Чего ты боишься, Джек?

      Когда он засыпает, пробуждается тьма.       Несомненно, тьма извечна. Тьма подземного убежища, тьма тяжёлых век, тьма текучих пустых снов.       Но сегодня ночью появляется тьма иного рода. Он смутно замечает её, всего за мгновения до того, как теряет сознание и проваливается в сон. Всё происходит настолько быстро, что тревога, зародившаяся в сердце, практически исчезает к моменту, когда он ускользает от реальности, едва не мгновенно забывая об удушающей жаре.       Возможно, всё дело в том, что ему впервые за десятилетия снится кошмар.       Внезапно его обступает холод; холод, неприятный даже ему из-за острых зубов, вонзающихся в конечности, и безжалостных леденящих нитей, опутывающих тело. Он ворочается, и извивается, и пытается закричать, но безуспешно. Ничто не может пронзить мёрзлую воду, вливающуюся в открытый рот, и он захлёбывается, пока поток опускается в глотку и затапливает слабое, маленькое тело.       Но он не тонет. Никогда не тонет. Никогда не умирает: ему не позволяют.       И вот Джек вынужден барахтаться в глубинах обледенелого озера, зафиксировав взгляд на крохотном кружке света высоко-высоко над головой. Он протягивает руки, прикладывая все усилия к тому, чтобы вырваться от чернильных теней, прилипших к телу и тянущих его глубже вниз; вырваться к девочке, которая, он знает, выкрикивает его имя.       Теперь остались одни только крики. Крики, и вопли, и всхлипывания: «Джек, Джек, о боже, Джек!», что обрушиваются на оглохшие уши. Её лицо проносится перед глазами, и он чувствует, как новая субстанция, холоднее самого озера, стекает по лицу – трюк немыслимый, идущий против физики, что обычно ощущалось бы торжеством, но служит лишь отягчению скорби. Это слёзы, кристальные слёзы, те самые, что в худшие ночи образуют снежинки в тяжёлом сером небе.       За вскриками раздаётся треск раскалывающегося льда; шум воды над головой, взревевший, как ураган, сдавливает со всех сторон. Это древний страх, приглушённый временем и частично растерянный, но достаточно жуткий, чтобы скованное льдом сердце напряжённо подскочило, ударившись о тесные оковы рёбер. Пульс – точно электричество, и таким элементом парализует. Он тонет, как камень, даже без воздействия тени.       Дело в том, что он почти ничего не замечает, отчётливо слыша только голос сестры. Воспоминания умеют продлевать, обострять и увеличивать самые незначительные детали. Каждая мысль – о маленькой девочке, терпкое беспокойство звенит ужасом, потому что что если она упадёт, что если она упадёт и умрёт как я потому что я умру я умру я умру; лёгкие жжёт, он никогда прежде не чувствовал этого, ведь он не просто оживший снеговик, а все знают, что огонь растапливает лёд.       Никогда прежде в нём не бушевал подобный страх. Каждый дюйм сражается с этой внезапно пугающей перспективой смерти. А рядом – ничуть не менее сильные чувства к сестре. Он молится любому существующему богу, помимо Луноликого, что она за ним не последует. Продолжает кричать, несмотря на то, что единственным доказательством наличия голоса оказываются молчаливые пузырьки, вырывающиеся изо рта пенистыми потоками.       Света больше не видно.       К этому моменту он непременно должен был достичь озёрного дна, но нет, он продолжает погружаться глубже и глубже. Здесь нет ничего, кроме ужаса и воды.       Теперь он желает смерти, желает, чтобы реальность позволила отдохнуть. Но вдруг раздаётся голос – глубокий, хриплый голос, такой же гладкий, насколько гладка змея, – что отражается эхом, окружая, и сотрясает молекулы воды, удерживающей его тело.       — Должен сказать, Джек. Я немного… разочарован.       Всё замирает. Джека резко затягивает в чёрный вихрь, в бездонную яму, и на доли секунд шум воды усиливается до оглушающего рёва. Он вращается, вопит, возможно, умирает, а затем спиной касается грубого, неровного камня.       Джек распахивает глаза. И снова тьма.       Всего на секунду он верит, что оказался, как прежде, в убежище; вернулся туда, где тени ему друзья. Это, однако, не его тьма – это та самая тьма, что просачивается сквозь кожу и остужает и без того ледяные вены, одновременно воспламеняя сердце. Нет, он не дома, но точно знает, где очутился.       Это осознание шокирует и побуждает Джека подняться. Он подскакивает на ноги и призывает посох, уже зная, кто будет стоять перед ним, когда он снова моргнёт. И впрямь, впереди появляются ослепительный фонтан чёрного песка и вьющиеся тени, на которые Джек почти не обращает внимания.       