Craving

      Фука — красавица деточка, цветочек с яркими влажными лепестками. Фука плывет в сладком мареве, смотрит сквозь мир через наркотическую пелену, улыбается пьяно и нежно. Никто не останется равнодушным. Фука — женщина и ребенок, невинность и греховный соблазн; шагает по улицам города, упиваясь ласковым солнечным светом.       В воскресение можно. В воскресение происходят чудные метаморфозы. И вот уже благородный Сауседо теряется в толпе, бросая к ногам маску Мэнбоя. И грешники обретают крылья святых. Тащится через весь городишко за блинчиками Аксель, старательно делая вид, что не заметил развевающегося вслед за хозяйкой борделя шифона. Лелеет в объятиях консильери свои хрупкие розы. Где-то очень далеко Цезарь стругает из дерева маленькую девичью фигурку. Разбитые, уставшие, гордые и смертельно одинокие — Фука любит каждого их них. Фука плывет по оживленным улицам, сияя как лампадка в ночи, и люди откликаются на этот свет. Горожане знают — деточка Фука порочна, но нет в ней настоящего зла.       Улыбаются ей немного сочувственно, терпеливо разъясняют вещи, которых она не понимает. Кормят любимыми сладостями и рассказывают истории из жизни. О бакалейщиках, врачах, выросших детях и недовольных соседях. О донах, воюющих по привычке, о скорых похоронах. И Фука слушает, блестят влажно поддернутые наркотической дымкой глаза. Она не понимает половины из того, что ей говорят.       Фука давно знает этот маленький городишко: все тайные тропки, по которым идет ночной трафик, каждый магазинчик, в которых всегда полно презанятных вещиц. Фука влюблена в этот город, в каждый его порок, в мельчайший изъян. Каждое воскресенье она без опаски бежит к своему мистеру Грею. Развевается прозрачный шифон вслед за легкой походкой, как воздушное облачко пара. В церкви немноголюдно: мало кто в городе верит в святость. В городе, что создала добрая ведьма, правит сталь и порох, и дым. В городе растут красивые цветы, и добрые люди, живущие под надзором бессмертных донов, делают из них наркотик и яд. Мертвые проститутки улыбаются из темноты. И Фука, славный цветочек, в своих наркотических снах улыбается им в ответ. Мистер Грей читает проповедь о бескорыстной любви. В первых рядах сидят чьи-то тучные жены, крепко стискивая плечи своих любимых детей. Фука смотрит на этих маленьких сорванцов с огромными глазами и непослушными вихрами волос.       Она улыбается; скоро они подрастут и придут в её дом. Они всегда вырастают и всегда приходят к ней. Голос мистера Грея тягуч и проникновенен. Взгляд мужчины проносится над людьми, безошибочно выискивая среди них своего самого преданного последователя. Дориан-священник взывает к своей пастве, призывая их души открыться Божьему свету. Жаждущий взгляд мистера Грея обещает Фуке низвержение в ад. Девушка изо всех сил стискивает свои бедра; окружающий мир становится ей совершенно не интересен. — Ах, мистер Грей, — тихо и сладко вздыхает она, когда он поднимает вверх два пальца и смиренно произносит: «Аминь!». И прихожане вторят своему пастору, вибрации их общего хора проносятся по телу Фуки, как громогласное признание в любви. Их взгляды встречаются, впиваются друг в друга, — алчущий и невинный, — и вселенная взрывается; разлетается ошметками, падает золочеными лентами к ногам Фуки, пока окрыленная паства слепо тащится на свет. — Вы были великолепны, мистер Грей, — восторженно восклицает Фука, когда проповедь подходит к концу. Разбредаются люди из церкви, толпятся и громко перешептываются, бросая косые взгляды на дурочку Фуку. Они всё знают. А если не знают, то точно догадываются. О опиумных вечеринках и вздутых венах, о девочках из окрестностей, что приходят на улицу Оскара Уайльда и исчезают там навсегда; о Фуке, которая то ли пленница тех стен, то ли их новая хозяйка. О её отношениях со священником из церкви, о её отношениях со всеми мужчинами, которые хотели бы оказаться на месте этого священника.       