Хороша только полная правда. Полуправда ничего не стоит. Стефан Цвейг
Сынмин проснулся раньше. Хотя это было и неудивительно, если вспомнить, что Чан гладил его по волосам и плечам полночи, пока мог бодрствовать. Иногда и он отключался, но уснул окончательно он только под утро — тогда Сынмин перестал ощущать на себе поглаживания. Чан спал полусидя, привалившись плечом к изголовью кровати, скрючившись вокруг Сынмина как мамка-орлиха вокруг едва вылупившихся птенцов. Как на это реагировать, знал только бог. Сынмин не знал. Он лишь отчаянно искал отход к ванной, чтобы не разбудить Чана и не вызвать кучу неловкостей. Всё-таки утренние потребности организма никто не отменял. Вариантов было немного — лезть так, прямо через Чана, или не лезть вовсе. Умирать от разрыва мочевого пузыря не хотелось. — Я не сплю, — сонно буркнул Чан, стоило Сынмину только замахнуться ногой через него. — Ага, молодец, спи, — заклял его Сынмин и уже без особой осторожности свалился за кровать, прыгая на подвёрнутой с вечера ноге. Спать Чан, конечно же, не стал — его шаги в коридоре Сынмин услышал, перед тем как скрыться в ванной. Выходя из неё после утренних водных процедур, Сынмин ни на что не надеялся. Чан и так просидел с ним полночи, и это должно было быть верхом гостеприимства и заботы о Сынмине, который пинал бедного заслуженно и незаслуженно. Но почуяв с кухни запах жареных хлеба и яиц, Сынмин понял, что ошибся. Особенно когда неловко дошёл до стола и сел за него, после чего перед ним поставили тарелку с двумя домашними сэндвичами только-только со сковороды. С яйцами, сыром и помидорами. Рядом поставили чашку всё того же жасминового чая. Особенно стыдно стало, когда Чан поставил перед собой тарелку с обрезками помидоров, яичницы и двумя тостами друг на друге, совсем слегка посыпанными сыром. Сынмин отобрал у него вилку и поменял их тарелки местами, чувствуя себя максимально ущербно, но Чан всё же побил его по рукам и отобрал свои «развалины». — Ешь чё дают и не выделывайся — сам же вчера говорил, — беззлобно обрычал его Чан, припомнив Уджина, и откусил угол тоста. — И ещё вопрос: ты почему хромаешь? Сынмин машинально помотал головой, на что Чан вздохнул, отложил вилку и ушёл из кухни. Вернулся с мотком эластичного бинта и тюбиком. — Ногу давай, — уселся он на пол перед его табуретом, на который Сынмин залез с ногами, и посмотрел снизу вверх. Спорить с таким Чаном было бесполезно, поэтому Сынмин послушно спустил ногу. — Мне некомфортно, — признался Сынмин, хмурясь от ноющей боли всякий раз, когда Чан попадал пальцами на болевые участки. — Зачем ты всё это делаешь, если моё мнение не поменяется? — Давай ты будешь завтракать, а не тратить воздух попусту, мешая мне? Или мне надо было вытурить тебя за дверь в твоей тонюсенькой толстовке перед самым Рождеством, как только ты проснулся? Не действуй мне на нервы, я тебя прошу, — растирая ладонями тонким слоем мазь по его коже, а потом оборачивая бинтом. После чего положил тюбик возле его тарелки и сел на своё место. — Три дня мазать утром и вечером. Даже если пройдёт. — Спасибо, — пристыженно тихо поблагодарил Сынмин, доедая второй сэндвич, который едва лез в горло. После такой насильной доброты на тарелке не хотелось оставлять ни крошки. Посуду Сынмин мыл сам — и за себя, и за Чана, — едва снова не поругавшись с ним, что он вроде как гость и не обязан. Сынмин чувствовал себя обязанным. Потому что был недостоин такой доброты, которую проявлял к нему Чан после всего. Наверное, если бы он отвернулся от Сынмина и сделал вид, что его не существует, было бы куда проще продолжать его ненавидеть за прошлое и не брать в расчёт настоящее.***
Ходить с эластичным бинтом было не особо удобно и не особо приятно, но Чан запретил снимать, ещё и доложил о травме Минхо, поэтому Сынмину пришлось под надзором двух сычей выдержать одну фотосессию и целое индивидуальное интервью. В этот раз даже без Чана — тот после фотосета успел слинять в студию. Время близилось к восьми, когда они закончили и Сынмин смог добраться до телефона. — Тебя куда везти, домой? Или снова к Чану? — игриво спросил Минхо из-за спины, когда Сынмин разблокировал телефон. На экране горел пропущенный от Чонина. Пропустив комментарий Минхо, он собирался уже нажать кнопку вызова, как пошёл второй входящий. От Хёнджина. — Тебе не звонил Чонин? — сразу без реверансов спросил Хёнджин, как только Сынмин ответил на звонок. Голос показался встревоженным. — Звонил, но я не успел поднять трубку. Что-то случилось? — Он налакался, сидит в каком-то баре. Кажется, он вообще в дрова, потому что, когда я ему позвонил, он назвал меня твоим именем. — Скинь мне адрес, я выезжаю. — Хорошо, встретимся