Влюбиться за пять актов

Эмоциональное выгорание всегда приходит неожиданно. Настолько, что несчастному остается лишь смотреть на злодейку-судьбу, как на предателя, и тщетно собирать по полу остатки самообладания. Резаться осколками, кровью истекать, впадать в необъяснимое отчаяние. Так и мне оставалось лишь гадать, что именно послужило спусковым крючком. Вмиг у мира словно обрушились многовековые стены, я шествовал по их обломкам, не подмечая препятствий. А все из-за глупой нелепости, из-за не менее глупого Господина Совершенство. Пальцы ненароком пробежались по почти что бесцветным губам, обдавая нежную кожу лица мерзливой дрожью. Забавным было искать решение в акте само-обморожения, но я был рад ощутить хоть что-то помимо мрачности. Что-то помимо сухого вопроса: «И что же дальше?». Вечернее холодное дыхание Ицтлаколиуки красным ажуром оставалось на бледной коже. Хотелось оторваться от холодной половицы и долго-долго лететь вниз. С балкона. В жизни я никогда не отдавался чувствам, не тонул в бесконечном обожании, не желал кому-то жалкой смерти. Что уж говорить о злободневной любви? Мне чужда была ее популяризация. Может, просто не предоставилось возможности узнать, каково это. Ведь должной заботы даже со стороны родителей я не получил. Нет, конечно, были и перепалки с громкими заявлениями, но… Слова не могли удовлетворить простое желание внимания. Порой, я даже сомневался, перестал ли стараться — сугубо — в угоду родителям. В конце концов, себя уважать нужно в первую очередь. Из кожи вон лезть ради собственного будущего. Но уверенность в полном контроле происходившего улетучилась прямо перед носом. Подкралась сия неприятность тихо, отточенным приемом, а после прыгнула настолько неожиданно, что сшибла некогда устойчивую психику с ног. С тех самых, что только-только дрожать перестали, подкашиваться. Заставил ли Феликс проснуться некогда затоптанные чувства? Да, и вернулись они в отвратительной обертке. Я боялся погрязнуть в этом, ведь чудом удалось избежать того же после смерти наставника. Названный мастер пришел в момент моей особой уязвленности. С завидным бесстрашием стряхнул толстый слой пыли с внутренних комплексов. От подобных мыслей разрывалась голова, ведь выхода им я не давал. На последовавших тренировках держался твердо, был натянут как струна. Но даже от глаз кордебалета не ускользнула эта безразличная хладнокровность. Я не должен был поддаваться панике, не должен был идти на поводу соблазна в лице премьера Сиднейского театра. Черт возьми, он — само воплощение каприза. Самого желанного и разрушающего. И я на него повелся. С детской увлеченностью раскрыл ему многие личные аспекты. Казалось, даже в бессмысленных диалогах Господин Совершенство умудрялся выуживать что-то для себя, ведь сочувствующий взгляд солгать не мог. Даже с уголком губ, ехидно вздернутым в насмешливой гримасе. Эта потрясающая способность втираться в доверие. Та самая, о которой я мечтал всю жизнь. Ведь чувство собственной важности никогда не давало нормально сходиться с людьми. Мерзко, когда рушатся принципы. Музыка заглушала рой из тяжких размышлений. Я выжимал все соки не только из себя, но и из массовки: те послушно выполняли все, что я им показывал. С надрывом, тяжело дыша... Словно не десятку внимательных глаз показывал обрывистые телодвижения, а одним определенным. Тем самым, которые всегда наблюдали со стороны. Феликс — будто бы до чертиков понимающий — молчал одно занятие, второе. Просто безмолвно и оценивающе следил взглядом за каждым моим пируэтом; после же тихонько сгребал серое клетчатое пальто с изящной вешалки, поправлял прическу и удалялся прочь. А я и не в силах был остановить его. Шло третье, четвертое занятие. Несмотря на разъедавшее чувство внутри, привести себя в порядок все же пришлось: забросить в глотку побольше успокоительных, постараться все по полочкам разложить. Я никогда бы и не