Я места ищу для могилы. Не знаешь ли, где светлей? Так холодно в поле. Унылы У моря груды камней. А она привыкла к покою И любит солнечный свет. Я келью над ней построю, Как дом наш на много лет.
***
«Мне конец!» Эрна бежала домой, задыхаясь от ледяного воздуха, попадающего в лёгкие, но не останавливалась, иначе ситуация могла стать ещё хуже. Нужно было срочно сообщить Маргарет о том, что девочка потерялась. Женщина должна была уже прийти. При мысли о том, что она сделает, у девушки сжималось сердце, но делать было нечего. Журналистка кое-как добралась до дома по знакомой дороге и заколотила в дверь. Собака на цепи заливалась яростным лаем, но гораздо страшнее был гнев хозяйки. Проскользнув мимо бешеного животного, Эрна постаралась выпрямить спину, отдышаться и перестать дрожать, чтобы не показывать свою неуверенность. Она постучала три раза. Сначала было тихо, как будто никого не было дома, но потом раздались тихие шажочки, замок щёлкнул, и послышался голос Эрики: — О, Николь! Ты вернулась. — Эрика? Опоздавшая в недоумении остановилась, не торопясь снимать сапоги и проходить в теплое помещение. — Как ты здесь оказалась? — Пришла сама! Я долго стояла, ждала тебя на морозе, а потом решила, что ты занята, и пошла домой. Я ведь помню дорогу. Да я, наверное, даже весь Берлин могу обойти с закрытыми глазами! — О, милое дитя, прости меня! Прости! — Эрна обняла девочку, пребывая в лёгком шоке, потому что Вильгельмштрассе от этого посёлка — ой как далеко! Но страшнее была реакция Маргарет, которая, кстати, до сих пор не показалась в своём привычном домашнем малиновом халате и бигуди. — Но скажи, а твоя бабушка где сейчас? Она сильно ругалась, что мы пришли не вместе? — А бабушки дома нет. Рука журналистки, только начавшая стаскивать с замерзшей ноги сапог, вдруг остановилась. — Как это «нет»? Почему это? Глупости! Она сказала утром, что будет через час, а уже обед! Может, что-то случилось? — Такое часто бывает, — Краузе младшая сделала шаг назад, переминаясь с ноги на ногу. Ей тоже было беспокойно, но она старалась не подавать виду, переходя на заговорщицкий шёпот: — Если бабушка пошла к подруге, то это может затянуться надолго. Я знаю, что они пьют вино, играют в шахматы и обсуждают политику! Иногда бабушка даже ночевала там, а за нами присматривал Альберт, если Герхарда не было дома. А его почти всегда не было, поэтому да… Альберт. — То есть, беспокоиться не нужно, да? Твоя бабушка — взрослый человек. Разберётся. В любом случае ты — большая молодец! Растёшь. Хильдегард похлопала девочку по плечу и поднялась по лестнице.***
Маргарет же не явилась ни вечером, ни ночью. Девушка всерьёз беспокоилась и даже хотела обращаться в полицию, но Эрика заверила её, что старшая Краузе вернётся, просто позже. — И такое бывало. Подождём ещё, не нужно волноваться. Журналистка согласилась, но для себя совершенно точно определила, что таинственные непрекращающиеся по ночам и утрам шорохи доносятся из кабинета Маргарет. По крайней мере, так было слышно. Пока дети ещё спали, Эрна твердо решила там осмотреться, и специально для этого бодрствовала с пяти часов. Тогда только-только наступило раннее утро, а внимание привлекать было никак нельзя, чтобы никого не разбудить. Мысли рисовали самые ужасные картины, и Хильдегард похоже догадалась, кто находится у них дома. Она и раньше строила предположения, но теперь они только укрепились, а гипотезы всегда требовали немедленной проверки. Было боязно. За стеной (или в стене), видимо, была секретная комната, которую часто делали в таких домах. Дверь в неё была замаскирована в стене или же за шкафом. Девушка сильно волновалась, а её руки тряслись, открывая замок снаружи. Нужно было действовать. Она прихватила с собой