Легка, проста, с душою шелковистой, Ты в солнечной скользила тишине И новому попутчику так чисто, Так гордо говорила обо мне. Но вот достиг он твоего предела И замер вдруг: цвела твоя страна, Ты счастлива была, дышала, рдела, В твоей стране всем правила весна.
***
Всё закончилось! Третий рейх потерпел сокрушительное поражение и капитулировал, подписав лишь один документ. Май! О, как же прекрасна природа, очнувшаяся от долгого сна: молодые листочки на деревьях; воздух с запахом только распустившихся цветов; горячий пар, поднимающийся от водоёмов, и это безупречно голубое небо с редкими облаками, сигналящее о том, что всё завершилось. Вместе с наступлением последнего месяца весны, а также — девятого числа, когда была подписана капитуляция, Эрна твёрдо решилась бежать за границу, используя некоторые свои привилегии. Вещи уже собраны, здесь её ничего не держит. Остановило девушку лишь обещание Бритте, оставшейся в общежитии в Польше, написать письмо, когда война закончится. Что ж, сейчас самое время. Эрна садится за стол, торопливо берёт чернильную ручку, лист бумаги и лишь на секунду задумывается над тем, что написать. Ровные красивые буквы сами поплыли из-под стержня.«9 мая, 1945.
Дорогая Бритта, я обещала тебе написать письмо, когда всё закончится. Что ж, вот и пришло время. Всё закончилось хорошо, но не для меня. Я убегаю за границу и теперь вряд ли смогу вернуться…»
Солнце светило ярко, воздух был свеж и чист. Безумно хотелось прогуляться в такую погоду по набережной, по мостовой Берлина, заглянуть в кафе, взять содовую и эклер, а потом съесть всё, сидя в саду под деревом наедине с хорошей книгой. Но Эрна была вечной беглянкой и не могла даже думать о таком. Дважды меняя имя, она боялась открываться людям, у неё не было дома, родных, мужа. Вечная клевета, ложь, паранойя, паника, страх, нож в кармане на случай нападения. Вещи в сумке, а сумка — на плече. Выбравшись из душного круга собственных мыслей, девушка откинула голову назад, всматриваясь в очертания пушистых облаков. Ей был виден высокий силуэт Герхарда, пятнавший небо сероватым дымком. На сердце было ужасно погано. Что-то будет. Позволив себе мимолётную эмоцию, Эрна сразу же её подавила, понимая, что это не к добру. Терпеть не могла, когда чужие ненужные эмоции отравляли её и без того мутную жизнь. Запечатанный конверт с фотографией девушки и детей, маркой и адресом получателя, но без адреса отправителя отправился в почтовый ящик к своим собратьям.«Посмотри, в конверте лежит твоя фотография, которую ты мне дала перед вокзалом. Возвращаю. Я должна тебе рассказать… Констанция умерла в три года, упав в колодец. Лучше ты узнаешь это от меня, чем увидишь своими глазами. Твои мать и брат тоже мертвы. Ты не рассказала мне о Герхарде. Пришлось немало нервов попортить с ним. Фрау Краузе была повешена за предательство, а Герхард погиб в бою. Мне очень жаль… Вильгельм и Эрика в детском доме, а участок, дом и недвижимость фрау почему-то завещала мне, однако если ты приедешь, когда меня здесь не будет, то всё это законно перейдёт в твои руки. Сможешь забрать детей и жить в достатке, если это письмо вообще дойдёт до тебя…»
При предъявлении билетов и посадке в поезд проблем никаких не возникло. Она уже радовалась. Внутри все ликовало. «Британия, я еду!» — победно думала девушка. Хильдегард даже позволила себе немного расслабиться, вытянуть ноги и сложить руки на груди. За окном мелькали последние признаки Берлина, как печальная эпитафия прошедшему времени; проносилась, улетала её жизнь. Однако, вдруг поезд начал останавливаться. Люди роптали — не могли же за час доехать, а потом поприлипали к окнам, пытаясь разглядеть, что снаружи. Видимо, чья-то машина ехала вслед за поездом, а человек за рулём приказал машинисту остановиться. Эрна всё поняла и, подхватив вещи, ринулась в последний вагон, грубо оттолкнув попавшегося под руку паренька.«Ты ведь знаешь мою историю? В конце августа всё началось. Меня отправили в лагерь, где насиловали, били, заставляли работать больше половины суток, морили голодом. Я этого не заслуживала. Пережив тот ужас, что многие не выдерживают, я сбежала, нашла в себе силы бороться и жить дальше. Благодаря тебе я попала в хороший дом, где меня приняли, кормили и исправно платили за работу. Один раз к нам на ужин пришла известный режиссёр Лени Рифеншталь. Чем-то я ей приглянулась, может, внешностью или статьями, и она взяла меня на съёмки на роль второго плана. Меня заметили. Я больше не была серой мышью, неизвестной журналисткой. Ты бы знала, как приятно, когда выходишь на балкон, а люди хлопают и приветствуют тебя. К этому я стремилась всю свою сознательную жизнь. Можно сказать, смысл и мечту я осуществила благодаря тебе. Нет слов, чтобы описать, как я тебе признательна…»