подумал, что простой безынициативный поцелуй сможет перевернуть всю мою стабильность кверху дном. Нравился ли мне наставник? Скорее, любопытным был мой нездоровый интерес. Не каждый раз ты тянешься к предмету собственного отторжения. А я тянулся все несколько месяцев, даже умудрился коснуться его кончиком пальца. Название моего балета в один момент обрело особый подтекст. Ведь в такие моменты упадка острее ощущаешь недостаток такого простого явления, как чувства. Особенно, когда достигаешь выгорания — апогея эмоций и ощущений. С небес больнее падать. — Хенджин, — чья-то рука легла на мое плечо. Словно фен, брошенный в переполненную ванную. Разряды прошлись по руке, выливаясь в непроизвольную болезненную дрожь. — Зачем? — вероятно, голос слишком сильно дрогнул на бездушном вопросе. От уверенности не осталось и следа, только лишь некое ее подобие. Я не сомневался в стыде, который охватил меня с головой, и этой определенности был даже рад. Взгляд непроизвольно забегал по залу, доколе не наткнулся на чужой в отражении зеркала. Я не хотел и не стремился вглядеться в фигуру позади себя, но грозный вид придать посчитал нужным. Защитная реакция, — Боже, ты отвратителен. Плечо ослабело под чужим невесомым прикосновением. Я ощущал, как силы медленно покидают тело. Жизненная энергия щекоткой сгустилась в мышцах и постепенно испарилась восвояси. Мои колени подкосились, я закрыл лицо ладонями, тщетно стараясь сохранить себя в руках. — Я не хотел, — голос перешел на странный полу-рык. Я резко развернулся к премьеру всем телом, выпрямился и неосознанно потер руками губы. Странное наваждение. Чтобы поуспокоиться, пришлось выждать долгие тридцать секунд, — почему ты просто не можешь отпустить меня?! — не менее странное раздражение. — Ты сам меня держишь, — парировал Феликс. Я впал в безмолвный ступор, из которого меня вывели только ноющие костяшки. Бросив недоумевающий взгляд на трясущуюся кисть, я резко оторвал ее от чужой рубашки. Посмотрел на руку, как на последнего предателя, а потом растерянно скосил глаза на Господина Совершенство. Сердце удар пропустило предательски, чувство поражения не вызывало никаких негативных эмоций. Сплошное принятие и тоска. Я закивал головой, словно умалишенный, — Джинни, — Феликс схватил меня за запястье, — черт возьми, Хенджин, — он вывернул мою руку, прижимая ее к себе и обездвиживая. Я постарался вырваться, скулил, словно раненое животное на скотобойне. Хотелось провалиться сквозь землю. Туда же, куда ухнула моя самооценка с обломками рассудка. — Зачем ты держишь меня?! — я постарался оттолкнуть 'наставника' от себя, брыкаясь в цепкой хватке. — Хенджин, — юноша переложил руки на мои плечи и небрежно встряхнул ими, — посмотри на меня, — я прорычал; яростный блеск в глазах был адресован лишь одному премьеру Сиднейского театра, — я тебе противен? — Да, — отчеканил ее, смакуя с гримасой отвращения горькую правду, — ты все разрушил… Глаза Феликса в тот момент сверкали неподдельным недоумением, стыдливостью и осадком задетого самолюбия. Внутри меня самого в секунду кошки заскреблись. Я закусил губу, стараясь отдышаться и привести в порядок мысли. Сотни противоречивых чувств слились в экстазе, колко холодя откуда-то из самого нутра. Горькое послевкусие сказанной гадости выжигало язык до самого корня, я поморщился от неприятных ощущений. Ведь как можно разрушить то, что не собиралось априори? Мог ли я назвать себя сформированным человеком без гнетущих моментов прошлых лет? Без слепых эмоций, обоснованных наивностью? С четким видением своей цели? Того, что будет после ее исчезновения. С определенными, конкретными эмоциями без непрекращающегося внутреннего диссонанса. Я сам себя взрастил с теплице с мутными стеклами, бесчувственным и высокомерным человеком, что даже постфактум продолжал отрицать очевидное, явственное. Колкий взгляд Феликса в тот момент оказывал слишком сильное давление, чтобы