Дориан проводил бесцветным взглядом последнего прихожанина. Тоненького мужичонку в большой шляпе, прячущего изуродованную левую руку под плотным вельветовым пиджаком и не пропускающего ни одной службы. Десять лет назад он проводил свои воскресения в пьяном дурмане, сжимая стакан виски в одной руке, а второй тиская зад одного из многочисленных жиголо в борделе. Время, бедность и мужское бессилие сделало его набожным. Тяжелая дверь захлопнулась. Фука стояла за алтарем, сцепив руки в замок за спиной, и, покачиваясь, разглядывала витраж. В огромных глазах отражались святые и мученики, сплетенные змеи и греховодники, пораженные пламенным мечом. Безгрешны девы, с обнаженными грудями, и склонившиеся перед ними обрюзгшие старики. Дориан улыбнулся. — Тебе нравится то, что ты видишь, моя госпожа?       Фука хихикнула и смех её звонко прокатился по нефу. — Мне нравится, когда ты называешь меня госпожой, мистер Грей, — легкомысленно ответила она, обернувшись. — Или мне стоит называть тебя пастор Грей? Святой отец? Фука обворожительно улыбнулась, острый язычок скользнул по её губам, соблазняя Дориана. Она обошла алтарь, скользнув пальчиками по страницам открытой библии, и встала перед ним. Нежные пальчики Фуки, которые дарили ему столько удовольствия, юрко скользнули под черный пояс, обернувший талию Дориана, к пуговице на сутане. — Мне скучно, святой отец, — соблазнительно шепнула Фука в шею мужчине, оставив на коже невесомый поцелуй. — Отпустите мне этот грех.       Дориан почувствовал, как девушка потянула за пуговицу. Её большие, наполненные туманной поволокой и желанием, глаза смотрели на него с обожанием. Святая. Дориан не мог припомнить другой такой женщины, с которой делил постель и которую так отчаянно желал. Он использовал свои связи, заманил её в клетку, прутья которой — порочные наслаждения и сладкие грезы. Он украл её, как старые обрюзгшие коллекционеры крадут приглянувшиеся им предметы искусства; он окутал её лаской и болью, жестокостью и величайшей милостью. Он брал её бесчисленное множество раз и столько же раз позволял себе отдаваться.       Дориан обманулся, потерял власть над борделем; и ни капли об этом не жалел. Его вела страсть, вспыхнувшая мимолетной искрой. Эта искра разгорелась пожаром, в котором Дориан Грей явственно увидел свое одиночество. И спасение от него. Он смотрел на Фуку издалека. И представлял её в постели. В своей постели. Дориан знал, что это случится. Уже тогда он знал, что однажды возьмет её лицо в свои ладони и Фука будет смотреть только на него. Он знал, что будет целовать её, держа за щеки, и получать в ответ не менее страстные поцелуи. Что Фука будет желать его, что он войдет в неё, как наркотик входит в вены. И останется там навсегда. — Тогда, моя греховная госпожа, вы должны исповедоваться, — проникновенно ответил Дориан, мягко разворачивая девушку к себе спиной. Он прижал её к своей груди и склонился над ней, вдыхая запах её волос. Фука задрожала, тело её напряглось в ожидании его искусных ласк. Она ещё помнила то время, когда была просто вещью, которую он желал, и удивлялась тому, насколько приятно это было. — Я. не знаю, как, — сладко выдохнула, прогибаясь и бесстыже притираясь ягодицами к паху мужчины. — Дориан… — Мне подсказать вам слова? — усмехнулся мужчина, нежно кусая ушко девушки. — Да.       