Он замечает ликующие золотистые глаза, и этого хватает, чтобы дерево покрылось льдом и захрустело под пальцами. Он старается, чтобы голос звучал громко и ясно, выкрикивая:       — Кромешник!       Длинный, гибкий мужчина, облачённый в саму эссенцию тьмы, склоняет голову. Обнажает зубы, демонстрируя острые клыки, упирающиеся в нижнюю губу.       — Джек, — приветствует он, кивнув.       Голос его – точно масло, сочащийся, тёплый и хриплый, напоминающий нечто поистине упоительное, только вместо того полное неправильности. Но Джека никогда не беспокоило то, что в нём звенит нечто решительно неправильное. В конце концов, ему и сравнивать было не с чем.       Масло покрывает кожу, будто отягчающие оковы, и теперь даже поднять посох без усилия не получается. Он пытается обойти Кромешника, пытается сморгнуть капли темноты, застилающие зрение; из-за этих капель лицо как-то покорно вытягивается.       — Что, — начинает он и прочищает горло, потому что прозвучало так, словно ребёнок столкнулся с подкроватным монстром. — Что ты задумал? Как… как я сюда попал?       Питч за ним наблюдает с выражением ужасно скучающим, вероятно, оттого, что знает: Джек не настолько наивен. И он в самом деле не настолько наивен, но, кажется, сказать это было вполне уместно.       Прищурив ястребиные глаза, Кромешник обращается к нему:       — Я ничего не задумал, Джек. Это ведь твой кошмар, — посмеивается он. — Я здесь лишь наблюдатель. Однако, как я уже сказал… я довольно разочарован тем, что ты пока мне дал.       Джек морщится. Не важно, как сильно этот голос на него влияет; не важно, что он просачивается в кровеносную систему, точно спирт, ведь Джеку никогда не нравилось, что Кромешник, по-видимому, полагал, будто все, кто для него недостаточно хороши, предназначены стать его игрушками или послужить его удовольствию.       — Я ничего тебе не давал.       — Смерть, Джек? — игнорирует его Питч. — Для тебя это слишком простой страх. Слишком… — он усмехается, — примитивный.       — Убирайся из моей головы! — кричит Джек, и он словно бы проговорил последние слова сатанинского обряда. Вихрь теней, взвившись как ветер перед грозой, перемещает Кромешника ближе, прямо к Джеку. На напряжённом лице играет то ли злобный оскал, то ли едкая ухмылка.       — Ты меня сюда привёл, Джек! — глумится Кромешник. Он дотягивается и легонько стукает Джека по лбу. Широкая усмешка появляется на бледном лице, когда Джек отшатывается, поражённый теплом, возникшим при малейшем прикосновении. — Ты создал этот кошмар. Я здесь лишь потому, что грех не принять такое приглашение.       Он отклоняется назад, пожимая узкими плечами и поднимая руки в притворном жесте извинения.       — Не моя вина, что мне стало скучно. Поэтому я взял всё в свои руки. Решил сменить обстановку на кое-что более интересное.       — Здесь ничего интересного нет, — бормочет Джек, отступая. Он хмурится и чувствует, как морщинки прорезаются по коже лица. — Но что… постой. Так я всё ещё… во сне? Или мы действительно в твоём маленьком логове?       Он не знает, что предпочёл бы; не знает, что было бы лучше, а что – хуже. Теперь неуверенный, он исследует свой разум, пытаясь проверить реальность, но это всё равно что схватиться за кусок мыла, покрытый дёгтем. Питч звучит как настоящий, выглядит настоящим. Даже его прикосновение ощущалось реальным.       Когда живёшь столько лет и редко видишь сны, реальность и сновидения приобретают тенденцию сливаться воедино, и обычно это не имеет значения до тех пор, пока не возникают подобные ситуации.       Резкий смех вынуждает Джека снова сосредоточиться.       — Да! — подтверждает он, радостно вскидывая руки. — Ты здесь, со мной. Что может быть забавнее?       У Джека туманится зрение, но он не может понять, почему. Возможно, от злости. Но причина вполне вероятно кроется и в других эмоциях, ураганом вертящихся в голове.       — Мне безразличны твои игры, Кромешник. Где я? — требовательно спрашивает он.       Питч разгневанно вздыхает и скрещивает руки на груди. Кажется, он обижен, что Джек не желает ему подыграть.       — Ну хорошо. Ты спрятан, в полной безопасности, в своей крошечной ямке под землёй. Но ты также здесь, — объясняет он, указывая (довольно горделиво) на просторную пещеру из мостов и клеток. — Ведь ты позволил мне принести тебя сюда. И за это я тебе благодарен.       — Я тебя не боюсь, — шипит Джек, тяжело сглатывая, потому что, конечно, это ложь. Но, насколько ему известно, Питч способен чуять лишь страх, но не обман, а значит, ему нечего бояться, кроме как самого Бугимена, стоящего перед ним.       