♪
Я помог одной из подопечных завершить пируэт должным образом, слегка придерживая за талию и провоцируя мягкое приземление. Она, вполне себе подававшая надежды студентка, признательно взглянула на тренера. Я же молчаливо отмахнулся, выдавил из себя улыбку, мол, не стоит благодарностей, и коротко кивнул ей в сторону выхода. Мы с ней задержались на полчаса после окончания основной репетиции кордебалета. Студентка поклонилась мне на прощание и зашуршала чешками в сторону выхода; я задумчиво сдвинул брови к переносице, вздохнул и медленно повернулся на своего наставника, что безмолвно наблюдал за действом в самом углу комнаты уже который час. Его любопытный взгляд сменился на игриво-вопрошающий. — Ничего. Не. Говори. — пригрозил ему я, не позволяя насмешке вырваться с чужих губ, хотя улыбка на них уже расплылась незамедлительно, — прошу, а то ляпнешь ещё чего снова. — Но я же молчу, — он поднялся на ноги, двинулся в мою сторону и беспардонно — но, с другой стороны, как-то по-отечески — заправил выбившуюся прядь волос за мое ухо. Я качнул головой, округляя глаза, но не отстранился, подавив желание дёрнуться и зашипеть промокшей кошкой, — раз ты израсходовал вчера весь свой словарный запас, может, разучим «Юность»? Горькая усмешка тут же сорвалась с моих губ. — Мы сегодня отработали «Детство» и «Отрочество», я хочу сдохнуть и выпить чашечку кофе, а ты предлагаешь… — набрал в легкие побольше воздуха. — Это парная хореография, — перебил меня премьер, чем вызвал раздражённое закатывание глаз, — и я очень долго думал над тем, как можно её реализовать. — Наверное, для начала нужен партнёр? — я вскинул бровь. Феликс задумчиво посмотрел на меня, что-то переваривая в голове. Видимо, моя неловкая попытка огрызнуться прошла куда-то сквозь наставника, что серьёзностью своей, буквально, мог поднять температуру в замкнутом помещении. Нет, не то чтобы я удивился и был не рад парному номеру, просто был слегка не готов. Мне редко когда приходилось солировать с кем-то в паре, разве что в слезливых пьесах о неразделенной любви. Возможно, «Юность» как явление в глазах Феликса подразумевала страсть, чувства… Влюбленность? Все то, что я не успел испытать за свои двадцать. Наставник отвлекся от раздумий и шустро включил музыку в колонке лёгким нажатием на экран своего смартфона. Вдруг подошёл, взял меня за руку и резким движением притянул к себе, не разрывая зрительного контакта. Вся растерянность мира сгустилась в тот момент на лице, но премьера это не смутило. Из насмешливого и улыбчивого он превратился в того самого хладнокровного специалиста-профессионала, а на лицо его легла привычная полуулыбка, от которой, вероятно, могли бы растаять все поклонницы мира. Меня же она напрягала невероятно, вроде бы и добрая гримаса, но за ней скрывалось что-то пустое и бездушное. Я попытался вырваться, но тут же запястья пронзила острая боль. Чужие изящные пальчики сдавили их в своей неестественно крепкой хватке и слегка заломили, чтобы я перестал дрыгаться. Глаза мои округлились, но покориться пришлось с последующим: — Давай, Джинни, покажи, на что ты способен, — с вызовом молвил мастер, повернулся на носочках и сподвигнул меня начать нерешительно двигаться, скорее на автомате, следуя внутреннему голосу. Плавная музыка наряду с чужой хваткой выливалась в плавные и вполне себе сплочённые движения. Феликс смотрел на меня сосредоточенно, но строптиво хранил молчание, воздерживаясь от любой критики в мою сторону. Спустя какое-то время я всё же постарался расслабиться — не двигаться так, словно заведённая игрушка с дёрнутым колечком сзади. Ведущему в парном танце нелегко придумывать на ходу комбинации из элементов. Но мне чертовски повезло, что наставник подстраивался под каждый пируэт настолько умело, что впоследствии и я влился в странный пляс. Неловко кривился в ухмылке: месяцем ранее я и подумать не мог, что закружусь с премьером Сиднейского театра в состязательном танце; что тот будет исподлобья сверлить меня взглядом и хитро улыбаться своей томной улыбкой. Однако его длинные пальцы цеплялись за мои кисти, а спина выгибалась изящно и грациозно. И я мог поклясться, что столкнулся лицом к лицу со столь отточенным исполнением впервые. Феликс, казалось, даже не моргал. Каждый из нас старался неосознанно перетянуть инициативу на себя, и все мысли