Пульс Фуки бился как бешеный. Кровь стучала в ушах. Она собиралась предаться удовольствию прямо в церкви. В месте, где ещё несколько минут назад прихожане слушали проповедь о чистой любви. Дориан подтолкнул её к алтарю. Фука прижалась животом к лакированной поверхности, расставив в стороны ноги и соблазнительно прогнувшись в пояснице. Она знала, что Дориан смотрит на неё и глаза его становятся почти черными от нахлынувшего возбуждения; что сейчас он подойдет к ней и возьмет так, как брал бесчисленное количество женщин до неё. Фука думала об этом, — представляла в голове всех тех блондинок и брюнеток, с пышными формами, с физическими уродствами, которые отдавались Дориану Грею — и между ног у неё становилось нестерпимо горячо. В жизни Фуки было не так много мужчин, она могла вспомнить их лица. Дориан давно никого не запоминал.       Фука подняла голову вверх. С витражей на неё смотрели святые. Она снова ощутила волнительный трепет в груди. Руки Дориана скользили по её бедрам, поднимая струящиеся складки шифоновой юбки. Голова Фуки отключилась, она тут же забыла обо всем. Голос Грея казался ей таким далеким, как эхо запретного леса… — Credo in unurn Deum, — медленно прошептал он ей на ухо, прижимаясь сзади. — Повтори, моя госпожа. Повтори. Повтори. От голоса мужчины по загривку Фуки пробегали волнительные мурашки. Он превращал её в саму чувственность. Кожа, которой касался Дориан, пылала. Колдун и обманщик, мистер Грей, он мог часами пытать Фуку в своих руках. — Моя птичка, — тепло усмехнулся мужчина, оглаживая внутреннюю сторону её бедер. — Ты должна повторить мои слова. Или всё закончится. — Credo in unurn Deum, — задыхаясь от мучительного возбуждения, простонала Фука, сжав бедрами его руку. — Ах, Дориан, ты жесток. Да, мистер Грей действительно был жесток. Секс с ним не был похож ни на что естественное. Он напоминал Фуке пожар, и она сгорала дотла. Ни один её любовник не мог сравниться с ним в изобретательности любовной пытки. Алфани был по-детски очарователен и искренне старался сделать Фуку счастливой. Мэнбой оказывался слишком предупредителен: его любовь была чутка и походила на теплые морские воды, которые качали её на волнах.       Дориан Грей рвал Фуку на части. Рядом с ним исчезало само время. — Patrem omnipotentem, — прозвучало прямо в ухо Фуке, и она тут же повторила эти слова. Она не знала их значения. Не знала, молит ли бога о прощении или закладывает душу дьяволу. Рука Дориана жадно скользила по её телу: от мягкого изгиба бедра к острому холмику груди. Фука дышала глубоко, она страстно желала отдаться ему прямо сейчас. Пальцы второй руки мужчины скользнули под ткань её белья, с легким нажимом провели по пухлым влажным губам. Девушка застонала, и эхо оглушительно прокатилось по благочестивой тишине. Она скулила и всхлипывала, мертвой хваткой вцепившись в края алтаря. Широкая ладонь увесисто ударила по ягодице девушки, и она, подавившись воздухом, затихла. — Негоже кричать в церкви, моя госпожа, — усмехнулся Дориан, из последних сил контролируя свое возбуждение. Фука была его ядом. Его единственным способом справиться с убийственной скукой собственной вечности. И Дориан не собирался так просто от этого отказываться.       Собственные пальцы подрагивали. Мужчина разрывался на части от желания взять Фуку прямо сейчас и продолжить мучать её, удовлетворяя свою садистскую натуру. Он обожал Фуку, он желал её; желал мучать её. — …factorem caeli et terrae, — с кривой усмешкой протянул Дориан, нетерпеливо погружая пальцы в горячее лоно. Фука забилась в экстазе. Грубость и непредсказуемость мужчины заставляли её терять себя, терять собственную человечность.       