Белый флаг

Ночная прохлада бьет по лицу и волосам, и Гарри вдыхает ее полной грудью. Зрачки сужаются, как у наркомана, получившего свою дозу. На фоне — крик, и ритмичное хлюпанье кроссовок об лужи, но он ничего не слышит за бешено бьющимся сердцем, что птицей в клетке, изнутри, ломает ребра. Он бежит, бежит, и ноги не болят, дыхание не сбивается, потому что ему просто нельзя — одна ошибка и ты не знаешь, чем все может обернуться: аптека, больница, гроб? Зачем загадывать, если можно просто убежать. Белый флаг давно поднят. Гарри давно смирился со своей крайне никчёмной жизнью, но адреналин на языке, покалывание в икрах и ночной, свежий воздух: кажется, он сейчас чувствует себя живым. Над ними погасает фонарь, но Гарри не в силах этого заметить — кровь отбивает рваный ритм в ушах, а луна освещает путь лучше всякого земного светила. Еще чуть-чуть и они оторвались. Дадли, похудевший за последние два месяца килограмм на десять, не меньше, и, за столь же короткий промежуток, поимевший мозгов, хватает Гарри за шиворот и направляет в переулок, что-то крича, кого-то проклиная, но Поттер не в силах этого услышать — в его голове слишком пусто, воздух пахнет полынью, дождем и первыми заморозками, и он, как наркоман добравшийся до дозы, вдыхает свой личный ингалят снова и снова, доказывая себе и миру, что он все еще живой, что вот он, бежит, с рвано бьющимся сердцем, курткой на распашку и промокшими в ледяной, дождевой воде кроссовками; вот он, исхудавший, испуганный, но вдыхающий ночной, свежий воздух, а не лежащий в постели и пытающийся понять — бьётся ли его серая мышца где-то в груди, или он давно погиб, но его измученное сознание этого просто не заметило. Пусть Дадли выбирает маршрут — он знает все запасные выходы и входы этого города, все лестницы и переулки, каждую улочку и магазинчик, вплоть до времени открытия и закрытия, и на пальцах может пересчитать, где после двенадцати им продадут перекись, бинты, мази, ничего не спросив. А еще «по-братски» докинут в комплект по банке с пивом и пачку сигарет, за пару баксов. Собственно, младший Дурсль не подводит: знает, что у придурковатого брата болит нога, что он еще пожалеет об этом забеге, и что по крышам они не побегут, поэтому выбирает путь через переулки. Они петляют замысловатыми улочками их небольшого городка, направляясь к пустырю — там особо сильно пахнет полынью, там заброшенная детская площадка, почти полностью обросшая диким виноградом и крапивой, там так свежо, что ты чувствуешь свободу. Там недалеко заброшенный дом, который, если бы не дождь, был бы идеальным — в нем Гарри травил свои глупые шутки про колдунов, рисовал какую-то странную муть на стенах (Дадли, это руны!), прятал от семьи книжки, и там они хранили свои скромные сбережения. Хижина, с муравьями по стенам, протекающим потолком, увитая плющом и сломанными затворками: для этих двоих, почти что родной дом. Они бегут, пока ноги не начнут отдавать пекущей, тянущей болью, пока сердце не начинает выпрыгивать из груди, и внезапно раздаться смех. Гарри смеяться от переполняющей его свободы, ощущения полета и радости. Ему так легко: до ямочек на щеках и морщин у глаз, до сорванных связок и икающего смеха, потому что хотеться кричать всему миру о том, что вот он, Гарри Поттер, все еще живой, и не один — рядом он слышит смех Дадли, что начинает восторженно улюлюкать на бегу, пытаясь стереть кровь с разбитого лица, лишь сильнее ее растирая. Они что-то кричат: просто неразборчиво орут, с горла иногда вылетают маты и какой-то несвязный бред о том, что они смогли, и внутри них ураган, та эмоция, что называется эйфория. Люди выглядывают с окон, посылают парней куда подальше, но им уже давно все равно. Они падают на пустыре, полностью лишившись сил: Гарри спотыкается и утягивает за собой Дадли, что запнулся об свою же ногу. Парни лежат, смотря в звездное небо и тяжело дышат, наполняя ночную тишину хриплыми выдохами, а воздух, наполненный дождем и полынью, смесью пота и