Потому что...

      Моника каждый раз напоминала себе, что нужно поговорить с Ником серьёзно по поводу отношений, сложившихся между ними. Но на привале она находила тысячу отговорок, чтобы этого не делать. А когда в безопасном месте женщина просыпалась с детективом в обнимку, который, очевидно, запускал какие-то свои программы и оттого будто спал, прижав Выжившую к себе, из её головы вылетали вообще какие-либо мысли. И хотя его интерес к ней был очевиден, Валентайн по каким-то своим причинам тоже не заводил разговор об этом.       Выжившая испытывала странные двойственные чувства. С одной стороны - неизвестность. Он ведь ни о чём открыто не говорил, в любви не признавался, только бросал ироничные комментарии. С другой стороны - всё было понятно и без слов. Эти взгляды, прикосновения, все его движения кричали о том, что спутница ему не безразлична. И женщину одолевала тревога, что если она озвучит эти чувства, назовёт их, всё станет просто и понятно, но разрушится эта таинственная и такая интимная недосказанность. Что все следующие проявления внимания будут идти в «комплекте» с чувствами, перестанут быть спонтанными. Не придётся волнительно гадать, зачем он взял её за руку или почему так близко стоит в лифте.       Единственным, что раздражало, было то, что подобные мысли крутились в голове постоянно. Даже когда они с Ником зачищали лагерь рейдеров, отстреливались от диких собак или стаи кротокрысов. Или когда Моника взламывала терминалы. Особенно, если при этом синт выдавал что-то вроде: «Если попросишь меня, как следует, я разберусь с этим терминалом по-свойски». Щёки обдавало жаром, а проклятый компьютер, будто в насмешку, подвисал и никак не взламывался.       Что значит «попросишь, как следует»? Ещё и таким тоном, склонившись к самому её уху.       А по ночам одолевали не кошмары, как раньше, а, смешно подумать, фантазии с Ником в главной роли.       Валентайн затмил собой всё для Моники, она думала и действовала с оглядкой на него, а когда его ранили в перестрелке, это просто лишало женщину рассудка. Она выскакивала из-за укрытия, игнорируя опасность, и доставала модифицированную пусковую установку, сминая противника и уничтожая хлипкие постройки рядом. А после сидела и помогала Нику чиниться, поджимая губы, не в силах унять бешено колотящееся сердце и только одна мысль пульсировала в её голове: «Он жив».       Синт отмахивался, уверяя, что в порядке, шутил про срок гарантии. Капля по капле, мысли и ситуации, прикосновения, слова и взгляды сливались в огромный ком, который однажды всё-таки "сошёл с горы".       Они помогали поселенцам, которым угрожали супермутанты. Просьба, выполнение которой уже стало рядовым занятием. Супермутанты оставались грозными противниками, однако против них хорошо работала скрытность. Зачистка шла по плану, они перестреляли всех зелёных, пока не услышали пробирающий до костей вой гончей. Дальнейшее произошло стремительно. Моника спряталась в тени, осматриваясь в поисках пса-мутанта, а взглянув на Валентайна, увидела, как огромная с бугрящимися мышцами псина повалила его на землю, вцепившись в правую руку. Женщина выпустила в тварь всю обойму из «Спасителя», когда та повернулась к ней. В пасти у неё болталась оторванная в локте металлическая рука. И тут Выжившую переклинило. Мысль о том, что она останется в мире, где на неё не будут смотреть золотые искусственные глаза, настолько ужаснула, что отравленный клинок лёг в руку сам, и женщина ринулась на гончую врукопашную.       