Возбуждение хлестало током, било по нервам, и Фука с радостью отдавалась этому безумию. Она захлебывалась стонами, почти кричала, заходясь шалым восторгом от этих грубых ласк. От святого отца. Ловкие руки Дориана играли с её телом, как с говорящей игрушкой. Он щипал её соски, и Фука сдавленно всхлипывала; тер набухший клитор, задевая ногтями чувствительную кожицу, и Фука стонала в голос, шало улыбаясь безразличным святым. — factorem… — всхлипывала она, беспомощно пытаясь насадиться на его пальцы, -… factorem… О, Боже!       Стало мокро и горячо сразу и везде. Фука текла, сгорала и таяла, как восковая свеча, в руках Грея. Она билась в его руках, когда он сжимал её клитор, скулила, как сука в тот момент, когда зубы Грея смыкались на её загривке. Её трясло, било и лихорадило одновременно, и Фука задыхалась от счастья. — …caeli et terrae… Выдохнула она и спрятала пылающее лицо в изгибе локтя. Говорить больше не было сил. Особенно, когда пальцы Дориана так умело держали её на грани экстаза, играя с чувствительным клитором, натирая и оттягивая его. Ей было до одури хорошо. Так прекрасно, что, войди сюда сейчас кто-нибудь, она вряд ли бы заметила это. Дориан на ощупь расстегнул пуговицы своей сутаны, шало и торопливо приспустил вниз штаны. Собственное возбуждение било молотом по вискам. Он сжал ягодицу Фуки и снова ударил по ней, крепко, с оттягом. Фука вздрогнула, призывно вильнув бедрами, и сладостно всхлипнула. — Хочу. Хочу свою награду. По губам Грея скользнула кривая усмешка. Фука завела руку назад и поспешно потащила свои трусики вниз. От того, как она это сделала, в горле у мужчины пересохло. Он сглотнул. Пальцы девушки скользнули меж влажных складочек, раздвинули их, приглашая. И Дориан натурально поплыл. Он скользнул сразу на всю длину, до упора. Фука взвыла и, выгнувшись дугой, вцепилась пальцами в волосы у него на затылке. Дориан трахал её шало и глубоко, заставляя закатывать от восторга глаза. Жаркие стоны Фуки волнами прокатывались по нефу, разбиваясь о стены церкви. Руки Дориана были везде. Они сжимали, царапая нежную кожу груди, опускались ниже, стискивая бедра девушки, и не позволяли ей отстраниться. Его губы скользили по её шее и плечам, язык собирал солоноватый пот и мелкую дрожь. А потом Дориан находил её губы и затыкал её рот поцелуем, таким же безумным и горячим, как их секс. Фука чувствовала, что задыхается. Она падала, готовая выть и скулить от адского наслаждения. Но Дориан держал её так крепко и трахал так сильно, что ей оставалось только покорно принимать его, старательно выгибаясь и насаживаясь на крепкий стояк.       Дориан чувствовал жар и тесноту. Сердце бешено колотилось где-то в районе горла и, казалось, сейчас остановится. Мужчина жадно хватал ртом сгустившийся воздух, заглатывая вместе с ним настоявшийся запах смазки, пота и благовоний. Чем не гребанный бордель? Фука в его руках дергается, в её длинных ресницах прозрачными бриллиантами — непролитые слёзы. Она не сопротивляется, глазищи огромные, пьяные, смотрят на остаревших и нищих святых. В горле Дориана булькает непрошенных смех. Он стискивает ягодицы Фуки, натягивая её на себя, и она сжимается, как девочка, стонет надрывно. Бьет, хлестает по ягодицам и бедрам, от чего девушка давится стонами, а потом — скользит ладонью по её груди, царапая чувствительные соски. Фука снова сжимает его в себе и перед глазами Дориана проносятся черные звезды. Когда-нибудь он построит новую церковь и заставит всех молится её разведенным ногам. Они будут поклоняться ей и целовать мраморные ступни. И спермой будет залит весь алтарь.       