крови. — Гарри, придурок, ты кажется окончательно спятил. Поттер облизывает пересохшие губы, чувствуя, как сердце замедляет ход и успокаивается, и глядя, как мерцают звезды где-то там, высоко, в цвета лакрицы, небе, выдыхает так блаженно, как давно не бывало: — Дадли, ты лыбишся как последний кретин. Их снова пробивает на смех. Волшебник напоминает себе: все скоротечно. Его нога болит, на спине и животе россыпь черничного цвета синяков, а скула кажется распухла. Во рту давно не чувствуется металлический привкус, потому что язык так к нему привык, что, кажется, уже не может толком воспринимать другой вкус. Все футболки, толстовки и рубашки застираны до того, что любой цвет становиться блеклым и напоминает серый, но на них всех до одной красуются багряные пятна, что никогда не сведутся. Гарри лежит, себе это раз за разом напоминая, и взгляд его падает на Дадли, что буквально захлебывается истерическим смехом, закрывая окровавленной рукой глаза, размазывая алую жидкость по бледному, усыпанному уже не сходящими светло зелеными и серо желтыми синяками, лицу, и гогочет на всю пустошь с широко открытым ртом. Синяки дублируются на шее, и улыбка Гарри сходит на нет. Сколько они еще протянут? Как долго это будет продолжатся? Если они хоть раз ошибутся, что с ними будет? Аптека, больница, гроб? Гарри играет каждый день в рулетку: крутите барабан, мистер Поттер, и помните, когда-то точно выстрелит. Каждый новый день: шарады из слов. Неправильно разгадал — россыпь синяков абсентового цвета: также отдают горечью, как и этот напиток, так же хотеться выплюнуть сперва все внутренности, но потом привыкаешь. Каждый разговор, взгляд, движение: ступайте аккуратнее, мистер Поттер, «пан или пропал», увлекательная игра, вот только проиграл — рубиновой полосой по коже. А может все сразу: синяками на шее, кровью на лице и руках? Как тебе такой коктейль, Поттер? Взболтать и выпить залпом, и может тогда он не выжжет все внутренности. Гарри задыхается, ему нечем дышать, он словно рыба, выброшенная на берег, и парень пытается понять — бьется ли его сердце? — Чудик, слишком громко думаешь. Волшебник вздрагивает, как от удара, и Дадли, уже привыкший к подобному, всего лишь одним движением садит его на траву, поднимая с холодной земли. Гарри младше и худее, его ни греет ни жир, ни любовь, поэтому Дурсль должен позаботится, что бы малой не прихватил ко всем проблемам еще и пневмонию. Денег в их общих сбережениях едва ли хватит Поттеру на новые кроссовки и Дадли закусывает губу — с каждым днем все труднее и труднее. — Все будет с нами хорошо, Поттер, — он облокачивается об худое, и острое плече названного брата, и несмотря на то, что маг мелко трясётся от холода и боли во всем теле, Дадли уютно и тепло; это идет изнутри, то, что люди принялись называть привязанностью и заботой, и ему становиться так непередаваемо хорошо, когда рука Гарри приобнимет его за плечи, что улыбка снова сияет на его лице, — особенно с тобой, мелкий волшебник. — Я понимаю, куда ты клонишь, — брови Гарри сводятся к переносице, и он обнимает брата крепче, — и мне эта хрень не нравится. Если я уеду в Хогвартс, ты останешься один. Поттера начинает трясти сильнее, но уже не от холода. Перед его глазами картинки — синяки на шее, кровь на руках и бездыханное тело Дадли у стены. Тот случай, когда до аптеки и больницы он не смог добраться, и остался только гроб. Волшебника потряхивает, а изображения ужасной кончины отображаются на сетчатке глаз и проигрываются раз за разом, как на сломанном касетнике: вот голова Дадли встречается с бутылкой, вот тело — с битой. Вот он просто красной полосой проводит лезвием по запястью и умирает, улыбаясь. Гарри до содранных костяшек и сорванных связок хочет в Хогвартс, и готов сбить все ноги и идти туда, как верный пес, пешком, подальше от этого проклятого места. Туда, где никто не отыщет, где его друзья и он снова сможет вдохнуть: пыль с книг, запах свечей и сливочное пиво в воздухе. Запах волшебства. Запах его приобретенной