Только нет, это не совсем ложь, поскольку Джек никогда всерьёз его не боялся. Большинство, если не все, напуганы, потому что видят в нём чудовище, беспощадную силу природы, которая вырвет души из их тел при первой же возможности.       Джек видит его не таким: он множество раз добровольно предоставлял Кромешнику такую возможность, но, несмотря на то, что он однозначно слабее, он всё ещё тут, цел и невредим. Кромешник хранит его живым, и, пусть по большей части лишь с тем, чтобы в будущем снова охотиться, Джек перестал беспокоиться о том, что он его убьёт. Поранить, пожалуй, может, но в этом и лежит причина его страха. Не потому, что сделают больно, а от того, как.       Это, без сомнения, страх рациональный, но для Джека он лишён логики, ведь страх, который он испытывает, – не из тех, что станут преследовать его во время бодрствования. Это страх, способный его обездвижить, сделать бесполезным, даже остановить его сердце… но совершенно по другим причинам.       Ему интересно, может ли Кромешник это распознать. И это самый большой из его страхов, но в то же время сильнейший источник азарта.       Питч изучающе смотрит на него, словно видит мысли, быстро проносящиеся за широко распахнутыми голубыми глазами. Возможно, так и есть.       — Нет, — соглашается он, понизив голос до мурчания, — может, меня ты и не боишься. Но ты боишься чего-то ещё, верно?       — Это ты всезнающий Король кошмаров, — поддразнивает Джек, крепко стиснув посох в руках. — Ты должен знать.       — О, я знаю, — самодовольно произносит Питч, тоже огибая Джека, так что они постоянно лицом к лицу. Ещё не исчезнувшая улыбка подчёркивает гладкие выдающиеся скулы. — У твоего страха, скажем так… мятный привкус. Полагаю, ты заинтересован.       Джек издаёт разочарованный звук и рывком выносит посох вперёд, скорее надеясь припугнуть Кромешника, чем спровоцировать его. К сожалению, ни то, ни другое не удаётся, и от атаки с лёгкостью уклоняются. Ни на секунду с его лица не спадает выражение позабавленности.       — Просто отпусти меня, Кромешник, — требует Джек. — Позволь проснуться, и тогда мы сразимся в реальности!       Кромешник медленно качает головой, раскатисто смеясь.       — Мой дорогой мальчик, этого делать я не намерен. Мне куда более интересен ты сейчас, уделяющий мне всё своё внимание. Разве не мило? Мир, в котором лишь ты да я.       Внезапно он оказывается прямо рядом с Джеком, у его плеча и вне поля зрения. Джек напрягается, когда длинный палец ведёт по подбородку, останавливаясь ровно под ухом и выводя ленивые кружочки.       — Да. Мы славно повеселимся, ты и я.       Всплеск тревоги настолько острый, что Джек знает: Питч всё почуял. И секундой позже он подтверждает:       — О, это было восхитительно. Кажется, кто-то сказал, что не боится. Как же тогда простое прикосновение разжигает такие… чувства?       Рука обхватывает и крепко сжимает подбородок, заставляя Джека посмотреть в его сторону. Вскрикнув, Джек вырывается, инстинктивно ткнув Кромешника посохом в живот. Тот его отпускает, отходя назад; ему не больно – он смеётся.       — Я не, — повторяет Джек громко, — боюсь.       — Меня, может, нет. Но смерти? — Питч склоняется вперёд, подлетев, будто призрак. — Быть немым? Конечно, Джек, подобным тебя не напугать, так ведь?       Джек, отступая, упрямо держит рот на замке, а Питч приближается. Их взгляды пересекаются, и, как всегда, бесконтрольное золотисто-серое пламя гипнотизирует его, принуждая к молчанию. Белоснежные зубы ослепительно сияют в скромном освещении пещеры.       — Как жаль, Джек, что ты не можешь ощутить то, что чувствую я; испробовать то, что я вкушаю, — сокрушается он. — Ты должен понять, это просто опьяняет. Ты просто опьяняешь. Поэтому я ищу больше и больше. К счастью, это ничуть не трудно.       — Отойди, — грозно предупреждает Джек, глазами выискивая выход. — Не то я… я!..       — Если хочешь казаться угрожающим, убедись сначала, что не выглядишь, как напуганный ребёнок, каким ты и являешься, — голос его язвительный, ругающий. — Будет тебе. Мы неплохо беседовали.       — Ты вёл монолог.       — Именно. Как я и сказал, неплохо беседовали, — Питч прерывается, а затем начинает быстро приближаться. — Ну, расскажи мне, Джек, что ты чувствовал? Как тебе мысль о смерти? Ты подобрался так близко и к ней, и к выживанию. Ты должен был знать, что не хватало лишь пары движений. К несчастью для тебя, твоё тело не столь сговорчиво.       Джек пятится и из-за стремления оставаться всегда на шаг впереди чуть не падает. Но прежде чем это случается, чужая рука вцепляется в воротник толстовки и тянет его обратно, не позволяя упасть.       