Но это потом. Сейчас он накрывает ладонью её горло и стискивает его. Фука бьется в его руках, её тело сводит судорога, гортань ходит туда-сюда под стальной хваткой. Прекрасная. Фантастическая. Из её рта тонкой струйкой стекает слюна и Дориан подается вперед, широкими мазками вылизывая её подбородок и рот. А внутри всё ноет и скручивается, рвется в клочья и горячая, тесная дыра кажется пропуском в рай. Дориан почти приказывает себе перестать душить Фуку. Убирает поспешно руку, и девица давится кашлем, падает грудью на алтарь, сильнее выпятив аккуратный зад. Сквозь пелену удовольствия, Дориан видит, как девушка ныряет рукой между своих ног. И уже через минуту надрывно воет, кончая. Она шептала что-то, захлебываясь дыханием, став мягкой, как расплавленный воск. Пыталась обернуться, смотря на Дориана испод опущенных ресниц; жадно, голодно, как дикий зверь. Этот взгляд рвет душу на части. Если она ещё у Грея осталась. Он схватил Фуку за плечо и требовательно впился ей в губы. Скользнул языком меж раскрытых губ, по-хозяйски, не оставляя ей шанса на сопротивление. Как будто она хотела сопротивляться. Дориан трахал её ещё каких-то несколько долгих, наполненных экстазом и болью, минут, а потом излился в горячее нутро, отдаваясь затяжному оргазму. Когда он приходит в себя, то первым делом видит Фуку. Возбуждение стекает по нему каплями пота, бьется где-то на границе всего. Дориан протягивает руку, самолично приводит в порядок одежду девушки. Фука стоит, как фарфоровая кукла, в глазах — пустота. Ей тепло и сладко. Дориан опускается перед ней на колени, поднимает юбку и с задушенной нежностью целует косточку лобка. Натягивает белье. Безумно хочется промочить горло. Безумно хочется рухнуть на прохладный шелк простыней и крепко закрыть глаза, бездумно качаясь на волнах этой неги. Фука склонила голову на бок, смотря на Дориана, и думала обо всем и ни о чем сразу. В том числе — о том, что любить Дориана Грея нисколечко не больно, что бы там не говорил Мэнбой. Когда мужчина поднимается на ноги, она тут же обнимает его, обходительно одевает и быстро клюет поцелуем в подбородок. — Спасибо вам, святой отец, — шепчет она, ластясь к нему, как большая сытая кошка. В её больших раскосых глазах плещутся холодные воды, чудовища рвут друг друга в мясо, раздирая хитин и добираясь до гладких белых костей. Ничего прекраснее Дориан в своей жизни не видел, в очередной раз убедившись, что во всем этом чертовом городе он один был достоин получить её.       Фука выскользнула из церкви первая. Юркнула на солнечный свет, как длиннохвостая лиса, только улыбнулась на прощанье. От церкви до улицы Уайльда — пять кварталов лабиринта широких улиц. Она плывет в людском потоке, смотрит прямо перед собой, город вошел в неё, словно музыка, словно дикая симфония. Мужчины с деньгами, смотрящие на женщин по-особенному, женщины, желающие совершать преступления. И те, кто готов за это платить. — Мисс Фука? Она подняла глаза. Какое-то время в них плескалось вежливое любопытство, но скоро аккуратные бровки поднялись вверх. По губам скользнула тонкая улыбка. — Дон? — почти спрашивает она, отчего мужчину едва ли не передергивает. — Карамия. Как давно я не видела вас.       Фука не врет. Карамия не видел её с тех пор, как заглянул на кладбище в поисках информатора. Фука была прекрасна: в черном и красном, с томным, печальным взглядом из-под ресниц. Карамия был готов откусить себе руку, которой возжелал увести девушку за собой. — С вами всё в порядке, мисс Фука? — торопливо спросил он, делая порывистый шаг вперед. — Вы? — Карамия умолк, окинув девушку взглядом. — Вы хорошо себя чувствуете?       