железный крюк, которым обычно открывали люк, ведущий на чердак, и полная решительности, толкнула дверь в кабинет. Петли предательски скрипнули, и все звуки тут же стихли. Тишина давила на уши. Белое небо маячило за окном, а портрет фюрера наблюдал за вороватыми действиями Эрны. Та, осторожно ступая по гладкому паркету, проверила стол на наличие скрытых рычагов, открывающих потайные двери, при этом держа железный крюк наперевес, в то же время стараясь выглядеть непринуждённо, словно что-то ища, чтобы наблюдатели, которые могли следить за ней через щели в стенах, ничего не заподозрили. Хотя… кто же ранним утром, явно стараясь не шуметь, постоянно оглядываясь, да ещё и с увесистым орудием в руках обладает мирными намерениями? Тонкая рука легла на поверхность стены и провела по ней. Снизу, от пола, доходя журналистке примерно до колен, были выложены ровным рядом дощечки, чтобы скрасить пустое пространство и создать видимость уюта в кабинете. Пальцы зацепились за неприбитый край и потянули его на себя. Это была та самая дверца, которую не видно, если не подходить близко и не ощупывать стены. И девушка нашла её. Ладони вспотели. Хильдегард выставила крюк вперёд и рванула деревяшку на себя, но та не поддалась — изнутри был устроен замок. При этом внутри стены что-то отшатнулось и глухо стукнуло. Ногти оцарапали шершавую поверхность, набившись деревом и чуть ли не обломавшись до крови. Те, кто был за дверью, весьма хитроумно закрылись. — Эй, — позвала Хильдегард, — я вас не обижу. Я никому не расскажу, обещаю. Покажитесь. Но никто не открыл. А хотя… на что она надеялась? Эрна поднялась на ноги и убрала крюк, показывая, что не причинит вреда тому, кто находится в тщательно спрятанной комнате, но невидимые гости по-прежнему не желали выходить, и тогда журналистка сдалась. К тому же, кто-то настойчиво застучал в дверь на первом этаже, словно требуя немедленно открыть. Прикидывая, кто мог пожаловать в такую рань, Хильдегард спешно закрыла кабинет, спустилась вниз и повернула замок, ожидая увидеть кого угодно, только не Рифеншталь. — Здравствуй, — та шагнула вперед без приглашения, словно своя, но в этот раз было в ней что-то такое, несоответствующее характеру режиссёра. Лени заговорила быстро, что внушало еще больше волнения, чем сам ранний визит. — Маргарет дома? — Нет. А что случилось? — недоумевая, спросила девушка, не здороваясь. — Я уезжаю в кино-тур по Европе. Возможно, надолго. А война подходит к концу, поэтому… Поэтому я подумала, что ты, может быть, решишь сбежать и мы тогда наверняка больше не свидимся, — женщина даже не делала пауз, не давая опомниться актрисе. — И я хочу… чтобы ты простила мне все мои грехи, если вдруг я тебя обидела чем-то. И все те недомолвки, что были между нами. И извини, что я так рано заявилась, просто скоро поезд… Я не забыла про тебя и… пришла попрощаться. Сердце Хильдегард ёкнуло. — Нет, подожди. Не нужно говорить так. Мы еще увидимся наверняка! Шанс всегда есть, верно? Гостья неопределённо мотнула головой и сделала шаг вперёд. На её щеках были растушёванные второпях румяна, а глаза блестели то ли от слишком ярких теней, то ли от накативших слёз. — Шанс есть всегда. Но в этот раз он ничтожно мал. И меня наверняка засудят или убьют за все те фильмы… Да простит меня бог. Поэтому я и пришла попрощаться. Было… безумно интересно с тобой работать, хоть вся твоя работа и заняла двадцать минут экранного времени… И ещё раз прости за тот случай в отеле. Я правда не хотела. Просто хочу, чтобы ты знала. От той уверенной женщины, что всегда знает, как поступить, не осталось и следа. Рифеншталь стояла, переминаясь с ноги на ногу, а её прощание вышло быстрым, скомканным, совсем несоответствующим словарному запасу режиссёра