Затем таким же плавным движением Питч отбирает у Джека посох и одновременно с тем прижимает его к холодной теневой стене, которой, он уверен, раньше там не было. Он пытается вырваться, стиснув зубы и свирепо глядя на своего противника. Наблюдает, как Питч перебрасывает посох за плечо, где он растворяется в груде чёрного песка, который вскоре уносит пещерный бриз.       — И вот ты здесь, — продолжает Кромешник, — снова. Всецело в моей власти. Кто сказал, что ветер сетью не поймать? Полагаю, мысль быть стеснённым тебе не по душе. Какой бы вышел любопытный, чудесный страх. Это правда, Джек?       Джек чувствует, как зубы скрежещут за плотно сжатыми губами. Питч смотрит на него сверху вниз. Должно быть, он что-то замечает в глазах Джека, потому что его лицо, находящееся на расстоянии каких-то дюймов, торжествующе сияет и он отклоняется.       — О, так и есть! — злорадствует Питч. — Боже, я чую его на тебе. Тот самый холод, который, я уверен, ты ощущал в том озере, далеко от твоей дорогой младшей сестры. Мои искренние соболезнования: ты так и не сумел к ней вернуться. Но в целом всё вышло просто прекрасно, ведь ты должен осознать, что никак не смог бы её спасти, упади она следом за тобой. В этом всё дело, так ведь? Ты отдаляешься и больше уже ничего не можешь контролировать. Это тебя пугает, Джек, потрясает до глубины души.       Теперь Джек не видит его лица. Губы задевают ухо, и слышен шёпот:       — Как же ты, должно быть, беспомощен.       Что-то жёсткое ворочается в животе, и Джек едва не давится кислотным привкусом, задержавшимся во рту. Рука, всё ещё не отпустившая ткань толстовки, ощущается на груди шаром расплавленного железа. Дышать становится всё труднее, кровь рекой хлещет в голову.       Кромешник становится ещё ближе, его слова безжалостны.       — Это напоминает тебе одиночество, Джек? — выдыхает он. — Ты пытался сделать всё, лишь бы тебя просто заметили, а люди по-прежнему проходили сквозь тебя? Ты думаешь, что сейчас у тебя есть всё: все твои драгоценные, замечающие тебя детки, глупые друзья-Хранители… Так почему же тогда ты всё равно один?       Теперь Джек задыхается, не в силах вынести тепла прижимающегося к нему тела, и дыхания, и слов вместе с мучительной близостью.       — Замолчи, — слабо произносит он.       В чужом голосе затаился голодный волк.       — Быть может, — размышляет он, — ты наконец начинаешь осознавать, что они тебя никогда не примут.       В конце концов Джек срывается. Он отталкивает Кромешника от себя, закричав и бросившись вперёд руками и всем телом. При этом взметается порыв ледяного ветра, мощного, как трепещущее сердце.       — Ты ничего не знаешь!       Он предпочёл бы настоящий холодный шквал, но здесь, в этом кошмаре, получается едва сильнее всплеска зимнего воздуха. Тем не менее, Кромешник отступает, дьявольски улыбаясь. Мгновение спустя он исчезает, растворяясь в тени, та́ящей в темноте за пределами видимости.       Издевательский смех окружает эхом. Джек осторожно отходит от стены, медленно поворачиваясь и не задерживаясь взглядом на одном месте слишком долго. Краем глаза он замечает какое-то движение, быстро оглядывается, успев увидеть, как исчезают последние тени, выстроившие временную стену. Всё здесь усиливается: звук его шагов по камню, недостаток кислорода в лёгких, тяжёлое дыхание при попытке отдышаться.       — Кромешник, — зовёт Джек, наконец чувствуя, как паника нарастает в горле. Он с ней не борется, потому что знает: для Короля кошмаров это словно закуска после недель голодовки, и он скорее предпочтёт видеть Кромешника перед собой, чем знать, что он таится повсюду. — Хватит прятаться, Кромешник! Верни мне мой посох, а потом м…       Голос срывается, и Джек едва сдерживает вскрик, когда ударяется спиной о чужое тело. Прикосновение вжигается в кожу, и он пытается отскочить вперёд, но тени опережают его, не позволив мгновенно среагировать. Они обвивают руки и привязывают их к бокам; смыкаются вокруг лодыжек и икр и опутывают бёдра, будто цепи. Узкая серая ладонь зажимает ему рот, сдавливая нижнюю челюсть и не давая её опустить.       — И что потом, Джек? — мурлычет Питч ему на ухо. Масло возвращается с ароматом чистого зимнего бриза в сосновых ветвях, искушая и раскрепощая. — Что ты сделаешь? Что я сделаю?       Джеку хочется закричать, несмотря ни на что, и даже укусить за ладонь, но чужая сила его шокирует. Он даже не может открыть рот.       — Уверен, ты бы с радостью ушёл, — Питч держит его крепко, обхватив поперёк груди и сжав плечо. Он не мешает Джеку сопротивляться и пытаться высвободиться, но и не отпускает. — И, по правде говоря, я бы не смог тебя остановить. В конце концов, тебе надо лишь проснуться!       