Трое человек зашли в поезд. Они что-то спрашивали у пассажиров, проверяли документы и сравнивали их с людьми на фотографиях. Стопка карточек была большая, и девушка сразу догадалась, что они ищут беглых нацистов, а значит — её тоже! Ещё издалека был слышен их грубый акцент. Точно, русские, выучившие для своей работы несколько фраз на немецком. Забившись в дальний угол на самое последнее сидение, журналистка закрыла глаза и притворилась, будто спит. Как только к ней приблизился один из мужиков, девушка сразу это почувствовала. От него пахнуло потом и табаком. Грубая рука схватила её за плечо и потрясла, но Эрна не сдавалась, не открывала глаза. Пощёчина подействовала отрезвляюще, и девушка сдалась. Русский долго вглядывался ей в лицо, потом смотрел на фотографию, а потом снова на неё. На его лице лишь на секунду промелькнуло сомнение, но затем мужик обратился к товарищу: — Вроде она. Очень похожа. Журналистка не поняла, что он сказал, но знала, что для неё в любом случае всё было плохо. Она лишь испуганно хлопала глазами, пока двое куда-то тащили её под руки, а третий нёс вещи. На лицах оборачивающихся пассажиров читалось осуждающее: «Из-за тебя остановили поезд. Ты — нацистка, враг народа. Убийца.»«Меня в самом деле зовут не Анна, а Эрна. Прости, я тебе соврала, чтобы никто не смог сдать меня при случае. Господи, я меняла имя два раза, уже не понимаю, какое реально, а какое — нет. Я не знаю, куда еду и что меня там ждёт. Одно могу сказать точно: я не вернусь. Берлин для меня чужой, здесь ничего моего не осталось. Однако начнётся новая эра, всё вернётся на круги своя: в магазин завезут продукты, страны оправятся от военных действий, а русские в этот день, девятого мая, будут праздновать день их победы. Что же до нашего народа, мы будем с ужасом вспоминать, что наши собственные соотечественники сделали со страной.»
Именно здесь, на границе, русские солдаты перехватывали нацистов, пропагандистов и военных, пытающихся сбежать. Некоторых уже показательно расстреляли, других же оставили для суда. Ах, это слово: суд. Сколько ужасных воспоминаний оно вызывало! Снова наручники, режущие запястья. Снова этот дикий страх, как тогда, в машине надзирателя. Девушку грубо толкнули в комнатку, где было три человека, тоже в наручниках. Русский, стоящий у двери, любезно кивнул ей на табурет. Из знакомых лиц в этой комнате был только бывший рейхсфюрер Гиммлер, но и он не обратил внимания на журналистку, будто не знал. — Не жалеете? — вдруг тихо спросил он, не поднимая головы. Эрна, разглядывая свои руки, тоже ответила: — О чём? — О том, что не остались в Берлине. Могли запросто откупиться, избежать суда и жить дальше. — Заткнитесь! — крикнул мужик у двери. Его, видимо, раздражало то, что кто-то заговорил при нём на немецком, а он ничего не понимал. — Я не могла этого сделать, — шёпотом ответила Хильдегард, поглядывая на русского, — меня обвиняют в угрозе человечеству так же, как и вас. — Но вы ведь никого не убивали. Не строили концлагеря, как я; не вели переговоров. — Для них это не имеет значения. Гиммлер вдруг придвинулся немного ближе, снял разбитые очки по привычке и также шёпотом сказал: — Тогда чем лучше умереть от руки, к примеру, того швайнхунда у двери, чем от своей? В этот момент в комнатке оказались двое офицеров и выволокли бывшего рейхсфюрера за дверь. Тот уже не сопротивлялся.«Очень надеюсь, что у тебя всё будет хорошо. Дороги открыты. Приезжай, забери детей и живите вместе счастливо! Как бы я хотела отмотать время назад! Когда тот разведчик побежит ко мне, захлопну дверь. Всего этого не случится. Однако поздно сожалеть. Нужно смотреть в будущее, верно? Даже если оно не так прекрасно, как хотелось бы…»