свободы. Наконец-то услышать Гермиону, что причитает об отчислении, и неуместные шутки Рона, ведь Дурсли старшие сжигали все письма, что приходили Гарри от друзей, и он уже даже начал забывать, во всем этом хороводе звуков и цветов, их голоса. Та даже слышать хохот в столовой и придирки Малфоя — бесценно. Все, что несет в себе Хогвартс, это уют и ощущение, что все правильно: как какао в зимний вечер, как плед, которым ты греешь ноги после холодной прогулки в вьюгу, как прочтение книги возле камина, с кошкой на руках — использовать эти воспоминания как мазь, прикладывать к особо болезненным участкам. Но то что Гарри обрел за почти три месяца — брата. И он никогда себе не простит, если, приехав из Хогвартса, Дурсли ему сообщат, утирая слезы: их сын мертв. Он не уверен, сможет ли остаться в здравом рассудке после такого, помня, что на бездыханном, искалеченном теле когда-то была улыбка, что когда-то он смеялся на пустоши, запрокинув голову и широко разинув рот. Гарри снова вздрагивает. С братом, хоть и названным, но уже родным, можно не давить чувств, не боятся, что эмоции все испортят — они в одинаковой трясине и одинаково задыхаются, и по утрам пытаются понять, бьется ли сердце. — Не переживай, шкет, — лишь посмеивается Дадли наслаждаясь фантомным теплом и моментом; кровь на его лице остыла, и, если притворится, что он не чувствует запаха в воздухе, можно сделать вид, что они просто гуляют с братом на природе, как настоящая и правильная семья. — Я скоплю денег и съеду к Виоле. Как раз ее родаки умотали и сдают комнаты в доме по дешёвке, а эта шалава по ночам непонятно где. Практически весь дом будет в моем распоряжении. — Как ты лестно отзываешься про даму, в которую по уши втрескался, — смеётся Гарри вспоминая о Виоле — синеволосая бестия, по которой сохнет Дадли, девушка-огонь: и на спор перепьет, и в рожу даст, и матом покроет, и пьяного домой доведет, а по ночам гоняет на тачке за городом, и зачастую пьет как черт. Она, своенравная, начитанная до мозга костей, со взрывным характером и громкими речами, явно на Дадли даже не посмотрит, в том ключе, которому ему бы хотелось. Но время от времени, Гарри эта девушка так сильно напоминала Гермиону, что он увязывался в эту компанию просто, чтобы посмотреть на Виолу и представить, как вместо синих волос — золотистые, как вместо прямых — кудряшки, а как вместо ее захламленной комнаты — гостиная Гриффиндора. — Ой, завали ебало, — слышится наигранно обиженное со стороны Дадли и тот встает, чуть покачиваясь из стороны в сторону, взявшись за голову — кажется еще чуть-чуть и он завалится без чувств на сырую траву; его лицо и без того, бледное как мел, под светом луны кажется почти прозрачным, и откуда он берет силы встать прямо, улыбнуться и протянуть ему руку, Гарри даже не представляет. — Ну что, очкарик, по пивку и перекантуемся у Виолы? Поттер сперва мешкает: в его голове рой мыслей, которые накладываются друг на друга и заставляют все осмыслять, пропускать сквозь себя и снова чувствовать, когда хочется просто лечь, и на утро понять, что сердце действительно не бьется, что это наконец-то случилось. Но Дадли храбрится, а он — обычный человек, не маг, ему некуда бежать. И Гарри находит в себе силы снова, хотя бы не для себя, а ради тех, кому он дорог. У него есть друзья и брат. Он скоро сбежит в Хогвартс, и все будет хорошо, а Дадли справится: он не промах, скопит денег, съедет к Виоле и может даже ее склеит. Вот только на душе тревожно. Но Гарри засовывает это чувство куда подальше. Он должен держаться. Поттер протягивает свою руку Дадли, натягивая маску спокойствия, обрамленное легкой улыбкой и брат верит, конечно верит: Гарри непревзойдённый актер, притворство давно ему въелось в кожу, он способен сымитировать буквально все, но вот чувствовать — ему кажется, что он забывает порой, что оно такое. Но сейчас внутри его буря, страх медленно ползет по трахее к горлу. Но он обещает сам себе что разберется с этим позже. А сейчас — по пиву.