под ним не посыпаться. Вероятно, снова выуживал что-то для себя в моих растерянных глазах. Хотя, казалось бы, что там могло на дне плескаться, кроме как дотошной неопределенности. — Мне противно от незнания, — вылетело не совсем уверенное 'слово' с моих губ. Рука медленно, уж больно драматично поднялась, обхватывая чужое запястье, и взгляд уперся в свои вмиг побледневшие пальцы. Мертвая хватка, точно за спасательный круг во время шторма. Феликс едва уловимо шикнул, но руку не одернул, настороженно прищуривая лисьи глаза, — ты ворвался в мою жизнь чертовым ураганом. Раздражающе идеальный, такими восхищаются и таким завидуют по-черному, — брови мои взметнулись к переносице. Послышался тяжелый вздох напротив, — настолько засосало меня наше вечное противостояние, что я даже перестал вспоминать учителя. А ведь должен был делать это чаще наверняка. Он вселял в меня столько жизненных сил, сколько не вселял никто, — судорожный выдох, я загнанным зверем с округлившимися глазами встретился с чужим внимательным взором, — и правда. Никто не мог пробить меня на искреннюю ненависть, на слабость, на немое восхищение, — мое лицо вмиг приобрело чуть розоватый оттенок из-за легкого смущения, — ты сам говорил, что эмоции порождают чувства. Они, в свою очередь, побуждают жить дальше, — я мотнул головой, стараясь структурировать хаотичные слова, — никто не мог низвести меня до мелочных чувств. Никто, кроме тебя, Господин Совершенство, — чужая хватка поослабла на моих плечах. Я с напускным пренебрежением стряхнул с себя чужие цепкие пальцы, до боли сжимая губы и скрипя зубами. Рационально ли было делиться сокровенным с человеком, которому ты доверился еще не до конца? Мне было больно от осознания собственной наивности, от этих громких фраз, перченных необоснованным раздражением. Пальцы, на удивление, даже перестали изнывать, словно не мерили минутой ранее сломать чужую руку. Полное ощущение нереальности происходившего. Оно меня преследовало с самой смерти Ким Балле, с самого появления Феликса в моей жизни. Жалел ли я о том, что все сложилось так? Возможно. Не самое приятное занятие — ломать себя изо дня в день. Крушить представления о собственном манямирке, из которого не слышно голоса реальности. Фантомная корона с громким визгом ухнула и разбилась на тысячу драгоценных осколков. А стоило всего лишь позволить себе признать некоторые чувства. — Меня по-прежнему тошнит от твоей идеальности, — сквозь нервный смешок признался я, чуть вскидывая брови и изучая натяжной потолок рассеянным взглядом. — Замолчи, — Феликс приставил палец к моим губам, а лицо его приняло строгое выражение. Я усмехнулся, — только хуже делаешь, — он легонько похлопал меня по щеке, расплываясь в неуверенной улыбке. — Мог и сам догадаться, — я так же облегченно выдохнул и потупил глаза в блестящий ламинат под ногами. Ярость стала медленно отступать, она явствовала лишь в чуть дрожащих пальцах. — Не знаю, на тренировке не догадался почему-то, — я резко напрягся, наблюдая за тем, как чужое лицо становится все хитрее от моего растерянного вида, — ты что, серьезно думал, что меня все это время ты беспрекословно устраивал? — я был премного благодарен даже такому обыденному замечанию после резких слов, (от которых в душе осталась только лишь неприятная пустота) хоть и не ожидал другого от наставника. — Постоянство восполняет недостаток в прочих способностях, — и в голове, словно ясный день, всплыли картинки того самого позднего вечера, когда звезды были на редкость яркими, отражаясь смесью блеклых вспышек и бликов в чужих глазах, чуть влажных губах, произносивших ту же самую фразу с несвойственной непринужденностью. А может, постоянство и вправду восполняет недостаток в способностях? Внушает чувство комфорта, такое необходимое людям? Всю жизнь я был окрылен чувством собственного превосходства, упивался славой, каждый раз желая большего. Я мог