Фука склонила голову на бок, по-птичьи, стрельнула глазами да так, что сердце у Карамии взвилось к гортани. Что там говорил Кирие? Наша маленькая мисс давно сбросила подаренные тобой платья, теперь она носит кружева улицы Уайльда. Карамия видит: не обманывал его консильери. — Почему я должна быть не в порядке? — протянула она, начиная наматывать на палец прядь. Это почти гипнотическое действо, Карамия залип на него, как на вращающееся колесо иллюзиониста. Он судорожно втянул носом воздух, стремясь избавиться от наваждения. По затылку обухом било: забери, спрячь, защити. Карамия выглядел раздавленным. — Мистер Карамия, — вдруг раздается голос Фуки чересчур близко, мужчина поднял глаза и чуть собственным языком не подавился. Девушка почти прикасалась носом к его носу, он чувствовал её обжигающее дыхание на тонкой кожице своих губ. — Вы кажетесь очень несчастным, мистер Карамия, — выдохнула она, не отрывая затуманенного взгляда от дона, от тембра её голоса волоски на загривке Карамии вставали дыбом, а внизу живота тугим жгутом стягивалось болезненное возбуждение. Блондин крепко сжал челюсти, острые клыки больно царапнули по внутренней стороне губы. Хорошо же Грей её надрессировал. — Вам кажется, синьорина, — надрывно, зло. — Вам действительно кажется. Карамия сглотнул вязкую слюну. Ком застрял в горле, ему было невыносимо смотреть на Фуку. Она всё ещё была на расстоянии нескольких миллиметров; нескольких грёбаных миллиметров, за которыми скрывалась целая пропасть. Его мир против её. Раскаленный ствол пистолета и душная спальня во французском стиле. Стоны раненых и умирающих против сладострастных вздохов, с которыми зарождается жизнь.       Он должен быть аккуратен. Должен быть благороден. Он должен… — Вы должны посетить меня, — без изысков говорит она, словно прочитав его мысли и вдребезги разбив защиту. — Я соскучилась, Карамия. Розовый кончик языка быстро скользнул по нижней губе. Дон мафии явственно ощутил себя мальчишкой, которому первая эрекция напрочь отбила мозги. Фука словно была везде, заполнив собой все пространство. Карамия втянул носом воздух, желая одновременно прекратить эту пытку и остаться здесь навсегда. Упрямое сознание твердило ему, что эта девушка — не их синьорина; телу дона было глубоко наплевать. — Я не смогу, синьорина, — холоднее, чем того хотел, ответил блондин. — Простите меня. — Вы придете, — качает головой в ответ. — Вы хотите прийти. — Да. — Это ответ? Это было так просто. Фука уже мысленно подбирала слова, которые он ей скажет. Карамия был её первым лучом света в этом мире, её добрым опекуном. Она думала, что любила его, но это было ложью. Настоящую любовь ей показал Дориан Грей. Она хотела поделиться этим открытием с Карамией: как можно сгорать под луной и звездами, и продолжать гореть под испепеляющими солнечными лучами. Но, вместо того, чтобы сказать хоть что-то, дон мафии только улыбнулся ей; тускло, остервенело. От этой улыбки по телу Фуки пробежала морозь. Он отвернулся от Фуки легко и зашагал прочь, ни разу не обернулся. Скоро поток людей пожрал тело дона — и кусочка не оставил. Фука смотрела ему вслед, даже когда смотреть было не на что. Она, словно живая статуя самой себе, застыла, примерзнув к брусчатке. Она вспоминала расплескавшийся мед на дне глаз её Карамии. И то, что больше не был способен увидеть никто. Яд. Это был яд желания, как называл его мистер Грей. Яд удовольствия, который, рано или поздно настигает каждого мужчину. Он приведет Карамию на улицу Уайльда. Или убьет. Фука довольно прищурилась, скользнув пальцами по местечку, в паре сантиметров ниже пупка. Он обязательно придет.