отошли на второй план, и все обиды, оставляя за собой пустошь, что колко разрасталась в солнечном сплетении. На последней ноте юноша прижался своим щуплым телом к моему и тяжело выдохнул куда-то мне в ключицу. Я тоже замер на месте, не в силах пошевелиться и собрать воедино все впечатления от содеянного. В груди полыхало странное чувство восхищения и недоумения. Глаза мои забегали по студии, а холод чужого тела прошёлся по ребрам и вылился в щекочущие мурашки по всей спине. Руки мои безвольно повисли по сторонам, пока премьер, смотря куда-то в сторону, старался отлипнуть от своего подопечного. В глазах его я прочитал ту же гамму противоречивых чувств. Это был, черт возьми, не танец. Это была борьба. И вышли мы из него, как с поля боя, смотря друг на друга так, словно видимся в последний раз. — Та душка, с которой вы так мило тренировались после репетиции, — как бы невзначай бросил Феликс, перевел дыхание и водрузил на себя привычную маску абсолютной незаинтересованности. Я глупо поморгал, смерив чужой силуэт бегавшим взглядом. Слова его прозвучали как-то неуместно посреди такой многозначительной тишины. Я сжал пальцы в кулак, проверяя их работоспособность, и вопросительно изогнул брови, — к слову о партнере. Ее можно было бы натренировать, — балерун плавно опустил голову, стараясь заглянуть в мои глаза, устремленные в пол. — И для чего тогда было это представление только что? — вопросил я спустя долгую минуту тишины, привёл себя в порядок и уже более уверенно взглянул на Феликса, стиснув губы в единую полоску. — Скажем так, я хотел точно убедиться в твоем профессионализме, — тут же парировал наставник, словно только и ждал, когда его спросят, — в моём, надеюсь, ты теперь не сомневаешься. — Ой, замолчи, — я с напускным презрением сощурился и отмахнулся. С предыдущей сцены прошло от силы пару дней, а мастер всё не переставал подтрунивать меня за мою сентиментальность. Возможно, минутка слабости почесала его себялюбие, возможно, моё доверие прельстило ему. Но факт оставался фактом — спор полосой света прошёлся по восприятию. — Пошли, — игриво бросил мне наставник, воровато оглядываясь по сторонам и мелкими шажками направляясь в сторону коридора. Мне ничего не оставалось, кроме как закатить глаза, но, всё же, неторопливо проследовать за мастером, что грациозным лебедем проплыл по этажу, следуя в известном лишь ему направлении. Благо, сам центр еще работал, как и свет в помещении. Мастер нырнул в одно из них — на удивление тёмное и холодное — и тут же сел напротив зеркала. Эта комнатка ничем на первый взгляд не отличалась от нашей репетиционной, но что-то, всё же, могло смутить в повисшем полумраке. Невзрачная деталь. Феликс зашуршал чем-то в изящных ладонях, а после отрешённо указал на потолок. Я тут же воззрился туда, голову запрокинул — датчик дыма был выкручен, висел на одном жалком проводке и жалостливо раскачивался по сторонам. Когда я снова взглянул на мастера, тот уже чиркнул зажигалкой, и всё пространство вокруг него заполнил едкий запах дыма. — Ты серьёзно? — полушепотом вопросил я, делая шаг навстречу, но всё равно сохраняя расстояние между мной и Феликсом. Хоть тот и не стеснялся, беспардонно пялился, делая глубокие тяжки одну за другой. — Да, серьёзно. Но если ты будешь вести себя тише, — ответил премьер, кивая в сторону пустого коридора. Зал находился в самом конце второго этажа, и на одной стене зеркала умелые дизайнеры заменили окнами в полный рост с широким подоконником, чтобы можно было бросить на него сумки. Я плавно приземлился именно туда, и внимание мое привлек ночной город — то, что скрывалось за стеклом, являлось заунывным рёвом тысячи машин. За окнами демиург разбрызгал по темно-фиолетовому небу охристую краску, обозвав пятнышки яркими 'звездами'. Они безмолвно смотрели сверху, осуждали и бесстрастно молчали на мое любопытство. Хотелось дотянуться рукой, прикоснуться к раскаленным поверхностям светил. Через сонную дымку я представлял себя беспутным странником, вечно стремящимся к небесам. К возвышенному, недосягаемому. Всю жизнь я бесцельно тянулся к звездам, чудом не теряясь в беспросветной темноте. Даже не позволял себе выделить минутку, чтобы посчитать звёзды на бесконечных небесах. Узнать, сколько ночей потребуется для этого.***