и не таким эффектным, как было бы в кино. — Лени… — Ладно. Всё. Не люблю так долго прощаться. Ты если решишь остаться в Берлине — не забывай меня. Даже на память тебе ничего не смогу оставить… И ещё Маргарет передай, что я приходила. Я знаю, что она считала меня той ещё мразью, но я, по крайней мере, считала её подругой, хоть и не часто это показывала. Ну, до свидания. Прощай. Девушка ничего не успела сказать. Женщина быстро поцеловала её в щёку, отпечатав едва заметный след от красной помады, а затем вылетела за дверь, оставив Эрну наедине со своими мыслями о том, что всё могло быть по-другому, и о том, как она вообще ввязалась в эту историю.***
Маргарет не вернулась ни в полдень, и в обед, ни даже ранним вечером этого дня. Беспокойство перерастало в панику и, если раньше всё можно было списать на долгое нахождение женщины у подруги, то сейчас всё стало гораздо серьёзнее. Приближалась ночь, на улице сгущались сумерки. И только тогда журналистка решилась. — Эрика, я пойду искать Маргарет, — суетясь и впопыхах одеваясь, сказала она. — Никому не открывайте, никуда не выходите! Я скоро. Эрна бежала быстро, задыхаясь. Утомлённые мышцы ног ныли и просили пощады. Да, сегодня определённо не её день, усталость приходит быстро. Мозг, в свою очередь нагруженный мыслями о том, что могло случиться, в глубине сознания понимал, что до конца осталось совсем немного. До конца рейха и её истории всего ничего. На самом деле Хильдегард даже не предполагала, где искать хозяйку дома. Слишком поздно она обнаружила, что не знает, где дом той самой подруги Краузе, хотя почему-то было ясно: она не у подруги. Ноги сами привели девушку на площадь. Она шла долго. Свет горел лишь в паре окон, кругом сплошь тьма, а Эрна всё шла, надеясь на лучшее, но готовясь к худшему. Чёрные кучевые облака только нагнетали обстановку, и ей невольно вспомнился лагерь. Какое-то непреодолимое ощущение безнадёжности и отчаяния разом навалилось на бедную, ещё не успевшую полностью привыкнуть ко всему этому журналистку, и она, повернув за угол, невольно сдавленно вскрикнула, тут же пожалев, что вообще забрела сюда. Вдалеке, прямо в центре площади, в сумерках смутно угадывались очертания толстой перекладины, на которой, слегка раскачиваясь, болтались тела. К горлу подкатил ком внезапного отвращения, и тут же в голове плотно засела самая ужасная мысль. Чувствуя, что её догадка сейчас подтвердится, Эрна не по своей воле, нечеловеческим усилием заставила себя подойти ближе. Она увидела те самые туфли, что носила Маргарет дома. Увидела знакомую юбку и кофту. На груди женщины, как и у остальных висельников, была прикреплена табличка, но к сожалению (или к счастью?) рассмотреть надпись на ней не удалось. Сломанная шея, волосы, упавшие на лицо, уже начавшие раздуваться руки… от прежней Краузе не осталось ничего, но это несомненно была она. Силы разглядывать мрачную картину покинули девушку, и она с неожиданной для себя ловкостью, с неизвестно откуда появившейся целеустремлённостью, развернулась и побежала обратно. Эрна не замечала, что плачет. Слёзы бежали из уголков глаз непрерывно, но их сдувал ветер, которому было безразлично на судьбу людей и на всё происходящее. Казалось бы, журналистка видела многое, но чаша выдержки не вечна. Как же так? Что творится в их государстве на самом деле, из-за чего даже посреди площади, где за день проходят сотни людей, неизвестно сколько висят тела таких же граждан рейха? Журналистка не знала тайн Маргарет, не знала, чем та занималась, но ей было безусловно жаль женщину и жаль, что время нельзя повернуть вспять. Наверное, скоро это закончится. Иначе, она не выдержит и завершит всё собственными руками. Ничего не разбирая из-за мутной пелены на