Джек слышит ухмылку в его словах, и она ширится по мере того, как он пытается дёрнуться вперёд, а хватка усиливается.       Джек набирает в лёгкие весь доступный воздух и долго, громко кричит, заглушённый ладонью Кромешника. Он продолжает бороться за свободу, но с каждой секундой опутавшие его тени, кажется, лишь тяжелеют. Когда первая капля пота появляется на коже, он невольно расслабляется. Ноздри раздуваются от напрасных усилий.       На миг его дыхание замедляется, но как только до него доходит, что сейчас он ничего не способен противопоставить врагу, оно снова быстро ускоряется. Рука с груди исчезает. В следующую секунду пальцы проводят по спутанным волосам, одновременно успокаивая и угрожая.       Тихий, непроизвольный всхлип вибрирует в горле. Джек замирает.       — О, Джек… Я понимаю. Ты не такой, как они. Они это знают, ты это знаешь. Как ужасно, как одиноко тебе, должно быть, осознавать, что твоя цель только мешает им, ведь ты же ветер, что задувает их праведное пламя, — Кромешник фыркает от своих же слов, и Джек чувствует, как он качает головой. — Может, вы и приятели, но ты никогда не станешь одним из них. Навечно странная, паршивая овечка в счастливой, трудолюбивой семье. Но я знаю, Джек. Я знаю, каково быть отвергнутым. Пойми же, это не единственный путь. Они растрачивают, подавляют твой потенциал, пытаясь вылепить из тебя кого-то, кем ты не являешься. Но ты можешь избежать такой участи, Джек, — пальцы в волосах замирают. — О, если бы ты только разрешил себе уйти… со мной.       Это старый спор. У Джека хранятся бесчисленные воспоминания о моментах, когда он слышал эти же самые слова. В то же время эта версия кажется другой. Ощущается иначе. И, возможно, это как-то связано с тем, что Кромешник так близко, держит его так крепко, так собственнически. Джек почти успевает всерьёз рассмотреть предложение, но та его часть, на которую повлияли Хранители и которую сформировали поверившие в него дети, заставляет его рьяно закачать головой, насколько допускает положение.       Питч издаёт раздражённый звук.       — Ты всё ещё не согласен? По-твоему, это нормально, что они уделяют тебе внимание лишь тогда, когда могут использовать тебя, Джек? Ты для них инструмент! Им было плевать, пока они не решили, что от тебя будет польза, а ты позволил им себя использовать! — пальцы до боли натягивают волосы.       Пронзительный стон вырывается наружу.       — Ты считаешь меня жестоким. Злым. Безжалостно откровенным. Противоположностью того, что, согласно их внушению, есть добро. Но клянусь, Джек, мы могли бы помочь друг другу. Мне бы очень хотелось, чтобы ты осознал, что мы созданы друг для друга. Не верь мне, твоё право, но даже ты наверняка это заметил. Жаль, что я не пришёл к тебе раньше.       Джек рад, что не может ответить, потому что не уверен, что знал бы, как. И думать становится только труднее по мере того, как Кромешник продолжает его поглаживать и сжимать пальцы на подбородке. Что-то похожее на пелену густого дыма, на смесь никотина и бензина застилает разум и мешает трезво мыслить.       Дыхание становится более поверхностным и учащённым. Сердце стучит о рёбра, словно шаровая молния, и от нервов на коже выступает испарина.       Кромешник будто почуял что-то, потому что он вдруг смещается, и Джек ощущает на себе пристальный взгляд, прожигающий череп.       — О, милый… что случилось?       Джек не успевает подготовиться к тому, что за волосы снова тянут. От боли он издаёт сдавленный вопль, а Кромешник вынуждает откинуть голову ему на плечо, и в поле зрения оказывается озорная улыбка, сопровождаемая сверкающими глазами. Он сию секунду жмурится, не в силах выдержать разом и голос, и лицо.       — Это всего лишь сон, малыш. Что же так напугало отважного Ледяного Джека?       Волосы отпускают, но он не может отодвинуться, потому что прикосновение сразу же возвращается, задевая щёку и спускаясь к подбородку.       Медленно, на пробу, рука скользит по горлу, подобно вельветовой петле, вырывая всхлип из голосовых связок. И в этот момент пальцы машинально смыкаются вокруг шеи.       Джек безотчётно хнычет громче, глаза широко распахиваются, потому что теперь он по-настоящему не может дышать. Грудь протестующе вздымается.       — О, — Питч шипит, втягивая воздух. Рука возвращается к подбородку, подушечки пальцев растирают уязвимую кожу, чувствуя, как подскакивает холодный пульс. Над головой, подобно призрачной мелодии, раздаётся тихий смех. — Ты только посмотри на себя…       Джек прислушивается к тому, как нос со свистом загоняет и выпускает воздух, так быстро, что похоже на быстрые шаги по снегу. Кромешник замирает на мгновение. Джек весь напряжён.       