***
Стены больницы давят на голову с той силой, чтобы у Гарри голова пошла ходуном. Дождь барабанит по запотевшему стеклу, стекая медленным ручейком вниз, оставляя смазанные следы. Он все еще не может поверить, что это случилось. Вдох-выдох. Главное держать себя в руках. Кулаки сжимаются и разжимаются, и Гарри ожидает вердикта врача, когда он уже наконец-то выйдет из палаты и скажет свое слово. Сестры милосердия, как всегда, любезны, даже если это приторно, до невозможности слащаво и наигранно, так что глядя на их улыбки, во рту словно хрустит сахар на зубах, но пациентам помогает. В этом царстве боли, сломанных жизней и смерти они — единственное спасение — подобны ангелам. Но Гарри — не пациент. Он видел смерти, он видел, как умирал Седрик, и как его глаза заполнялись льдом, и знает, что эти ангелы далеко не всегда божьи посланницы — ангелы смерти тоже преисполнены милосердия. Ему не спрятаться за призрачными крыльями медсестер от боли и жестокой реальности. Сейчас самое главное прийти в себя, не показать, что внутри что-то с грохотом разбилось. Несколько раз спрашивали, не нужно ли мальчику что-то, но Гарри только отнекивался: ему нужен покой, передышка, свобода. Он готов идти в Хогвартс пешком, сбив ноги в кровь. Все что угодно, лишь бы избавится от чувства, будто он залез в гарроту и ему нечем дышать, будто еще чуть-чуть и он упадет без чувств мертвым грузом. Проходят минуты, и часы, коридоры пустеют. Ребята, что доставили их до больницы, тоже уже ушли, и Гарри остался один. Ну, почти один. Напротив него сидит то, что должно напоминать человека, а точнее женщину. Петуния Дурсль. Ее кожа, бледная, липкая, как у лягушки, и зеленоватая, чуть ли не сливается с серыми стенами больницы, и женщина раскачивается из стороны в сторону, как китайский фарфоровый болванчик, вся время причитая под нос: «я устала». Она сжимает в руках подол юбки и качается все быстрее и быстрее, повторяя, как устала, глядя своими покрасневшими глазами, с белками терракотового цвета куда-то в пол невидящим ничего взглядом. Петуния последнее время плачет слишком часто — сосуды лопаются раз за разом, и не успевают заживать. Гарри ее понимает. Ему тоже так хочется — плакать, пока глаза не вытекут наружу, чтобы больше ни видеть ничего. Но он не имеет права, потому что герои должны исправно исполнять свою роль, и Поттер не может показать всему миру, что давно сломан. В окно залетает сова и выкидывает на пол бумажку. Гарри сразу узнает печатку Министерства. Письмо-кричалка поднимается с пола и начинает высокомерно вещать, эхом разнося слова по коридору. Его сердце останавливается, кровь остывает, и маг очень надеется, что больше оно не даст ходу. — Дорогой мистер Поттер, в наше Министерство Магии поступили сведенья, что сегодня ночью, в одиннадцать часов, двадцать три минуты, Вы использовали заклинание Патронуса в присутствии магла. За это грубое нарушение указа, — Петуния слушает, Гарри слушает; она прекратила раскачиваться и замерла в ожидании вердикта, а Поттер чувствует, как внутри дробятся кости на маленькие кусочки, и как они впиваются в органы и мышцы, не давая двигаться. — О разумном ограничении волшебства несовершеннолетним, Вы с данного момента исключены из Школы Магии и Волшебства, Хогвартс. Желаю Вам всего наилучшего Приказ министерства опускается немым пергаментом Гарри в руки, и на бесчувственный лист падают пару капель, что сорвались с исхудавших щек. Даже если он пойдет в Хогвартс пешком, собьет ноги в кровь, то его прогонят от порога. Его больше не ждут Петуния поднимает красные глаза на парня и улыбается своими обескровленными, синюшными губами, и шипит как змея, плюясь желчью: — Вот ты и доигрался, выродок, — Гарри хочется закрыть уши, ему и без того гадко, он чувствует, как рвота подбирается к горлу, как хочется рвать волосы на голове, но он глотает чужой яд, потому что чувствует — заслужил. — Вот тебе, за все, Поттер. За нашу семью, за Дадли. За все. Правосудие торжествует. Женщина хватает себя за черные волосы, и оттягивает их, чуть не вырывая из головы, хохоча на весь коридор. Эхо