Возможно, звёзды, укоризненно моргая, Осудят меня снова с поднебесья. Тогда и прошепчу я им: «не знаю, А может, я и правда обесчещен…»***
Возможно, что полярная звезда вдали Напомнит мне о днях, увы, ушедших. И не отпустит слабости мои, Не даст обидам стать хоть каплю ветше… Возможно даже, что кассеопея Сентиментальности упрямо не простит. Возможно, к небу я воздамся, шеей Стараясь дотянуться до орбит.***
— Ты не принимай близко к сердцу мой порыв, — томным голосом произнес Феликс, присаживаясь рядом и забираясь с ногами на деревянную поверхность. Сигарета так и тлела в руке его, а я принципиально не смотрел на собеседника. Только лишь отрицательно мотнул головой. — Если ты о танце, то я даже не думал о нем, — небрежно пожал плечами, тоже закинул ноги и искоса взглянул на собеседника, — м-м-м, разве что о том, что он бы неплохо вписался в концепцию третьего акта, — вопрошающе подметил. — Да, наверное, у нас получилось передать те самые чувства. — Растерянность и неловкость — это те самые чувства? — необдуманно брякнул я, слегка вскидывая брови. Феликс негромко усмехнулся с моей наивности и слегка подался вперёд, с любопытством сощурив тёмные глазёнки. — Это эмоции. А именно эмоции рождают при смешении те самые чувства в их самом чистом проявлении. Именно те, на которых мы играем в твоем балете, — он утвердительно кивнул своим же словам, а после покрутил в руках остатки папироски с бежевым фильтром, — может, сегодня последняя тяжка все-таки станет твоей? Я в замешательстве глупо поморгал, а опомнился лишь тогда, когда горящий сверток оказался в моей ладони. Маленькие скопления пепла оранжевыми огоньками разлетались с кончика сигареты. Я с вопросом посмотрел на зачинщика; пальцы подрагивали от обжигавших искр; но Феликс лишь прижал палец к губам, призывая меня сохранять молчание. Я вновь озадаченно уставился на папироску. Где-то сбоку маячило величественное ночное небо гудевшего мегаполиса, а предо мной восседал премьер Сиднейского театра, и в его шоколадного цвета радужке плескались туманности и звёздные скопления. Может, это и был самый подходящий момент для того, чтобы затянуться отравляющим дымом в первый раз? Дабы лишний раз не показаться нерешительным слабаком, я всё же обхватил губами картонку, а после неумело попробовал затянуться. Было противно от порыва слабости, хотелось ударить себя по лицу от детского соревновательного настроя. Но я уже успел показать свою неуверенность и слабость перед Господином Совершенство. И больше не был намерен тешить чужое самолюбие. Тут же неприятно защекотало в глотке. Сдержав подступавший приступ кашля, я раскраснелся, от лица убрал сигарету, чтобы дать себе вдохнуть нормально. Тянущее чувство сожаления смешалось с жжением. Я попытался всучить Феликсу обратно его папироску, но тот лишь смешливо качнул головой. Расплылся в фирменной чеширской улыбке. Это выражение лица его рассматривать дальше совсем не хотелось, поэтому я самонадеянно принялся за вторую тяжку, и та далась намного легче. Хоть от горечи на языке и хотелось плеваться. Как в романтической прозе, в то же мгновение по телу прошлась лёгкая волна нездорового озноба. С непривычки даже закружилась голова. Я зыркнул на самодовольного наставника. Лицо его на секунду скрылось за дымом сигареты. И мне хватило этого мгновения, чтобы отдать ему свёрток с завидной смелостью. Ведь в любой другой ситуации я бы предпочел скрыться. И не медля. А тут остался сидеть на подоконнике и умудрился сохранить оставшиеся крупинки своего достоинства. Феликс бросил окурок в пустой пластмассовый стаканчик, который всегда каким-то чёртом носил с собой. Я проследил за этим его движением и задал интересовавший вопрос: — Ты всё время заказываешь одно и то же кофе? Наставник слегка удивлённо приподнял брови, но тут же снова расплылся в ухмылке, принимая полулежащее положение и опираясь спиной об оконную раму. — Постоянство в таких мелочах — это своего рода самоограничение, — задумчиво ответил Феликс, невесомо касаясь стаканчика самыми кончиками пальцев, — оно восполняет недостаток в прочих способностях… — Думаю, тебе не совсем хорошо дается самоограничение, — подметил я, с вызовом вздернув нос. — Как это? — передразнивая мою интонацию, Феликс исподлобья уставился на меня, немного ощерившись. — Ты не ограничиваешь себя в желании травить свой же организм даже в рабочее время, — я указал на некогда