С полпрыжка налетев на тварь и вцепившись в мускулистую шею, она наносила удар за ударом по морде беснующегося мутанта, попав, наконец, в глаз и неистово засадив кинжал в глазницу практически по рукоять. Гончая взвыла и заметалась, глубоко пропарывая зубами неосторожно подставленную ногу. Выжившая зарычала не хуже гончей, проворачивая лезвие в глазнице. Псина взбрыкнула, скидывая неприятеля с себя,и, когда издыхающая от травм, отравления и кровотечения тварь готова была напоследок вцепиться женщине в глотку, грянули спасительные выстрелы дробовика, что облюбовал детектив.              Моника очнулась заляпанная кровью и ошмётками мозга гончей, а её ногу перевязывали. Она зашипела от боли, прижимая к груди вырванную из пасти мутанта металлическую руку, и взглянула на напарника.       Ник был хмур, одной левой рукой ему тяжело давалась перевязка. Движения его были резкими, хотя он и старался не беспокоить рану. Они сидели за какой-то горой строительного мусора, молча, пока синт бинтовал ногу напарницы, иногда помогая зубами. Из обрубка его правой руки за землю сочился хладагент, и оттого тело детектива источало жар.       Валентайн был зол. Нет, он был в ярости. Золотые глаза его горели ярче, и он не смотрел в лицо женщине.       – Скажи хоть что-нибудь, Ник, – шёпотом попросила Моника.       – Ты… могла погибнуть, – эти слова синт практически процедил сквозь напряжённо сцепленные зубы.       – Как и ты…       – Нет! – Валентайн дёрнулся, задев ранение, но женщина не посмела даже скривиться от боли под его взглядом. – Если я сломаюсь, меня можно починить, но ты… для тебя нет запасных частей, нет литров крови в сумке на всякий случай, если ты умрёшь…       Синтетическое лицо замерло, будто он завис, золотой свет в глазах всего на мгновение мигнул,но после паузы Ник продолжил:       – …Я не смогу жить в мире, где нет тебя.       Внутри всё сладко сжалось от этих слов. Моника бережно протянула оторванную конечность напарнику.       – А я, думаешь, смогу жить без тебя? Думаешь, брошу в старом гараже твои останки и просто пойду дальше? Буду беззаботно болтать, шутить и смеяться? Если тебя хоть на секунду посетила подобная мысль – я тебя ударю!       Некоторое время они просто смотрели друг на друга. Ник всё ещё злился, а Моника обиделась, что он посчитал, будто его жизнью можно пожертвовать.       – Я – синт, и всё равно когда-нибудь сломаюсь, – обронил он, заканчивая бинтовать.       – А я – человек, и всё равно когда-нибудь умру, – пробухтела в ответ женщина, и внезапно почувствовала сильную хватку горячей руки на своём колене. – Ник, ты перегре…       – Я это знаю! – детектив внезапно приблизился к Выжившей. Моника только судорожно вдохнула от неожиданности, глядя в любимое лицо, оказавшееся так близко. – Что ты можешь умереть не просто от старости лет через пятьдесят, а вообще от чего угодно! Любая царапина может вызвать жар и смерть. Любой неосторожный шаг грозит переломом. Даже соринка может лишить тебя зрения. Считай, что старый синт тронулся рассудком, но будь я проклят, я трясусь от страха за твою жизнь, а ты лезешь на рожон, потому что мне оторвало руку!       От досады синт швырнул конечность в сторону, вставая и отдаляясь от женщины, доставая из кармана изоленту и принимаясь обматывать ею правое предплечье прямо вместе с оборванным рукавом плаща, прекращая утечку хладагента.       – Ник…       – Пойдём уже, – довольно жёстко оборвал тот. – Надо вернуться в поселение до сумерек, а завтра срочно отправиться в Сенкчуари.       Детектив наблюдал, как Выжившая поднимается на ноги и, не издавая ни звука, сосредоточенно хромает к куче мусора,чтобы вытащить из неё его оторванную руку.       Он всё прекрасно понимал. Понимал, что страх, который он испытывал за неё, она испытывала за него. Знал это и всё равно злился. Ведь их жизни не были равноценны. Только не для него.       И хотя раздражение и неприятие бурлили в детективе адским варевом, распаляя и без того страдающие от перегрева механизмы, заметив, как Монику едва повело в сторону при опоре на больную ногу, приблизился к ней, бесцеремонно обхватил за талию, принимая часть нагрузки на себя.              