отбивается от стен и отдаётся в голове Гарри вновь и вновь. От надрывного смеха по ее губам начинает течь слюна и капать на пол, как у бешеной собаки, а Петуния хохочет, не в силах остановиться до тех пор, пока смех не превращается в хрипы и надрывный плач. Гарри не выдерживает. Он срывается с места и бежит к туалету. Дверь с грохотом ударяется об стенку и чуть не слетает с петель; парень наклоняется над унитазом и его рвет. Долго, надрывно, до болезненных стонов и желтой пены, до того момента, пока он не замечает в гадкой субстанции расцветающие алые капли. Его никто не простит. А самое главное — он не сможет никогда простить сам себя. Гарри подходит к зеркалу и упирается об него головой чувствуя, как по горячему лбу проходит холод. Тому самому лбу, на котором красуется уродливый шрам, из-за которого он стал мальчиком-предназначением. Тот самый из-за которого у Гарри никогда не было выбора кем стать. Поттер ударяет пару раз по стеклу, и оно разлетается на щепки. Осколки впиваются в его кожу, оставляя уродливые отметины, а вся рука и раковина окроплены кровью, цвета старой киновари. Луна, словно испуганно, глядит в маленькое окошко в туалете, чтобы осветить маниакальную улыбку, застывшую на лице Гарри.***
— Дадли, ты меня слышишь? Ответа нет, и Поттер тяжело выдыхает, растирая озябшие руки. В доме слишком пыльно и влажно, и Гарри накидывает на брата еще одно одеяло, а сам ежится от холода, но он перетерпит. Вдох-выдох. Главное держатся, Гарри же хороший, умный мальчик. За окном снова ночь, но они с Дадли еще не скоро куда-либо пойдут, еще очень нескоро будут смеяться на пустоши: Гарри — травить свои байки, а брат — рассказывать про Виолу. Им еще очень нескоро предстоит почувствовать свободу и запах полыни. Вместо них: медикаменты и дом, который за три месяца пропитался запахом гнили. — Дадли, ты тут? Ответом ему служит тишина. Стеклянные глаза Дурсля младшего смотрят в потолок неотрывно, совершенно не замечая присутствие Гарри. Снова и снова, раз за разом. Руки мага снова мелко дрожат, и он берет со стола врачебную книжку, случайно задев несколько банок из-под таблеток, из-за чего они с грохотом падают на пол. Поттер вздрагивает и прижимает руки к себе, пытаясь угомонить бешено бьющееся сердце. — Дадли, пожалуйста… Голос волшебника звучит слишком, уставши и дрожит — то ли от холода, то ли от постоянных переживаний. В комнате брата последнее время слишком тихо, не играет музыка, не слышно ночных разговоров. Только таблетки стоят на тумбочке, а по ночам можно слышать крики — ему снится очередной кошмар. Да, его разрешили забрать на следующий день, как только он очнулся, сказав, что угроза для жизни миновала. Но для здоровья парня только все начиналось. Сложный диагноз, маниакально-депрессивный психоз, который требует постоянного врачебного наблюдения и медикаментов. А на это все нужны деньги. А их слишком мало. Дадли не сможет переехать к Виоле и оплатить себе колледж в следующем году, у них элементарно на это нет средств, и маг растирает глаза подушечками пальцев, давя на глазные яблоки, чувствуя не сильную, но необходимую боль. Гарри хотел вернутся в магический мир, и взять золото из своих сбережений — продать в ломбард в самом обычном магловском городке, и вручить Дадли, что бы тот не корячился на трех работах, питаясь хоть что-то скопить. А сейчас его исключили из Хогвартса и выкинули из магического мира. Поттер закусывает губу. Это все он виноват, этого не должно было произойти. Гарри смотрит на записки врача, и колонку со своими записями, с силой оттягивая волосы. Так быть не должно, нет, никто из них этого не заслужил. Он хотел бы больше никогда не приближаться к брату, но кто о нем позаботится? Маг не сможет его бросить в таком состоянии одного, как бы он не боялся опять навредить ему своим присутствием. Старшие Дурсли после случившегося возненавидели его еще пуще: Гарри кажется, что хотя бы один слишком громкий вдох и они его убьют. Вернон достанет ружье и выстрелит ему в голову, а потом отправит его труп кормить собак, что будут жадно грызть его плоть, откусывая