Рука скользит вниз, неторопливо, медленно продвигаясь к горлу. Дрожь пробегает по спине.       Джек шумно сглатывает; мышцы дрожат, когда кадык поднимается, задевая чужую ладонь. Он знает, что Кромешник это чувствует и приятно удивлён. Он слышит это по вибрации тихого хмыканья за тонкими тёмными губами.       Питч напрягает пальцы, проверяя хватку. Он, похоже, наслаждается тем, как лёгкие Джека сжимаются на каждом вздохе, как втягивается живот, пока тело ведёт борьбу, стараясь избежать чужих прикосновений и, вместе с тем, податься им навстречу. Джек продолжает качать головой, продолжает негромко протестующе мычать; в глубине души ещё остался отчаянный борец.       Всё напрасно. Кромешник его не отпустит.       Рука добирается до толстовки и замирает. Джек издаёт звук, не сильно отличающийся от умоляющего скулежа собаки, когда длинные пальцы неспешно раздвигаются и самые кончики забираются под плотную ткань.       — Три сотни лет, — тихо рассуждает Питч. — Столько времени прошло, Джек? С тех пор, как тебя в последний раз по-настоящему кто-то касался…       Джек качает головой, желая, чтобы приглушенные звуки не были такими тихими или такими частыми. Пальцы нежно обводят его ключицу, вызывая дрожь везде, где танцуют.       Толстовка растягивается до предела, когда Кромешник обхватывает изгиб обнажённого плеча, слегка прожимая его ногтями. Он тянет Джека назад, прижимая его к своей груди так, чтобы он слышал каждое слово.       — Ты и твои маленькие друзья… может, вы иногда задеваете друг друга, играя в салки и толкаясь. Но от настоящей ласки, — Кромешник посмеивается, и одного этого звука достаточно, чтобы Джек едва не застонал, — ты сходишь с ума. Страшно, не правда ли? Быть неспособным вынести обычные прикосновения. Ты жаждал их в одиночестве? Бывали такие ночи, когда больше всего хотелось почувствовать? Ощутить простое касание чужой кожи к твоей?       Джек извивается, пытаясь освободиться от сковывающих теней, сам не зная зачем. Может, потому, что ему действительно необходимо почувствовать, коснуться себя: Кромешник медлит, и этого недостаточно. Каждый дюйм кожи покрыт потом, живот болит от тяжёлых, судорожных вздохов. На его сопротивление тени откликаются пущим обвиванием конечностей, а их хозяин перехватывает Джека через грудь, крепко его удерживая.       — Тише. Ты так долго со мной боролся, Джек. Разве не было бы приятно просто расслабиться? — по его сердцу выводят большие круги. Джек пытается отогнать желание избавиться от одежды, разделяющей их кожу. — Прими это. Позволь мне взять верх. Закрой глаза… но не засыпай.       Джек слабо поскуливает, жаждет его прикосновения. И на сей раз Кромешник угождает, проводя ладонью по его груди. Джек напрягается, когда пальцы набредают на кайму толстовки и снова прикладываются к коже.       Джек даже не подозревал о том, что умеет издавать такие распутные звуки. Крепко зажмурившись, он извивается, наслаждаясь тем, как в его пространство соблазном вторгается чужое тепло. Он постанывает, пока Кромешник исследует его торс, поглаживая и огибая морозную кожу. Каждое прикосновение, трение, тыканье извлекает из горла новый звук, и становится заметно, что Кромешник погружается в процесс целиком.       Он тоже издаёт звуки, на грани слышимости, но всё же улавливаемые. Они напоминают его собственные стоны, словно ему подражают, чтобы побудить повысить громкость. Джек приглашение принимает, раскрывая голос, и подрагивая, и напрягаясь под ладонью Кромешника.       Когда тот находит его рёбра, Джек глубоко втягивает воздух и задерживает дыхание на целую вечность. Так ощущается. Он молчит, пока Питч обводит каждую выпирающую косточку, и всхлипывает только в тот момент, когда в плоть впиваются ногти. Он пытается избежать давления, но Кромешник повсюду, куда ни отклонись. Тупая боль вдоль каждого ребра начинает жечь, но ничто не сравнится с тем, как подушечки внезапно задевают сосок.       Он резко выгибает спину, жадно хватая воздух и дико качая головой. Питч задумчиво колеблется, и Джек практически слышит его озорные мысли так же ясно, как если бы он произнёс их вслух. Когда большой палец медленно, намеренно проводит по бугорку, Джека охватывает тревога, но удивления нет. Он снова выгибается, коктейль сбитого дыхания и стонов просачивается между пальцев Кромешника.       