собравшегося подниматься с кровати. - Мне, наверно, лучше уйти, - брюнет пожал плечами, - да и кровать маленькая для нас троих. - Нет, - отрезал Тсуна и опустил глаза. Снова этот взгляд… - Нет? – Ямамото улыбнулся и приблизился к Тсуне. - Нет. Он принял вызов и снова поднял глаза – новый поцелуй растаял на губах прохладной водой. Все также непривычен был вкус незнакомых губ, но, отвечая Ямамото, Тсуна не чувствовал ничего, за что потом бы мог себя устыдить. Никаких неправильных, странных чувств, только благодарность и осознание привязанности, лишь были чуть размыты границы в выражении. - Между прочим, ты его поцеловал два раза, а меня один, - пробурчал Гокудера, едва справляясь с сорванным голосом. Тсуна тихо засмеялся, наклоняясь и упираясь ладонями в его грудь, слегка оттянул нижнюю губу и накрыл его рот своим, вдыхая тихий стон удовольствия. Сейчас не нужно было торопиться, и Тсуна упивался возможностью целовать так как никогда бы не поцеловал Ямамото – властно и глубоко, подтверждая свою принадлежность и наслаждаясь обладанием, замирая от ощущения влажной нежности внутренней стороны губ и теплоты потаенных местечек его рта. Смешивая поцелуй с неожиданным приглушенным стоном, Тсуна выгнулся и неосознанно прижался к ладони, сжавшейся на его ягодице. Соблазнительный взгляд выжигал пылающей зеленью. - Продолжим? Тсуна кинул заинтересованный взгляд на расслабленного Ямамото, беззаботно развалившегося на кровати рядом с ними, и внезапно расплылся в улыбке, снова занимая слишком болтливый рот чем-то более полезным.