по куску, раз за разом, пачкая уродливые пасти в его крови, показывая всему миру, что вот он, великий мальчик-герой, обычная пустышка, которая кормит своим телом собак и червей… — Гарри, это ты? Поттер резко поднимает голову и взгляд его натыкается на цвета нефрита, осознанные глаза, что изучают каждый миллиметр его лица. Губы трогает улыбка, и маг тянет руки притягивая Дадли в объятие аккуратным движением, как делает всегда, когда брат приходит в чувство. Внутри разливается тепло, когда руки парня в ответ сжимаются вокруг него, и несколько вспышек чистого счастья разливаются по телу, дрожь оставляет его. По крайней мере все обошлось, он жив, и Поттер вдыхает запах дешевого одеколона с цитрусами, сигаретный дым и таблеток, блаженно закрывая глаза — вот он, в объятиях, живой и все будет хорошо, и без магии, и без Хогвартса. У Дадли на этот счет свое мнение: магл возмущен до придела, и когда у него случаются просветы, то он высказывает свое недовольство, обильно приправив его матом и плевками в сторону Министерства. От угроз всех закопать, до предложения подать на этих кретинов в суд. Дадли говорит, что может написать чистосердечное, что Гарри не виновен, что он его спас, но Поттер понимает — подавать на Министерство в суд одна из самых глупейших затей за последние года. Но то что младший Дурсль так самоотверженно, честно и искренне кроет их матом, и проклинает за то, что забрали у его брата право на счастье, словно ложка меда — так терпко и сладко на языке, отдаётся теплом внутри до улыбки и счастливых морщин у глаз. Собирать такие моменты и принимать внутривенно, чтобы не скончаться от недостатка эндорфина, последний раз увидев кольцо петли. Они шутят, курят, и даже ставят музыку — никого дома сегодня нет, можно всласть наслушаться любимых групп. Дадли учит Гарри играть несколько блатных аккордов на гитаре, танцевать вальс на выпускной, и стойке на руках, но в последний момент эта туша не справляется и падает вместе со шкафом, разбив вазу на столе и разбросав по всему полу книги по физике и какую-то научную фантастику. Они хохочут над какими-то совершенно глупыми анекдотами из журнала и историями из жизни, танцуют под рок-н-рол, а когда находят в вещах Дадли куртку как у Элвиса Пресли в одной из записей, захлебываясь гоготом бегают по комнате, споря, кто тут король вечеринки, и кто ее наденет. Они едят попкорн до поздней ночи, и Дурсль всеми силами пытается сделать так, чтобы Гарри не вспомнил о том, что все, о чем он мечтал ушло сквозь пальцы. Сигареты, попкорн, музыка, открытое окно из которого тянет свежим воздухом — все что угодно, что бы Гарри не чувствовал, как задыхается, как воздух обжигает его; что бы его двоюродный брат не чувствовал, как свербит рука, изрезанная осколками по самый локоть. Дадли набирает осеннего воздуха в легкие и фальшиво тянет ноту из песни Элвиса, за что в него летит пустая миска из-под попкорна. До полуночи из дома звучит музыка и вопли парней, а в комнате каждый угол пропахивается сигаретами. И Гарри, казалось бы, начинает забывать о случившемся, хотя бы на один короткий миг, но… — Дадли, — глаза Поттера шально бегают по комнате, и маг достает палочку, закрывая своим телом Дурсля, — назад. Гарри снова чувствует это. Головокружение и тошноту, холод, что ледяными осколками въедается под кожу, и волосы, встающие дыбом на загривке. Опасность неподалёку. Поттер как высококачественный компьютер вычисляет ее сразу и голова сразу холодеет. Тело вытягивается по струне, и он выставляет палочку перед собой, выключает музыку, прислушиваясь к шагам у лестницы. Нарушителей как минимум три, зрачки расширяются как у наркомана, и он облизывает пересохшие губы. Да пусть хоть небо упадёт на землю и его засадят в Азкабан за Аваду, он ни за что не даст их в обиду. Дадли тянется за пистолетом. Они ждут с замиранием сердца, затаив дыхание, понимая, что если погибнут, то хотя бы плечом к плечу, и с чувством, что они не одиноки. Парни следят за тем, как ключ в замочной скважине медленно поворачивается и падает на мягкий ковролин, утонув в нем. Дверь открывается, их