глазах, Хильдегард налетела сперва на столб, звонко ударившись головой, но боли не почувствовав. И наверняка на том месте остался бы синяк, если бы ночью не было так холодно. Чуть не упав несколько раз, в конце концов девушка столкнулась с каким-то мужчиной на одинокой улице, который сначала возмутился: «Осторожнее!», а потом посочувствовал ей, спросив: — У вас что-то случилось? Случилось, но наверное, чтобы рассказать обо всём, понадобилась бы вечность, а столько времени незнакомке никто уделить бы не смог. Да и как он мог бы помочь?.. Берлин казался теперь совершенно другим. Не то, чтобы размытым из-за слёз, а каким-то жестоким, холодным… С чёрного неба летел мелкий снег, белыми точками отпечатываясь в сознании. Дома казались Эрне однотипными и безразличными, с унылыми серыми фасадами, но она без труда нашла тот самый, даже несмотря на то, что внутри всё разрывалось от отчаяния. Вокруг было тихо, а в ушах стоял какой-то звон. Журналистка опустилась на заснеженную ступеньку крыльца и выдохнула. Солёные слёзы почти замёрзли, лицо неприятно жгло, но ей было уже всё равно. Назад ничего не вернуть. В голове крутились лишь два вопроса: «Что сказать Эрике?» и «Что делать дальше?» — Блядь, — Губер подпёрла голову руками и попыталась снова не дать волю эмоциям, но получилось плохо. Она тихо заскулила, чтобы никто не слышал, прекращая всхлипывать каждый раз, когда из дома раздавался какой-то звук. Даже злая собака, которая бросалась на всех, притихла и лежала неподалёку, приподнимая уши и удивляясь тому, в какой печали находится сейчас этот хрупкий человек. Но вот в ночной тишине скрипнула дверь, и девушка в панике закрыла себе рот рукой, смахнув слёзы с ресниц. Девочка в наброшенной на плечи тёплой кофте вышла и остановилась за её спиной. Чистейшей души ребёнок. «Мне очень жаль, что всё так сложилось. Прости меня. Если бы я могла», — подумала Хильдегард, но вслух произнесла: — Эрика, я… мне надо тебе кое-что сказать. Твоя бабушка… — Она вернётся домой? Её уже долго нет, — ничего не подозревая и не видя отчаяния взрослого человека, спросила та. В такие моменты Эрна тоже хотела ничего не знать, пребывая в счастливом неведении, и чтобы весь мир казался ей светлым и добрым. Но, увы… — Очень нескоро. Ты только не расстраивайся сильно, хорошо? Я видела её. Она… просила попросить за неё прощения, что не приехала и не попрощалась с тобой лично. Просто ей пришлось взять срочный билет на поезд и отправиться в другую страну. Даже вещи не собрала, сказала, что деньги только нужны… «Боже, что ты несёшь? Она всё поймёт!» — отрезало подсознание, но журналистка сжала кулаки. — А когда она вернётся? Я же буду очень скучать. Не хочу ждать долго, — от этих слов захотелось разрыдаться ещё сильнее, но усилием воли Губер этого не сделала. Наоборот, собрав все силы и натянув добрую улыбку на лицо, она развернулась и сказала: — Я не знаю, но думаю, что скоро! Маргарет не могла бросить тебя и Вильгельма, поэтому не расстраивайся. Пока что за вами приглядывать буду я. Ты и не заметишь, как пролетит время. Собрав все силы, сказала неправду. Поступила нечестно. Нужно было сразу прямо сообщить ей о смерти, но Эрна предпочла тянуть, обнадёжив Эрику. И безусловно выбрала мучительное для себя решение. — Хорошо. Я думаю, будет весело! — девочка улыбнулась самой солнечной улыбкой, по прежнему безоговорочно доверяя старшей. — Всё будет замечательно. Давай только лучше пойдём в дом, холодно ведь… Краузе радостно вбежала в гостиную, где сидел Вильгельм и читал. Журналистка остановилась у дверей, скинув обувь и ощущая, как по спине бегут мурашки, какие бывают, когда из холода оказываешься в тепле. Или же это были мурашки страха… Парню тоже нужно что-то сказать. Хотя он уже наверняка