Рука, что накрывает его рот, сжимается крепче, вновь вынуждая запрокинуть голову. Он пробует взглянуть на него, но золотистые глаза обжигают, будто ставят клеймо. Чересчур интенсивно. Джек не выдерживает, крепко смыкая веки и сосредотачиваясь вместо этого на том, как безвольное тело подрагивает и трясётся само по себе.       — Посмотри на меня! — требует Кромешник. Грудь наполняется вздохом испуга. — Я сказал, посмотри на меня, Джек! Дай же мне всё увидеть!       Джек противится, но, когда сосок грубо скручивают, глаза широко распахиваются, и боль трелью разрывает окруживший его воздух. Питч злобно ухмыляется, крепко его удерживая.       Тело выгнуто, как стрела; каждый дрожащий дюйм – ярко-красного цвета везде, где оставил свою метку Питч. Джек не пытается отвести взгляд. Он пытается вымолить глазами, упрашивая о чём-то, чём-то большем. Вжимается лицом в ладонь и покорно стонет. Стон превращается в очередной вскрик, потому что сосок терзают опять. Кромешник негромко посмеивается.       — Вот так, — произносит он тихо, прижимаясь пальцами к коже. — Продолжай стонать, Джек.       Джек замечает, как приподнимается его губа и обнажаются зубы – знак, что надвигается нечто большее.       Тело реагирует раньше, чем разум распознаёт боль. Дыхание преобразуется в тонкий смятенный скулёж: ногти впиваются в грудь, сверху вниз выводя четыре глубоких алых линии. Он корчится, подобно рыбе, в объятиях Кромешника, пока тот спускается ниже, повреждая кожу от грудины до живота. Кромешник не торопится, и его самодовольные вздохи становятся громче вместе со всхлипами Джека.       — Ты мой, Джек, — рычит Кромешник, сдавливая его лицо другой рукой. — Ты это понимаешь? Ты принадлежишь мне.       Джек хочет возразить, но думать сквозь сильную боль не получается. Ласка достигает боков, и пальцы заново поднимаются по торсу, давая ощутить последствия поверхностных повреждений. Мороз вырывается из носа Джека отчаянными облачками пара.       Наконец, прикосновение возвращается к поясу штанов и задерживается там на целую вечность. Пальцы трогают непрерывно ёрзающие бёдра; Джек дёргается, простонав из-за собственной чувствительности. Его накрывают сквозь ткань, удерживая. На ухо раздаётся шёпот:       — Замри, малыш. Позволь мне тебя коснуться.       Джек извивается, в миллионный раз желая, чтобы рот не накрывали, мешая заполнить воздухом истерзанные лёгкие. Голос надрывается; с губ срывается долгое, дрожащее хныканье: ладонь обнаруживает эрекцию и легонько её накрывает. Кромешник мягко сжимает, и член дёргается; Джек втягивает плечи, поднимая беспомощный взгляд, а тело движется навстречу прикосновениям. Бёдра подаются вперёд, голова мечется из стороны в сторону.       — Ш-ш-ш, Джек, — рука поднимается и опускается по стволу, отделённая тонкой замшевой тканью штанов. — Вот так, мой милый мальчик. Хорошо. Как бесподобен, божественен вкус твоего страха… что это?       Джек чувствует, что рука, накрывающая рот, ослабляет хватку. Он закусывает губу, закрыв глаза. Пальцы Кромешника борются с завязками пояса, дёргая шнуровку и пытаясь ослабить встопорщенную ткань. Он запускает руку под кайму и обрабатывает всю длину.       Наэлектризованный воздух пронизывает стон испуга. Тело напряжено, лихорадочно разгорячённое. Он чувствует, как Питч начинает обступать его со всех сторон, прижимаясь всё ближе.       Каждый выдох превращается во всхлип и прерывается, потому что ладонь неторопливо ползёт вверх. Пальцы мастерски работают вдоль пульсирующего члена, прослеживая твёрдые вены. Он находит кончик и растирает подушечкой щель, размазывая морозную жидкость по головке.       Теперь Джек движется беспрерывно, сгибаясь то вперёд, то назад и пытаясь устоять на ватных ногах. Бёдра толкаются в чужую руку в безуспешной попытке добиться большего трения. Хватка сжимается, Кромешник принимается гладить всё быстрее и быстрее, высвобождая все до единого вздохи и стоны из горла Джека.       Кромешник разгорячён не меньше и тоже больше не сдерживается; с каждым ударом сердца его хриплое дыхание становится всё более рваным. Он утыкается лбом Джеку в плечо и отклоняет его голову, держа за шею.       — Громче, — требует он. Секундой позже в шею впиваются зубы, срывая с губ вой. — Громче.       Слёзы покалывают глаза. Джек чувствует себя инструментом, из которого извлекают новые, более высокие звуки, по мере того как Питч, играя на нём, набирает скорость. Он стонет от засосов, плачет от движений руки. Единственная постоянная – жар тела Кромешника, поймавшего его будто в отравленную сеть.       