бы назвать себя современной версией Икара. Да, той самой, что недальновидно взмывала к Солнцу до самого конца, до изнеможения. Той самой, что нуждалась в заботливом Дедале, что смог бы остудить пыл нездоровой увлеченности. И Господин Совершенство, беспрекословно идеальный, мастер, к коему не придраться, носящий одно и то же пальто и пьющий один и тот же айс-американо, прекрасно вживался в образ просветителя с холодной головой. Может, и мне стоило остепениться и опустить позолоченные крылья, дать им время обрасти новыми перышками, покрывая глубокие шрамы? Я непроизвольно приобнял себя за плечи, а от рук по телу разлилось жгущее тепло. Я наконец ощутил себя живым. Не тем самым растерянным Хенджином, что стоял на балконе и желал примерзнуть к полу. Не тем самым Хенджином, на которого плевать даже собственным родителям. У кого есть только слава, и та ослепляет, оглушает и лишает всякой адекватности. Легкая улыбка расплылась на измученном лице, словно взаправду осознал ее владелец что-то поистине важное. Только на это потребовалось слишком много времени. Я словно пережил всю концепцию своего будущего спектакля за какие-то несколько месяцев. Да куда уж там? Минут. — Хорошо, что ты не отрицаешь.

***

За выходные мне удалось посвятить самому себе достаточно большое количество времени. Это то, чего мне не хватало за все нелегкое время: просто обдумать события, не зацикливаться на проблемах, от которых из последних сил уже трещала голова. И даже выспаться мне чудом удалось, а руки не тряслись, как прежде. Даже когда по сосудам расплывалось разъедавшее успокоительное. За эти два с половиной дня я набрался сил и желания с завидной вовлеченностью продолжать ставить свой балет. Договорился с той самой подопечной о том, что хотел бы попробовать солировать в третьем акте с ней. В тот день на репетиции не появился Феликс, благо, с девушкой я договорился на день позже, а рабочий день мог просто посвятить шлифовке пройденной хореографии. Но, когда наставник не явился и во второй день, я слегка напрягся. Одно дело — ставить танец кордебалету по уже изученной хореографии, а другое — без советов мастера придумать всецело целый акт, еще и с парным номером. Почему-то, я уже и свыкся с мыслью, что каждое мое движение контролировалось премьером. Поэтому не стал откладывать вопрос в дальний ящик — наведался к администратору, чтобы потребовать у него номер своего наставника. — Как это у Вас нет? — почти что возмутился я. В тот самый миг в голове крутилась фраза Феликса о том, что здесь работают недалекие администраторы. Правда, тупости в глазах напротив я не замечал. Только растерянность и максимальное непонимание происходившего, — Ли Феликс, наставник, премьер Сиднейского театра… — залепетал я, но уже без особой эмоциональности, так как под чужим взором хотелось провалиться сквозь землю, хотя от слов своих я не отказывался. — Может, Вы имели в виду Ли Минхо? Так вы его самолично прогнали в первый же рабочий день… — как с ребёнком заговорил администратор, судорожно перебирая бумажки с контактами всех сотрудников. Я же опешил весьма очевидно, а на мгновение мир едва ли не рухнул прямо перед моими глазами. — Нет, Ли Феликс… — с надеждой и горечью продолжил бессмысленное сотрясение воздуха. Но, не увидев озарения на лице мужчины, только лишь озадаченно сдвинул брови к переносице. Второй явно считал меня умалишённым, чья крыша после смерти учителя пустилась в дальнее путешествие и возвращаться не планировала. Да и я, признаться честно, тоже так подумал, переваривая в голове все воспоминания, восходившие к Феликсу. Ведь мне не могло почудиться такое, даже на нервной почве. Губы до боли сжались в единую полоску, и на секунду промелькнула мысль: он кинул меня, все подстроено. И эта идея овладела всем моим опешившим разумом. Я снова взглянул на менеджера уже более яростным и решительным взглядом. Как Феликс мог отказаться от