освещает яркая вспышка света, которая заставляет зажмурится, но не успевает никто из них напасть, как кости Гарри наполняются свинцом. — Профессор Грюм, — палочка выскальзывает из ослабевших рук, с грохотом упав на пол, и Дадли опускает оружие, — что вы здесь делаете? — Спасаем тебя, конечно. — А, так вы волшебники, которые за ним? — Гарри кажется, что Дадли сияет как новогодняя игрушка, что его улыбкой можно спокойно освещать всю комнату. — О, так я соберу его вещи, он давно по вашему Хогвартсу сох. Ах, да, я Дадли, его брат, тот самый, который чуть не умер от поцелуя дементора. Гарри становится как вкопанный, с совершенно каменным лицом, не понимая, что дальше. Он так ждал, так молился на этот момент, но что теперь? Почему он не чувствует ничего, кроме липкого чувства страха, что как трясина его поглощает все плотнее и глубже? Он так хотел обратно к магам, туда, где ему место, и вот они пришли, но Гарри мелко трясет. Поттер не хочет оставлять Дадли, который приветливо жмет всем руки, уверяет всех, что он в порядке, и спрашивает, что положить ему в сумку. Гарри царапает поврежденные ладони когтями, понимая, что не в силах выговорить ни слова, ни сделать шагу. Ему хочется бежать, бежать подальше, туда где запах полыни и свободы, туда где хорошо, но он только чувствует, как кровь превращается в ядовитую ртуть и ему сложно дышать. — Я… — в комнате повисает тишина, когда Поттер все же набирается смелости что-то сказать, — я никуда не пойду. В комнате становится слишком тихо, и Гарри ежится. Глаза магов округляются, а челюсть Дадли отвисает куда-то к полу, но Поттер все так же ничего не чувствует: внутри него всепоглощающая пустота, он слишком сломан, и осколки где-то под сердцем неприятно щекочут ребра; парень не понимает, как что-то такое пустое может еще функционировать. И вот он стоит перед, казалось бы, счастьем, и добровольно от него отказывается. Потому что он не может, потому что перед глазами — сломанный касетник, который раз за разом проигрывает его жизнь, его кошмары, снова и снова. Аптека, больница, гроб…лиловые отметины на теле, рубиновые полосы, галактики на плечах, сине-зеленые отпечатки чужих пальцев на шее, кровь на языке, что уже не отличает других вкусов. Побои, крики, надрывный смех и слезы, смешанные с потом и кровью. Кого может спасти мальчик-герой, если не может спасти самого себя? — Поттер, — взгляд Дадли, как свинцовые тучи — тяжелый и укоризненный — смотрит на него исподлобья, сверкая помутневшим взором насыщенно зеленого, как те бутылки из-под пива, что они прятали под кроватью, цвета, и Гарри ежится — такой взгляд не предвещает ничего хорошего. — На пару слов. Дадли выводит Гарри в коридор, пахнущий плесенью и пылью, и посреди темного пролета, подальше от чужих глаз, берет двоюродного брата за плечи и хорошенько встряхивает. Дурсль говорит шепотом, но Поттеру кажется, что на него истошно кричат, и все слова отпечатываются с другой стороны черепной коробки красными буквами. Дадли умоляет бежать, чуть ли не плачет, он просит уходить, проваливать как можно скорее, пока Гарри может. Он называет его придурком и кретином, который не может устроить свою жизнь и нормально думать. А потом слезы все же скатываются по щекам старшего, и он обнимает из последних сил брата за плечи. Дурсль говорит, что справится, что не надо гробить свою жизнь ради него. Обещает, что все будет хорошо, и заявляет, что, когда ему не придется волноваться о безопасности Гарри, когда он будет далеко отсюда, станет проще. Футболка мага мокнет от чужих слез и Дадли говорит, что любит его и желает счастья. Они собирают вещи на два счета. Младший Дурсль провожает Поттера и обнимает на прощание, надеясь, что теперь ему станет легче, подальше от этого всего ада. Но последнюю минуту Нимфадора шустро юркает в комнату к Дадли, и на его вопрос, может ли он чем-то помочь, озорно улыбается, и кое-что предлагает. Младший Дурсль не в силах отказать такой девушке, и он клянется — всем будет рассказывать только эту историю, а не то, как готов за брата рвать волосы и купаться в собственной крови.