***

Гарри не ожидал, что здоровяка, хоть и прилично скинувшего, разнесёт от банки пива. Хотя, последнее время дела шли совсем плохо — из еды у них осталось совсем ничего, а Дадли все время пинал на свой вес, и утягивал пояс, мол, надо меньше жрать. Да и досталось ему прилично. Поттер улыбается очередному признанию Дадли о своей любви к Виоле и не может сдержать смешка. Он помнит, как тащил Рона с таверны под руку, и он орал на весь квартал о том же, только в сторону Гермионы. Тогда время близилось к Новому году, снег хлопьями падал с неба, застревая в волосах, и Гарри верил, что все впереди. Поттер наклеивает на себя улыбку, как на очень качественный клей, и не одна мускула не дёргаться, когда в его голове проскальзывает мысль о том, что сейчас ему хочется только упасть на кровать и забыться сном, желательно вечным. А ведь в начале прошлого месяца он был близок. Собственно, поэтому маг не замечает, как они заходят в крытый переход и внезапно врезается в спину остановившегося Дадли. Но не успевает Поттер пошутить про его пьянство, как зыбкий холод проходит где-то под кожей и фантомно остается толпой мерзких мурашек на теле. — Гарри, я же не так сильно напился, но тут…лед. Волшебник чувствует, как его морозит, и он обхватывает себя руками, в надежде хоть как-то успокоить свое тело. Он не понимает от чего такая паника, но ему кажется, что от того, как голова идет кругом и как его колотит, его вырвет себе прямо на потертые кроссовки. Маг подходит ближе к Дадли и нащупывает палочку за спиной — такие чувства его посещают, когда где-то близко опасность, он уже выучил это наизусть. И тут появляются они. Гарри замирает с широко распахнутыми глазами как изваяние. Огромное мертвое трёхметровое тело в чёрном балахоне, что порванной тканью свисает с костлявых рук. Из-под лоскутов кожа существа лоснящаяся, сероватая, вся в слизи и струпьях, как у долго находившегося в воде утопленника, и Гарри буквально чувствует этот запах, и желчь отдает ему горечью на язык. Он слышит утробный рык существа и кровь холодеет в жилах. Существо бросается к Гарри и тот совершенно забывает про волшебную палочку. На шее горят огнем зеленоватого оттенка, старые синяки, и появляются новые, насыщенно маково-красного, и Гарри видит, что у существа нет лица, а вместо рта — уродливая расщелина, и захлебывается ужасом, хватая ртом воздух, что не проходит сквозь сжатое горло. Глаза застилают слезы: ему больно, а легкие превращаются в сжатый мешок, без капли кислорода. Он слышит крик Дадли, он выдыхает мольбы о том, чтобы он бежал, но второй, точно такой же, что навис над ним, нападает на брата и все вокруг начинает терять смысл, и что-то с грохотом падает и разбивается где-то внутри. Существа накланяются к ним и словно бы «целуют», но Гарри чувствует, как все счастливые воспоминания разом тают, как перед глазами только зеленые, синие, фиолетовые и желтые пятна синяков, видение крови на полу и бездыханного тела у двери. Аптека, больница, гроб… Его взгляд падает на Дадли, и он видит, как по бледному, исхудавшему лицу, тому, что улыбалось ему, катятся слезы, смешиваясь с потом и кровью. Сердце болезненно йокает и ударяется птицей об ребра, и тут к Гарри приходит страшная мысль — Дадли не учился в Хогвартсе, у него нет за последние года совершенно никаких счастливых воспоминаний, кроме тех крох, которые он сам и создавал, и если эти монстры и правду забирают счастливые моменты… Гарри опять находит силы. Маг вспоминает, что у него есть палочка. — Экспекто патронум! Заклинание рассекает тьму и существа, трупы, покрытые струпьями и тканью, улетают прочь оставив за собой лишь ужас на лице парней. Дадли ползет к стенке, всхлипывая и обнимая себя руками, все время что-то бессвязно бормоча. Его когти впиваются в руки и сдирают их в кровь, потом поднимаются к шее и начинают ее с силой сжимать, пока лицо не приобретает синюшный оттенок. Гарри в ужасе кидается к брату, пытается оттянуть руки от горла, умоляет остановиться, но Дадли лишь мотает головой из стороны в сторону, умоляя о смерти. Поттеру хочется закрыть уши — он не чувствует, как от этого всхлипа, жалобных просьб умереть звучащих от родного человека у него самого начинают течь слезы по бледным, перепачканным щекам. Он притягивает Дадли к себе, и терпит, когда его когти впиваются ему в спину. Слезы впитываются в ветровку Гарри и через несколько минут он понимает — Дадли обмяк и потерял сознание. Он прислушивается к звенящей тишине и не скрывая слез, кричит куда-то в темноту: — Умоляю, кто-нибудь, помогите! Сердце Дадли бьётся все медленнее и медленнее под руками Гарри, и он чувствует, как ужас липкой гнилью остаётся дрожью на руках и когда-то сдавленной монстром шее.