наставничества, хотя сам держался за должность, дабы «отдать честь Ким Балле». — Да, я имел в виду того самого уникума, с которым имел дело пару месяцев назад, — я кивнул своим же мыслям и с иронией усмехнулся, как только язык в очередной раз стрельнул вперёд здравой мысли, — вышло неудобно, но мне необходим профессионал под боком, чтобы поставить парный танец. И так же благополучно пропустил целый монолог о том, что я один справлялся не так уж и плохо. Но я перестал слушать, мыслями снова возвращаюсь к Феликсу. Он исчез, словно и не было никакого премьера Сиднейского театра, и как-то в миг весь месяц, проведённый вместе, превратился в несвязную кучу. Либо это было спланировано заранее, либо… Я даже и думать не мог об иных вариантах и объяснениях. Ведь такого просто быть не может, лишь в сумбурных снах и трагикомедиях. «Неужто и правда в глазах администрации я ‘водил хороводы’ с призраком?» Хоть раньше Феликс мог не появляться на тренировках днями, все равно я чувствовал, что он вернётся, что его внимательный взгляд повсеместно сверлит мою спину. Но в тот момент все это словно оборвалось. Я поблагодарил мужчину за столом, как только тот растерянно всучил бумажку с номером того самого тренера из Академии. И правда, почему же до этого момента я не обращал внимание на то, что даже номера Феликса я не знал. Что даже и мысль ни разу не пришла вбить в поисковик такое необычное имечко. Я, может, вправду сильно болен был. Бессонница преследовала меня всевозможными симптомами и отступала лишь на короткое время. Иногда бывает такое, путаешь воспоминания реальные и те, которые привиделись тебе в астральном мире. Но мои картинки в голове были настолько правдоподобными, что просто руки опускались от таких неутешительных выводов. Я скрылся в раздевалке, хоть рабочий день лишь только начинался. А ведь я ни разу не видел Феликса в стенах этой комнатки, заполненной шкафчиками. В каком-то странном состоянии аффекта я прошёлся, открывая каждый. Дверца одна за другой ударялась о железку и громким шумом разрезала тишину. Я не отдавал себе отчёта в том, что хотел найти внутри, но неволей останавливался и вглядывался, когда шкафчики оказывались не пустыми — здесь переодевались и культуристы из здешнего фитнес-клуба, поэтому вещи наставника я бы не спутал уж точно. Но не было и намёка на то, что кто-то миниатюрный и складный прикасался сегодня к полкам. Наведя достаточно шума, я снова рухнул на скамейку, роняя ледяное лицо в не менее холодные ладони. — Ушлепок, — прорычал едва различимо, в мыслях представляя то серое клетчатое пальто и айс-американо. И даже эти детали представали ярко и отчетливо, я просто не мог поверить в то, что такое возможно выдумать даже больному рассудку. Феликс в моих глазах превратился в самозванца. В беспутного лгуна, преследовавшего странные и непонятные цели. Но, по всей видимости, проворного и ушлого, раз удалось ему провернуть все это бесследно. Или администрация и вправду была тупа, раз не заметила слона в посудной лавке. Тогда не мудрено и было то, что тот пропал и не хотел учить кого-то помимо меня, что уж говорить о том, когда вопросы касались походу к администратору. Но все равно ощущать себя обманутым — скверно. Особенно, когда день не предвещал ничего плохого. Я невзлюбил Феликса изначально, а первое впечатление, обычно, надолго заседает в памяти. Я зря расслабился после нескольких разговоров с наставником, зря сделал поспешные выводы. Тогда, сидя в раздевалке, взял и сиюминутно сжёг всех бабочек внутри — от них остались тлевшие внизу живота абстрактные угольки. Зарождающиеся чувства очень просто растоптать, а им на место обычно возвращается былое отторжение. «Господин Совершенство» был абсолютно прав: он не идеален. Но так ли прост? В любом случае, на мне по-прежнему висело дело, которое нужно было доводить до логического завершения даже в одиночку. Но в тот день все валилось