Кюри пришла в ужас от вида рваной раны на ноге Генерала минитменов. Отправив Валентайна к Стурджесу в мастерскую, она выставила всех обеспокоенных вон из больницы, и принялась за лечение, в процессе которого всё сетовала на неосторожность подруги. Но Моника только молчала. Врач была права. Как и Ник. Она поступила опрометчиво. Из походного арсенала было ещё, что выбрать, помимо ножа. Приближаться к врагу, который сражается в ближнем бою, вместо того, чтобы убить его с расстояния – полная бестолковщина и напрасный риск. Выжившая это понимала. Головой, не сердцем. Разгорячённый же орган восторженно бился от облегчения – они оба живы. Ник будет молча осуждать её, но женщина лучше смирится с его гневом, чем с его смертью*.       И потому Моника смиренно выслушивала сначала причитания Кюри, а затем – Престона, ведь её заместитель был крайне недоволен тем, что Генерал не вызвала подмогу для борьбы с супермутантами. И даже оправдания об их немногочисленности, не смогли унять праведный гнев мистера Гарви. В присоединившееся поселение с караваном отправили Аду для огневой поддержки, пока строятся оборона и турели. А Генерала попросили посидеть дома и подлечиться.       «Посадили под домашний арест», – вздохнула Выжившая, глядя на Кодсворта на дорожке у входной двери из окна своей спальни.       Женщина только махнула рукой – всё равно Престон долго не выдержит, ведь просьб от нуждающихся в помощи очень много, а обученных минитменов для полноценной спасательной операции слишком мало. Ронни Шоу с новобранцев сто шкур в Замке спускает, но все они – бывшие фермеры, да одиночки, что прибились к миротворцам ради своего угла. Так просто им в бравых вояк не переучиться.       Другое дело, что стало много времени для размышлений. Слишком много. Хотя Моника обеспокоилась полноценной кроватью для всех поселенцев Сенкчуари, даже для Стронга, тем не менее, Валентайн каким-то необъяснимым образом остался жить вместе с ней в её доме. Он обыденно отмечал, что ему ни есть, ни спать не надо, и что любой чулан подойдёт, чтобы диагностику провести. Старую комнату Шона, в которую Выжившая долгое время не могла входить, переоборудовали в кабинет детектива. Она только кивнула в знак согласия, а позже и не спросила, куда дели колыбель. Просто не смогла.       И теперь Монику донимал рой вопросов. Насколько сильно повреждена рука Ника? Он всё ещё злится? Придёт ли он ночевать? Он никогда не игнорировал её, но порой надолго погружался в размышления. Он станет её избегать, думая над произошедшим? А главное, понял ли он, почему это произошло? Почему Моника бросилась его защищать, не помня себя от гнева и страха?       – С возвращением, сэр, – послышался вежливый голос Кодсворта.       Вслушиваясь в шорохи из гостиной, женщина впервые заметила, что робот-дворецкий обращается к Валентайну «сэр», вместо «мистер», как, например, к Престону или Хэнкоку. И от этого внезапного открытия сердце, почему-то, грустно, но сладко сжалось. И забилось, будто с разбегу ударяясь о рёбра, тяжело и громко, щёки обожгло от смущения и стыда.       Где-то глубоко внутри Моника всё ещё просила прощение у Нейта за чувства к другому. Они клялись в любви друг другу, надевая свадебные кольца, и смерть, прямо как в их клятве, разлучила их. Она надеялась, что знала мужа достаточно, чтобы утверждать, что он простил её. И всё равно чувствовала вину, потому что думала, что любила его сильнее. Что её горе по нему и пропавшему сыну не сможет перекрыть ничто и никто в этом страшном заражённом радиацией мире.       Лица женщины мягко коснулась серая рука, от которой пахло сигаретами и машинной смазкой. Вздрогнув, Моника поднялась с кресла навстречу Нику.       – Ты вернулся, – обронила она, обнимая синта, который совершенно не сопротивлялся, зарылась лицом в ворот рубашки, вдохнула родной запах.       – Так просто ты от меня не отделаешься, – немного хрипло откликнулся Валентайн, и женщина почувствовала холод металла сквозь одежду, когда он обнял в ответ – его руку приделали на место. Выжившая только фыркнула ему в шею.       Он прижал её к себе крепко, почти до боли, и ни один их них не торопился прервать объятие.       – Я хотел извиниться, – наконец нарушил молчание детектив, и Моника услышала сквозь слова, как тихо зашелестел механизм воспроизведения речи где-то в горле синта. – Твой поступок напугал меня, но мне не стоило кричать. Знаешь, я понял, что тот наш разговор… нужно закончить его, «очистить воздух». Понимаешь, о чём я?...       Когда Ник говорит или двигается, внутри него шуршат и щёлкают шестерёнки и прочие хитрые приспособления. Сейчас, после ремонта и осмотра чуть тише, но потом к ним добавится лёгкий стук и скрип, и характерный скрежет металла о металл, когда крепления ослабевают. Искусственная кожа медленно, но верно расслаивается на стыках, местами её разъедает особо ядрёный кислотный дождь, она ссыхается и трескается, пересушенная на солнце Пустошей. И это только то, что происходит с течением времени. А ведь прямой урон никто не отменял. Сложно понять, насколько серьёзные изменения происходят в его голове с гораздо более хрупкими и сложными устройствами.       Валентайна напрягло затянувшееся молчание и немного судорожное дыхание женщины. Он ослабил хватку и попытался заглянуть в лицо Выжившей, но та неожиданно сильно вцепилась в него, не желая отстраняться даже на чуть-чуть.       – Моника?... Что не так?       Он может бахвалиться и юморить сколько угодно, но как долго он уже на Пустошах? Пятьдесят? Сто лет? И его тело уже в таком состоянии.       – Эй, посмотри на меня…       Стурджес, конечно, грамотный механик, но не специалист по синтам. Насколько сильные повреждения он в состоянии устранить? Запчасти второго поколения синтов, несмотря на то, что Ник – их прототип, не подходят ему.       – Моника… Эй…       Если оставить всё так, как сейчас, его тело перестанет функционировать гораздо раньше оговорённых им пятидесяти лет до её смерти.       Он умрёт, как и Нейт.       Умрёт и оставит её одну.       Одну в мире, где больше не будет этих золотых глаз.       Нику пришлось применить силу, чтобы расцепить руки женщины. Он бы не стал этого делать, ведь понимал, что может навредить, однако температура Моники внезапно поднялась. Её начало трясти, а судорожное дыхание стало рваным.       – Кодсворт, зови Кюри, быстро! – он едва не волоком оттащил сопротивляющегося Генерала на кровать. – Моника, приди в себя!       Из её глаз лились слёзы, она упорно цеплялась за одежду Валентайна.       – Какого чёрта, – пробормотал он, совершенно ошеломлённый таким её состоянием и абсолютно не верящий, что доктор могла ошибиться с какими-либо лекарствами, что вызвало бы подобное.       – …бя…       – Что?       – … люблю тебя, – Моника смотрела на него своими большими сияющими глазами и Валентайн потрясённо замер, вслушиваясь в дрожащий голос. – Я люблю тебя, Ник. Люблю тебя. Я люблю тебя. Так сильно. Так больно. Не оставляй меня одну. Я люблю тебя…       – Что случилось? – в комнату буквально влетела Кюри с кособокой сумкой наперевес, и взволнованно кинулась к напарникам. – Oh mon Dieu, дайте мне её осмотреть!       Генерал не сопротивлялась, но отпустить детектива отказалась наотрез, вплоть до крика, что собрал у её дома обеспокоенную толпу.       – Я понимаю, вы переживаете, – послышался с улицы мягкий голос Престона Гарви. – Но прошу вас, разойдитесь. Внутри находится врач – всё под контролем. Я уверен, до вечернего собрания ситуация прояснится.       – Дар сейчас бы пригодился…       – Матушка Мёрфи, прошу вас…       Ник сидел на постели, обхваченный руками Выжившей. Кюри измеряла её температуру и давление, заглядывала в лицо и рот.       – Боюсь, это психологическое, – заключила она, и голос её был крайне обеспокоенным. – Я могу предложить только успокоительное. Я не достаточно компетентна, чтобы помочь с такого рода проблемой. Мне ужасно жаль.       Доктор смотрела, как Ник осторожно перебирает волосы Моники, успокаивая её. После укола женщину сморило, слезинки блестели на ресницах, а руки она сжимала вокруг его тела так сильно, что кожа покраснела, а пальцы припухли.       – Я бы хотела поговорить с вами, детектив, – Кюри аккуратно собрала сумку, посматривая на задремавшую подругу, - когда вы сможете отойти. Я загляну утром.       Он только кивнул, когда девушка вышла. С улицы послышался её тихий разговор с Престоном и ещё кем-то. Но это было не важно.       Важной всегда оставалась только Она. И теперь он точно знал. Нет, он знал всегда. Но знать, предполагая и знать наверняка – рядом, но не одно и то же.       Она любит его.       Детектива Ника Валентайна. Старого полуразвалившегося синта, личность которого целиком вложена ему в голову Институтом.       И она любит его.       – Ох, Моника…       Ник аккуратно лёг на кровати, как смог разместился так, чтобы женщине было удобно. Смотрел на её лицо, обводя взглядом каждую чёрточку, каждую ресничку, пока не опустились сумерки и его зрительный анализатор не начал барахлить. Он ещё не провёл полную диагностику системы после ремонта – Стурджес сделал только местную, но этого совсем не хотелось. Валентайн гладил Выжившую по голове, пропуская мягкие локоны отросших волос через пальцы, чувствуя, как её дыхание касается синтетической кожи на шее, и в который раз сокрушаясь, что учёные не смогли трансплантировать ему и сенсорную память тоже, ведь ощущения этой кожей и настоящей различались.       И сейчас тот разговор показался синту абсолютно бессмысленным. Да, он всё ещё считал свою жизнь наименее значимой, и пока Моника существует в этом мире – это не изменится. Но все вопросы «Зачем?» и «Почему?» отпали сами по себе.       Потому что любит. Вот и всё. Вот и весь ответ. И другого нет и не будет.       И от этого хладагент бежит по трубкам быстрее. У Ника нет живого мозга или бьющегося сердца, но он чувствует себя таким счастливым и опьянённым её любовью, что внутри металлического тела всё сжимается в восторге.       Потому что он тоже её любит.       Любит жадно и с восхищением. Невероятно ясно разделяя эту любовь с той, что испытывал настоящий Ник из прошлого к своей невесте. Ощущая лишь щекотку, как если бы смотрел старый фильм, выцветший и до боли знакомый.       Детектив знал о своих чувствах практически с начала, не с первой встречи, но немногим после. Долго они переплетались с вложенными воспоминаниями. Синт основательно покопался в себе, чтобы их разделить. И осознание любви к Монике, его собственной, никем не запрограммированной дарило ему умиротворение, а временами почти коротило систему.       Женщина прижималась к нему во сне, маленькая, мягкая и тёплая, льнула к груди, где помпа качала хладагент. Валентайн закутал её в лоскутное одеяло, слушая спокойное дыхание.       Всё, что беспокоит её, волнует и его. Они такие одинаковые в своём паническом страхе потерять друг друга, ведь оба уже переживали эту боль. Бросятся на врага и разорвут голыми руками, лишь бы напарник не пострадал. Сила противника не имеет значения. Она влезет в глотку Института, чтобы найти ему детали. Он перероет всю Бостонскую пустошь, если ей хоть что-нибудь понадобится. Расстояние не имеет значения.       Ничто и никто теперь не имеет для них значения.       Потому что на любой вопрос ответ навсегда один.