Пьяница балет

Озаки, оставив руку на полированном дереве станка, подалась в сторону и сощурилась, силясь разглядеть маячившую фигуру Чуи во входных дверях раздевалки. Его все не было, хотя обычно он не опаздывал, если не забывал трость в спальне в периоды ремиссии. Слово это произнес доктор в один из пасмурных вечеров, усмехаясь и сверкая глазами, и Озаки так хотелось спросить у него значение, что она совсем забыла на секунду о свойственной ей скромности и такте, и настолько напряглась, тягостно формулируя вопрос со сжатыми в кулак пальцами, что так и не успела внятно поинтересоваться. Врачебный халат мелькнул перед глазами и испарился. Побежать за ним было немыслимо. Не то чтобы из-за характера: время была рабочее, танцевальное, и лихо бы ей прилетело, посмей она им пренебречь. Но доктор скоро позабылся, неизведанное слово худо-бедно записано на листочке, а Чуи все не было. Волнение пробегало дрожью по спине. Вдруг он упал к ним по пути или, что хуже, не захотел приходить, посчитав их недостойными его присутствия. Так прокомментировала некоторое время назад Агата, пожав плечами, и спорить никто не стал. Кто ж знает, вдруг правда, на судью тренерской подноготной никто не претендовал никогда. Мысль начать его обсуждать казалась несбыточной и непонятной. Девочки не преминули бы оборвать друг друга на полуслове. ≪Ну зачем, чтобы расстроиться? ≫ — дулась Элис, всплескивая руками. И тему переводили. Разговоры о нем относились к смердящим ранам, к которым лучше бы не прикасаться, чтоб они не принялись по новой ныть. Озаки протерла слезящиеся от напряжения глаза и медленно, как будто ее мог увидеть кто-то нежелательный, перевела взгляд на одно из низко расположенных окон — и снова завертела головой, изрядно изнервничавшись. — Озаки, — позвала ее Акико, повисшая вверх тормашками на станке и в обычной манере улыбающаяся чуть кривовато и даже некрасиво. — Ты что башкой крутишь? — Не выражайся, — Агата свела бровки и вздохнула, источая все разочарование, только содержащееся в человеке ее лет. — Ты мне не указывай, ага! Так что? Озаки проводила взглядом Гин, ковыляющую вдоль зазеркаленной стены, и учла несколько немаловажных вещей о себе: во-первых, настолько боязливых существ, как она, не отыщешь. Во-вторых, от этого стоило отучаться в срочном порядке. Она развернулась на пятках, подпрыгнула и приземлилась за пару шагов до углубления в стене, куда было вставлено окно. Невольно глянула вверх — огромный прямоугольный сгусток слепящего света казался ненастоящим. Чуя ценил высокие потолки и солнце, потому залы, отведенные под их тренировки, исполняли обязательство сверкать окнами во всю стену. И только здесь ко всему прочему нашлось небольшое окошко, незнамо как пристроенное ремонтниками, и непонятно, у кого нашелся эксцентричный вкус в обустройстве помещения: у директора или нанятых дизайнеров. Но даже с ним пришлось повозиться: ставить ногу на батарею, поднапрячься и влезть в кои-то веки на подоконник. Когда она крутила ручку, Элис, кажется, сказала что-то насчет неожиданной смелости, но у Озаки так дух захватило, что на радость времени не осталось. Высота второго этажа вызывала трепетный вихрь внутри, возрастающий до самого горла. Озаки сжала его рукой — так, на всякий случай, — и, положив пятерню на стекло, высунула голову. Происходящее в зале вмиг растеряло важность, уступая машинам в пробке, исходящим визгами гудка. Проще — бибикалки, но от подобных интерпретаций Агата морщилась как от боли, и Озаки решила переучиться на что-то более нейтральное. Элис, к