Полароиды 2

Когда Киаран приехал домой, часы показывали почти восемь часов вечера. Обычно он возвращался позже. Айва всегда находила ему гору бумажной работы, к которой он созревал не раньше обеда. Особенно сейчас, когда они наконец разобрались с Делакур, а новых дел не предвиделось. Рассматривая ситуацию с этой стороны, Киаран бы засомневался: счастье, что никто не пытается убить президента, или сделать очередную бомбу, чтобы верховный суд взлетел на воздух либо форменное издевательство. Альвинг шумно выдохнул, когда присел на тумбочку в прихожей, и устало сжал переносицу. Киаран с удовольствием бы обсудил эти вещи с Бэбс (да и не только их), но ее никогда не оказывалось на месте. В такие вечера в голову упрямо лезли воспоминания, сжимая сердце железными прутьями, и он поддавался им, как бы не было стыдно этого признавать. Иногда Киаран забывал о том, что его дочери уже девятнадцать. Временами он выходил из офиса с ощущением, что вот сейчас он сядет в машину и поедет не домой, а в сад, чтобы забрать свою маленькую непоседливую девчонку. Вся растрепанная и кудрявая, с побитыми коленками и сияющими, не по-детски смышлеными глазами она выбежит ему навстречу, он подхватит ее на руки и спросит, как прошел день. Тогда малышка Бэбс широко улыбнется и все-все ему расскажет… Потому что доверяет. И потому что каждый раз, подпрыгивая от нетерпения, ждет, когда папа заберет ее, и она сможет снова раскручивать его на догонялки до полуночи, шоколадное печенье и объятия, лежа на широкой надежной груди. Бэбс была очень тактильным ребенком. Все удивлялись, когда узнавали об этом, потому что редко кто мог представить ее такой спокойной, какой она казалась в такие моменты. Воспитатели в саду, коллеги по работе, даже Лиз — все они знали Бэбс как ту еще непоседу, задаваку и совершенно избалованную дочь Киарана Альвинг, но для него она была... Особенной. Нежной. Доброй. Все на свете понимающей малышкой, которая нуждалась в нем как пустыня нуждается в дожде. Киаран держал ее на руках, такую беспомощную, ласковую крошку и благодарил все видимые и невидимые силы этого мира за то, что позволили стать отцом именно для нее. Если бы кто-то посмел сказать, что он не может любить ее так, как любил бы родную дочь, он никогда впредь не заговорил бы с ним, потому что Бэбс была ему родной. На целой планете не нашлось бы человека, которого Киаран любил сильнее, чем ее. С очень ранних лет ему приходилось мечтать о, казалось бы, совершенно естественных вещах, которые есть почти у каждого ребенка в семье, и с каждым годом эта мечта разгоралась все ярче. Будучи подростком, Киаран не мог определиться с будущей профессией; с более интеллектуальным хобби, чем тягать железо в школьном спортзале; с друзьями, которые то уходили, то приходили в его жизнь, и Альвинг даже не придавал этому особого значения, потому что в конечном итоге он все равно оставался один. Он ночевал на лавочках, картонке в переходе, вокзале, в подсобке школьного охранника дяди Бенджана, пока тот не умер от старости в той же самой подсобке, и ощущал себя изгоем. Иногда ему нечего было есть, а на работу брали совсем неохотно из-за юного возраста, и тогда он, стыдливо вжимая голову в плечи, шарился по мусорным бакам, как какая-нибудь несчастная канализационная крыса. Когда Киаран в очередной раз получал по лицу от отца и видел безразличные, пустые глаза матери, он был одинок. Когда видел, как его младших братьев в качестве наказания закрывают в темной кладовой, и он ничего не мог сделать потому, что боялся — он был одинок. Когда его сестра плакала, сидя в углу, потому что у нее начались первые месячные и она дрожала от страха, что теперь ее за это накажут, когда старший брат пытался быть таким, как отец, когда они все, сидя за столом, слушали лицемерные молитвы родителей — Киаран всегда, всегда был одинок. Он один осознавал, что так друг с другом в семье не обращаются, а все остальные считали его ненормальным, когда он перечил отцу. Никто не поддерживал его из братьев, и друзей у него тоже не было. К шестнадцати годам Киаран не думал о том, кем будет работать и как заслужить положение в обществе. Он жил, чувствуя каждую секунду, и искал якорь, за который можно зацепиться, чтобы не уйти на дно. Его отец тоже не всегда был таким, и виной этим изменениям послужили совсем не алкоголь и наркотики. Бывший военный, он жил по четкому распорядку дня и питался исключительно здоровой пищей, каждый день отжимался не менее сотни раз и неустанно, кхм, делал детей. Он слетел с катушек после того, как мать сделала аборт без его ведома. Киаран боялся стать таким же. И ровно настолько же мечтал однажды оказаться на его месте, чтобы доказать себе, ему и той женщине, которая будет рядом, что он, Киаран, другой. Он хотел жениться на девушке с яркими большими глазами и искренней улыбкой — такой, как когда-то была у его матери, - чтобы любить ее, защищать и обращаться как с сокровищем, чтобы однажды она сказала ему, Киарану, что он нужен. Что его любят. Чтобы видеть, что ее взгляд не потух, не угас; чтобы знать, что он — не такой. Он хотел стать папой для нескольких сыновей и дочек, чтобы позволять им высказывать свои мысли, задавать любые вопросы и целовать в макушку перед школой. Чтобы никогда не сметь наказывать ни одного из своих детей. Чтобы его дочь не плакала в углу, а сын не чувствовал себя изгоем, чтобы они не знали, что такое страх и одиночество, потому что это, черт возьми, самое страшное, что может случиться с человеком. Он хотел приходить домой и чтобы его встречала поцелуем любимая, счастливая женщина, а дети бежали к папе с обожанием в глазах и радостью от того, что он, наконец, дома. Не быть одиноким. Нет. Но сейчас, когда ему уже сорок девять, а малышка Бэбс перестала быть малышкой, Киаран Альвинг чувствовал себя именно так.