продолговатую сигаретку в стакане в плену подтаявшего льда. Феликс взглянул туда же и с напускным возмущением прыснул: — Это не так работает! — он несильно толкнул меня в плечо, — и почему же 'травлю'? — Он токсичный. Да и воняет так, как будто кто-то уже сдох. — То есть, ты хочешь сказать, что от меня разит мертвечиной? — Феликс хмыкнул и вскинул одну бровь, приближаясь ближе. Я, ведомый мнимым опьянением и эйфорией, прошёлся носом по плечу наставника, демонстративно скривив лицо в гримасе отвращения, — ой, ну тебя! — Я от своих слов пока не отказываюсь, — скорее в шутку вбросил я, но тут же чёрные глаза напротив посерьезнели, вынуждая непосредственную улыбку сойти с моего лица. — А может, попробуешь убедиться в обратном? — прошептали губы наставника, на которых завис мой озадаченный взгляд на секунду-другую. Те выдохнули скопившийся воздух, а поджилки мои затряслись от абсурдности его слов и моих действий. Но я и возмутиться не успел. Чужие наглые губы прошлись по моей нижней, пользуясь смятением, а после уверенно впились в неё. Сердце ушло в пятки, а слова затерялись где-то на корню языка, когда чужое дыхание опалило ложбинку, подбородок. Я просто замер, не в силах пошевелиться от непонятных чувств. Господин Совершенство не смутился, наслаждался доминированием, обхватил моё лицо ладонями и углубил безынициативный поцелуй, прошелся языком по небу, и приятная щекотка заставила тело мое содрогнуться. Руки в защитном жесте вцепились в чужие плечи, впились в них ногтями и постарались оттолкнуть юношу рваным телодвижением. Я собирал крупицы осознанности по кусочкам, не сводя пустого взгляда с лица напротив. Пальцы переползли к чужой груди и сжали ткань футболки до болезненно белых костяшек. Губы сомкнуть не было возможности: Феликс слегка надавил на мои щеки, вынуждая разинуть рот, словно свинья на убое, которой на праздничном столе всунут в зубы спелое красное яблоко. Неутешительно. Цепляние за чужую одежду уже не так действенно возвращало в суровую реальность.***
Тебе плохого я не пожелаю, Лишь буду так же томно лицезреть, Как молчаливые туманности без края; Но мне непросто сделать это здесь. Возможно, в будущем премного пожалею, Ведь вновь кошусь на ту кассеопею, Что осуждающе придавливает к почве, Как ты, как силуэт в обрывках ночи…***
Позже я почувствовал слегка горьковатый привкус чужого дыхания и нотки клубничного бальзама. Органы чувств просыпались постепенно, и новая волна растерянности защекотала под чувствительной кожей. Приятный аромат казался самым мерзким запахом, хоть чертово Совершенство и после курения умудрялось пахнуть умопомрачительно. Словно нашатырь у крыльев носа — приторное смешение запахов выдернуло меня обратно, в происходившее. И я нежданно для себя же осознал, что так и не отпрянул, а руки давно уже покоились на чужой груди, перестав сминать хлопковую футболку. Даже подумать страшно было, адекватно расценить всю ситуацию. Хотелось провалиться, исчезнуть. Неуклюжее смыкание солоноватых губ моих вполне могло сойти за то, что я ответил на спонтанный поцелуй, а не просто смаковал клубничную субстанцию на языке и дёснах. Равносильно любовным ласкам с отражением. Дышать было непомерно тяжело с нависшей сверху тушей. Наставник приложил немало усилий, чтобы обездвижить меня. Он до боли сжимал мои запястья и держал их около себя. Туман все плыл перед моими глазами, а душе аж взвыть хотелось. Я стонал куда-то внутрь оппонента, сдерживая подкатывавший к горлу ком. Такой позор. И он не исчез бы, если б я закрыл глаза, ретировался. Болванчиком голова моя дернулась, слабо привалилась к плечу, а губы так и остались приоткрытыми. Оттуда стекала розовая ниточка слюны. Однако я не спешил ее стирать. Я мог оторваться, сбежать... Не виснуть безвольной мягкой игрушкой драного щенка, который ушки прижмет, будет податлив и бессилен. Подушечки моих пальцев пробежались по подбородку. Зачем я подначивал? Зачем дал себе слабость? И почему так странно тянуло внизу живота? — Ну что, пахло куревом? — Зачем? — отрезал я таким тоном, которым вымаливают у господа ответа те, кого заполнило по глотку безутешное горе, — почему ты это сделал? — А ты чаще подстёгивай и пялься на мои губы, — парировал Феликс, за что получил от меня злобный и предупреждающий взгляд, на который среагировал фирменной самодовольной улыбкой.