из рук, а одиночество давило как никогда. Я старался гнать любые мысли прочь из головы. Столько вопросов оставалось без ответов. Признаться честно, мне все же хотелось разузнать всю правду, но ни интернет, ни домыслы не дали ничего. В реальности словно не существовало того самого Ли Феликса. И смириться с этим фактом было очень сложно: что-то внутри кричало о том, что все это было неспроста. Именно это самое чувство загнанности и растерянности привело меня в такое отчаяние, что к вечеру я просто повалился на пол, распластавшись по полу с резким хлопком от гулкого удара. Мало того, что от затылка пошел неприятный холодок, стоило ему коснуться паркета, так еще в один момент, считая звездочки перед глазами, я ощутил острую боль в левой ноге. Чувство распирания в мгновение прошлось по всей стопе, а икра жалобно затряслась в судороге. Громко прошипев через стиснутые зубы, я поднял глаза на поврежденный участок. — Черт! — просипел, аккуратно стягивая с себя чешку и стараясь принять сидячее положение. Голова ходила кругом, поэтому потребовалось время, чтобы сфокусироваться, — нет, нет, нет… — затараторил, проведя рукой по травмированной ступне. Та отозвалась почти что нестерпимой болью, и я взвыл, отклоняя голову назад и вновь — в панике — стараясь пошевелить ею. Именно в ту секунду я смог разглядеть, что стопа была вывернута в неестественное положение. Не сильно, но достаточно, чтобы по ноге тут же разросся розовый отек с вкраплениями темно-зеленого. Схватившись за балку над собой, я постарался подняться на здоровую ногу. Тут же размякшее тело свалилось на деревянный брусок, не сдержав равновесие. Повисло тряпичной обездвиженной куклой. — Хёнджин! — послышалось обеспокоенное со стороны двери. Я прокряхтел что-то нечленораздельное и с болью усмехнулся, выпрямляясь, и, балансируя на правой ноге, развернулся к источнику шума. Менеджер в панике приставил ладошки ко рту и тут же ринулся, по всей видимости, за телефоном. Я же в очередной раз взглянул на крючкообразную сломанную ногу и простонал, слегка касаясь ею пола. От болевых вспышек я слабо соображал, сил не было даже для того, чтобы подивиться своей неуклюжести. Однако чужой взгляд на своей спине я ощутил сразу. Тот резанул по лопаткам, а пальцы мои до мертвецки бледного цвета вжались в балку. Тело позади молча и почти бесшумно зашелестело в мою сторону, и дыхание сперло уже не от восхищения, а от страха. Желваки едва ли не разрывали щеки не только от пренеприятнейших ощущений в ноге. Мне правда стало жутко. Тот, чьего имени не было в поисковике, контактах… тот, кто мастерски провел меня вокруг пальца невесть зачем… Тот, кто появлялся в самые мрачные моменты… И в тот день взгляд его был еще более холодным, но я ему в этом не был намерен уступать. Если Феликс все же был моей галлюцинацией, значит, я имел полное право именовать его своим самым страшным кошмаром. Страшным от того, насколько реальным он казался. Но все равно что-то неземное было в юноше. И я ощутил это только в тот момент, и то через призму ноющей боли и колющей сердце обиды. — Кто ты? — на эмоциях выплеснул я, рывком разворачивая голову к вошедшему, — кто ты, черт возьми?! — надрывно продолжил, а голос превратился в сдавленный шепот. Феликс впервые не выглядел идеальным, был даже почти что на моем уровне: растрепанные волосы, очерченные скулы. Хотелось вмазать в это смазливое лицо, — почему ты такой материальный, — с недовольством взвыл, не сводя округлившихся глаз с чужой фигуры. Феликс секундно усмехнулся: — Засыпай. Вспышка. Лицо менеджера нависло прямо над моим. Я с громким выдохом поднялся на больничной кушетке, растерянно оглядываясь по сторонам. — Хёнджин… Вы отключились прямо в зале, а ведь я просто хотел сказать, что господин Ли согласился поставить вам х-хореографию… — мы синхронно перевели взгляд на забинтованную ногу. Я устало повалился в плен подушки, закрыв лицо рукой.