Питч прижимается поцелуем к основанию шеи и присасывается с непреклонным энтузиазмом. Голос Джека дрожит, а затем становится ещё выше; из горла вырывается поток приглушенных всхлипываний. Скорость достигает сумасшедшей. Ущипнув Джека за подбородок, Кромешник шепчет:       — Кричи для меня, малыш. В твоём крике я хочу услышать своё имя.       А затем, наконец, он отнимает руку от лица. Джек втягивает воздух с такой жадностью, будто бежал километры, и останавливается только когда снова обретает голос. Он удивляет себя бесконтрольными воплями, впервые громкими и отчётливыми, с тех пор как Кромешник его коснулся. Тот покачивается позади.       — О чёрт, — бормочет он. — Боже, Джек, кричи.       Джек без колебания выполняет приказ. Пьяный туман собирается и распространяется по всему его телу, ослепляя и не позволяя замечать ничего, кроме ладони, сжимающей член, губ, прильнувших к шее, и пальцев, снова потянувших за волосы. Он кричит, борясь за каждый вдох.       — Произнеси моё имя, Джек.       — Кромешник, — выдыхает Джек сквозь стиснутые зубы.       — Ты можешь лучше, — клыки впиваются в первый слой кожи, и Джек коротко вскрикивает. Он чувствует, как по шее стекает струйка крови, пятная белое красным.       — Кромешник! — на этот раз Джек громко взвывает и бешено дёргается. Он уже близко, до ужаса близко к краю. — Чёрт, Кромешник, пожалуйста…       Голова запрокидывается, рот беззвучно раскрывается, губы покрыты слоем слюны.       — Умоляй, — рычит Кромешник, грубо ему отдрачивая. — Хочешь кончить, Джек?       — Да… да, — задыхается Джек. — Кромешник, пожа… а-а-а!..       За волосы хватают, оттягивая голову под таким углом, что у обычного человека сломалась бы шея. Тело у Джека трясётся, подобно листику в урагане, готовясь к разрядке. Но Кромешник не разрешает, пока нет.       — Ещё немного, — сообщает он голосом едва более громким, чем резкий шёпот.       Джек изо всех сил старается оставаться в сознании. Перед глазами всё плывёт; он немеет от запятнавшего его острого жара, прокатывающегося вверх-вниз по горлу.       — Пожалуйста, Кромешник, — умоляет он, подавившись сдавленным стоном и закашлявшись.       Джек едва не задыхается от глубокого хриплого шёпота на ухо:       — Тогда давай же. Кончи для меня, для меня одного.       Джек сжимает челюсти и толкается вперёд, выкрикивая, потому что он на грани…       — Джек, — Питч прикусывает его мочку и стонет. — Кончи для меня.       И большего не надо. Всё его тело каменеет, застывая, а потом он сотрясается, непрерывно выстанывая. Он дёргается, сопротивляется, кончая, и в итоге не слышит и не чувствует совсем ничего. Где-то в отдалении он ощущает, как щека прижимается к его волосам, ладонь собирает сперму со ствола, шелковистый голос нашёптывает нежности в искусанное ухо.       Джек уверен, что теряет сознание, потому что когда открывает глаза в следующий раз, он прижимается к Кромешнику и беззвучно рыдает. Горло так болит, что кажется, будто туда добралась гиена и разорвала всё когтями. Его тело горит, но опустошено, и, если Кромешник отойдёт, он не сможет стоять самостоятельно.       Но он не отходит, по-прежнему его поддерживая. Они оба тяжело дышат, утомлённые; сосредоточившись, Джек чувствует на тыльной стороне ног тяжёлое тепло, начинающее подсыхать. По всей видимости, они кончили одновременно.       Наконец Джек набирается достаточно сил, чтобы выпрямиться. Его не отпускают: одна рука лежит на животе, а вторая – на ключице и шее, достаточно близко, чтобы прощупывался пульс. Джек медленно оборачивается, встречаясь взглядом с уже глядящим на него Кромешником. Они долго смотрят друг на друга, и, может, Джек что-нибудь сказал бы. Но он не успевает: его утаскивают назад. Тошнота и головокружение прошивают его насквозь, и он тянется вперёд, пытается заговорить, но затем       всё       темнеет.

***

      В небольшой яме, глубоко под землёй, Джек просыпается с тяжёлым вздохом. Он садится и отползает, останавливаясь только когда ледяная стена ударяется в спину, и он отсиживается несколько секунд, восстанавливая дыхание.       Он опускает взгляд, пялится на дрожащие руки. Осторожно касается шеи, ожидая, что та опалится болью, но этого не происходит.       Он стаскивает толстовку через голову и отбрасывает её в сторону, заходясь в отчаянии: на его бледной коже, начавшей покрываться мурашками, нет ни следа.       Джек медленно натягивает толстовку обратно, сглатывая и накрывая ладонью сердце. Вздрагивает, ощущая, как оно колотится быстрее чем когда-либо. Оглядывается по сторонам. Глыбы и углубления в стене отбрасывают на него длинные тени.       Джек закусывает губу.       Надо найти Кромешника.