Два часа журналистка сидела в крошечной комнатушке. Да Эрна теперь не просто журналистка, она ещё и актриса! В приоткрытую щель двери девушка могла видеть потрясающий закат. Дышать стало почти нечем, воздух в комнате состоял больше из углекислого газа. Двух человек, что сидели с ней, вывели и куда-то увезли. А на улице бушевала весна, несмотря ни на что. Она не замечала ни слёз облегчения, когда люди выходили на улицу, обнимались и подбрасывали шапки в воздух. Не видела, как орёл упал с Рейхстага, а на его место водрузили советский флаг. Была абсолютно равнодушна к проезжающим танкам советских бойцов, которые во весь голос кричали: «Ура!», не боясь охрипнуть. Небо стало розовым, как обычно было перед тёплым днём. А Эрна знала, что это её последний закат.«Иногда я оглядываюсь назад, гляжу на свои шрамы и понимаю, что прошлое реально. Не нужно его ненавидеть, нужно постараться принять, и тогда внутренний голос, постоянно сигналящий: «Ты могла тогда сделать по-другому!» наконец успокоится и замолчит. Я меняла имя несколько раз, да так, что забыла своё настоящее. Я запуталась. Это чистое безумие! Моя ошибка развивалась эффектом бабочки, но я простила себе её, и вот я здесь, снова на развилке…»
— Выходим! — скомандовал грубый мужской голос и Эрна послушалась. Незаметно отправив полученную от еврейки капсулу с цианидом в рот, она вышла за дверь, вдохнув свежий весенний воздух, ощутив лёгкий ветер после долгого пребывания взаперти. Солнце уже заходило, становилось темнее. — Скорее… Домой хочется. Там Маша ждет; там мама, дети, двор… — Так расстреляем её здесь и пойдём! Зачем вести куда-то? Плевать вообще! Двое русских перебросились парой фраз, один из них выступил вперёд, переместил сигарету в уголок рта, рявкнув: — Развернись ко мне лицом! Девушка медленно развернулась. Мужчина начал читать по книжке, так как почти не знал немецкого: — Николь Аденауэр! Вы обвиняетесь в ужасных преступлениях против человечества, а именно — пропаганда, убийства, помощь небезызвестным личностям и связи с ними, а также клевета против русского народа. За всё это вы приговариваетесь к см… смерт… — Смертной казни, — подсказала журналистка. — Приговариваетесь к смертной казни через расстрел! Вам есть, что сказать? Последние слова? — Пожалуй, есть.«Сейчас я пишу тебе письмо, уже собрав вещи. Благо, вспомнила. Надеюсь, что всё будет хорошо. Именно надежда спасала меня в трудные времена, тогда в лагере. Спасёт и сейчас, я уверена! Я буду жить! И знаешь что, Бритта…»
— Ну, говори! — Ты не успел… — Не успел что? Хильдегард усмехается в последний раз, раскусив капсулу. Она только и успела сказать: «Выстрелить», как упала на землю, и тут же солнце окончательно зашло за горизонт. Будь яд слабым, она смогла бы выжить или хотя бы отравиться, но выжить. Пролежать в степи около железной дороги под ночным ясным небом, к утру кое-как добрести до ближайшего селения… Но отрава, как и было обещано, подействовала мгновенно. Стало темно, и в этих сумерках уходящего дня не стало больше журналистки Эрны Хильдегард Губер, более известной, как актриса Николь Аденауэр.«Я в какой-то степени искатель приключений. Тогда, ещё в августе, что остановило меня закрыть дверь? И сейчас, что меня останавливает остаться?»
— Твою мать, она отравилась, — выругался солдат, наклоняясь над девушкой, лежащей на земле. Пульса не было. Изо рта шла пена, что бывает, когда в организм попадает сильнейший яд. Тело слегка подрагивало в конвульсиях. Отвратительная смерть. Хуже только повешение или сожжение заживо, которое, к счастью, практиковали двумя столетиями ранее. — Не успели! Сама себя наказала! — Ну ладно, не кричи, ты же всё равно убить её хотел. Скоро приедут ребята, пойдём им навстречу. Со всеми же разобрались? — Да, больше никого нет. Погнали?«Мою историю никогда не расскажут на телевидении, не напишут в учебниках по истории, но тем не менее, я есть. Смело могу предположить, что судьбы интереснее и сложнее моей ни у кого не найдётся. По крайней мере, пока. А сейчас я, наверное, должна идти. Скоро мой поезд в новую жизнь. Пожелай удачи! Надеюсь, я выживу, а моё письмо отыщет тебя когда-нибудь, и ты всё поймёшь.
Всего наилучшего. Прощай! Твоя Эрна.»
1945