там через час. Пахло жареным. Чонин никогда не напивался до поросячьего визга, кроме одного раза, когда поругался вдрызг с Мирой, но тогда они ещё находились практически на стадии конфетно-букетного периода. Чонин чувствовал себя виноватым, а ситуацию безвыходной. Думал, что расстанутся. Надрался как сволочь и даже полез чесать кулаки о пытавшихся его успокоить и отобрать у него алкоголь Хёнджина и Сынмина. Координация только подвела. В этот раз Миры на горизонте не было. И что могло сподвигнуть Чонина накачаться спиртным, можно было узнать только приехав и спросив напрямую. Хёнджин стоял возле входа в бар, засунув руки в карманы джинсов и переминаясь с пяток на носки. Погода и впрямь не радовала, а Хёнджин умудрился вылезти в промозглую погоду с изморосью в кедах и тоненькой куртке. — Ты чего хромаешь? Тебя побил кто? — усмехнулся Хёнджин и первый зашёл внутрь, придерживая для Сынмина покрашенную чёрным металлическую тяжёлую дверь. Заведение не было битком, и столик Чонина нашёлся довольно быстро — в самом углу. Сынмин решительным шагом направился туда и успел отобрать прямо из рук Чонина бутылку дорогущего виски, из которого тот не успел налить себе в бокал. Видимо, побуянить он успел и сейчас, раз ему просто выдали бутылку и не трогали. — О, хён, ты… О, и ты… И-к-к… Судьба, чёрт возьми, — расплылся в улыбке Чонин, заваливаясь на руку по инерции, когда Сынмин оставил его без балансирующей бутылки. Её Чонин успел знатно уполовинить невесть за какое время. Сынмин с Хёнджином уселись на диванчики друг напротив друга, преграждая собой выход Чонину. Если начнёт буянить, по крайней мере, они уже знали, что делать. — Вам что-нибудь принести? — вежливо поинтересовалась официантка. — Стакан воды со льдом и лимоном, — попросил Сынмин, после чего она ушла, оценив напряжённую обстановку. — Ну и что тебя сподвигло на этот раз? — уже Чонину. Тот сделал над собой усилие, чтобы сесть ровно, но всё равно подпёр висок кулаком, тяжело выдохнув и смотря в никуда. Так продолжалось несколько минут, пока он совершенно стеклянным взглядом пытался обвести пустой бол из-под виски, бутылку, которую Сынмин отставил на другой конец стола, самого Сынмина, а потом и Хёнджина. За это время успели принести воду, которую Сынмин безапелляционно поставил перед ним, наказав пить. — Поругайтесь, пожалуйста, лучше прямо сейчас… — тихо произнёс Чонин, болтая трубочкой лёд в высоком стакане. Хёнджин едва не подавился воздухом, а Сынмин почувствовал, что ещё чуть-чуть — и его глазные яблоки вылетят из орбит. — Чего? — недоверчиво спросил Хёнджин. — Ты в своём уме? А, ну хотя… Зачем мне с ним ругаться? Нам заняться, что ли, нечем, исполняя твои пьяные заскоки? Сынмин молчал, играя в переглядки то с Хёнджином, то с Чонином, хмурясь. Единственное, из-за чего он теоретически мог поссориться с Хёнджином, Чонин никак знать не мог. Тогда с чего такие идеи в пьяной голове? — Не хочу быть тем, из-за кого вы поругаетесь, — грустно выдал Чонин, упав лбом уже на сложенные руки. — Да с чего ты вообще взял, что мы должны? — прыснул Хёнджин и подсел ближе к Чонину, чтобы погладить того по голове. — Мелкий, не придумывай, а? Чонин поднял голову и посмотрел на Хёнджина так, что у того улыбка сменилась обеспокоенностью. Сынмин продолжал наблюдать и анализировать. Мог знать или нет? Что за халтура у него была? Почему он в последние дни не отвечал на звонки и вечно сливался? Почему, чёрт возьми, он сейчас себя так странно ведёт?! Когда Чонин наконец перевёл с Хёнджина взгляд на него, Сынмин, как будто понял всё сразу. Полный вины и беспомощности взгляд, напряжённые брови и слегка раскрытые губы, застывшие в невысказанной просьбе простить. Чонин вытер рукавом рубашки в клетку нос, шмыгнув, и полез в рюкзак. Достал оттуда папку, а из неё две — толщиной в сантиметр каждая — стопки глянцевых фотографий, которые он без особой осторожности пустил по столу так, что фотографии разошлись не совсем прямыми, но параллельными дорожками. Снимки, на которых без труда можно было распознать целующихся на парковке Сынмина и Чанбина в тот самый день. Как Сынмин отчаянно цеплялся за Чанбина, что ниже его ростом, сплетал с ним пальцы в лифте и обнимал за шею, пока целовал. И снимки Сынмина и Чана, сделанные прошлой ночью, как последний пытался его остановить, как брал за руку, как снимал свою куртку и надевал на его плечи. Чонин не мог знать об этом, но знал. И это обернулось крахом для одной маленькой, но крепкой некогда дружбы. Сынмин точно знал, что потерял Хёнджина, который смотрел на те же снимки невидящим взглядом, закусывая нижнюю губу, а его ноздри дрожали. Он не мог не узнать Чанбина. Это было невозможно.