всё понял сам. Обмануть не выйдет: в отличие от наивной маленькой Эрики, Вильгельм был гораздо проницательнее. — Эрика, пожалуйста, поднимись в свою комнату. Уже нужно готовиться ко сну. Вильгельм тоже сейчас придёт. Когда они остались одни, Эрна села на диван. Юноша косо глянул на неё, но книгу не убрал. Его как будто ничего не интересовало, но Хильдегард знала, что безразличие — это одна из его масок, за которой скрывается волнение. — Вильгельм, я… Маргарет, она… — Я уже понял. Из груди вырвался сдавленный вздох, и на душе стало немного легче. Но только немного. — Откуда ты узнал? — По твоей реакции можно было понять. Да и я знал, что рано или поздно это случится. Маргарет распространяла пропагандистские листовки, и за когда бы это вскрылось, её бы повесили. Вопрос заключался только во времени. — Неужели тебе совсем не жаль, что она умерла? Ты так говоришь, будто это такая обычная вещь… — Конечно, жаль. Но я привык быть в одиночестве, а слёзы и переживания не помогут делу. Бабушка сама сделала свой выбор. Так и жили. Я предполагал, что она давно против нашего режима, но сделать ничего не мог, Герхарду сказать тоже… не мог. А теперь её не стало. Губер не могла осуждать юношу, но и поддерживать тоже. Она знала, что скоро всё закончится: всё её нутро буквально кричало об этом. И когда Вильгельм спросил: — И что теперь будет? …Ответы напрашивались самые неутешительные. Но девушка в этот негласный момент примирения только нашла в себе силы сказать: — Будем жить вместе и ждать. А потом посмотрим.***
Поздней ночью, когда дети уже спят, девушка поднимается наверх, в кабинет Маргарет. Идёт осторожно, ступая мягко, чтобы не испугать того, кто прячется за стеной. Эрна знает, что за ней сдедит по крайней мере одна пара беспокойных глаз, и всем видом старается показать, что не причинит никому вреда. Подходит к стене, где должна быть потайная дверь, и осторожно стучится. — Маргарет умерла, — коротко объяснила она. — Я тебя не обижу, можешь выходить. Скоро мы покинем этот дом, и ты не сможешь больше здесь прятаться. Пару минут стояла тишина, а затем что-то щёлкнуло, как будто изнутри отодвинули засов. Скрипнули ржавые петли, и из-за отодвинувшегося люка показалась голова девочки с двумя тёмными косичками — еврейка лет одиннадцати-двенадцати. Она была одета в явно маленькие для такого возраста розовую кофту и брюки, что только подчёркивало нездоровую худобу её тела. Чёрные глаза недоверчиво блестели, исподлобья глядя на журналистку. В комнатке за девочкой Хильдегард разглядела брошенное на полу одеяло, какие-то игрушки и книги. — К-как умерла? — переспросила еврейка, оглядываясь и, видимо, всё ещё ожидая засады и людей из Гестапо. — Когда? — Я видела её тело сегодня… совсем недавно. Это была несомненно она, ошибки быть не может. — Этого не может быть! Она мне обещала! Как же так… Девочка полностью вылезла из своего укрытия и порывисто обняла Эрну. Она поняла, что девушка не представляет опасности, и решила довериться, обняв, будто знала её всегда. Так они и стояли: немка и еврейка, двое совершенно незнакомых и разных по возрасту людей, но близких несчастными судьбами. — Она дала мне это. Сказала выпить, если меня обнаружат, — незнакомка вдруг зашевелилась и полезла в карман. Выудив что-то оттуда, она разжала грязный кулак, и на её маленькой ладони оказалась капсула с цианидом. — Это… яд? — Да. Но тебе не придётся его пить, не бойся. Журналистка забрала капсулу и снова прижала к себе ребёнка, слегка покачиваясь, чтобы успокоить её. — Что же теперь будет? — гостья говорила едва слышно. — Теперь ты свободна, — Хильдегард отстранилась от неё, взяла за плечи и посмотрела в глаза. — Скоро всё закончится, и ты сможешь уйти. Будь смелой. И я буду.