слову, было глубоко до лампочки, на что распространялась брезгливость подруги, поэтому она не смущалась коверкать на свой лад — бибика, кричушка, оралка. Совсем близко пролетел воробей, истерично махающий крыльями и крутящий нечто схожее на неровный кульбит. В Озаки чуть было не проснулся рефлекс похлопать ему, но она быстро сообразила, что свалится либо назад навстречу к полу, либо вперед к неизвестности — или к сломанным ногам, если повезет упасть в кусты. Взгляд скакал от одной интересности к другой, с жаром, даже с азартом желая выцепить все за короткое время, пока она может это сделать. А может, и долгое, кто знает, куда Чуя запропастился, в любом случае, это сугубо его дело! Расчерченный асфальт, валяющиеся разноцветные мелки, лужа, напавшие на хлеб оголодавшие голуби, податься левее — внушающий тревогу шлагбаум. Вдруг резко бабахнет, когда под ним проходишь? Забор, палисадник, закрашенная надпись на обшарпанной стене объявлений, еле заметный магазин в окружении сосен справа и, что самое интересное, мальчик, гуляющий с кошкой на поводке. Такого Озаки себе и представить не могла, нет, ей бы в самом странном сне не приснилось бы подобного. Разве это не животное для дома, разве не собак нужно выгуливать? Озаки хотела пролезть чуть глубже, но не успела, расширив глаза от испуга — ее обхватили за талию и стянули с подоконника. Захотелось возмутиться. Она ведь только начала, а он… Озаки коротко вздохнула, подавилась и покашляла, прикрывая ладошками рот. — Чуя… — Ты чего это? — он улыбнулся, щелкнув ее по носу. — Приболела? И кто у нас отлынивает? Часом не ты? — Нет! Я думала, мы думали, ты не придешь уже, а то так долго, и… Чуя с громким смешком опустил ее и подтолкнул к станку. Озаки боялась обернуться и от испуга не решилась заглянуть в глаза, пока была особо близко, и теперь могла только гадать, в духе ли он. Оставалось надеяться, что не разозлился на нее за окно. Опасения были напрасны. Он прогнал позиции как ни в чем ни бывало, удивительно обходительно поправлял руки и почти не похрамывал. Как будто опоздание вселило ему веру в безупречное будущее, замыленное ранее ≪кривыми ногами≫, ≪деревянными стопами≫, и ≪тугими мышцами≫. — Элис, локти. Ты не водишь ими с целью глаз пробить, ты ими побуждаешь как минимум истечь слюнями. Она с нагловатой улыбкой кивнула — видимо, замечание про удар пришлось по вкусу — и ответила, почти не разжимая губ: — Ага, хорошо. Ой… Чуя кинул на нее нетерпеливый взгляд. — Что я говорил… Она не стала ждать, пока он закончит, и приложила указательный палец к губам. Зашипела. Чуя доброжелательно усмехнулся, что вызвало бурю безмолвных эмоций у девочек, судя по выражению лиц, и выразил одобрение, легонько хлопнув Элис ладонью по щеке и тем самым направив ее голову в нужную сторону. Озаки поверить не могла. И тренировочное ведь время, занятое, а он не пойми что вытворяет. Если бы Чуя в ту же секунду вскочил на голову, она бы не сильно удивилась. — Забыл, девочки. Мы же с вами не поздоровались! Снова тыкнул Озаки в нос, отчего она крепко зажмурилась и постаралась перевести дух. Чуя уже пустился в центр зала и расставил руки. — Это, дорогие, реверанс, мое почтение вам, — и вытянул носок в сторону, завел за него другую ногу, кивнул на Гин, в задумчивости притихшую, и озвучивать ей просьбу не пришлось. Она вышагнула из строя, выучено улыбнулась и поздоровалась, вестимо, с Чуей. Он это заметил: — Развернись. И повторенную преамбулу вняли уже девочки, Озаки, правда, так и не поняла, к чьей чести нужно начинать занятие таким образом. Но тряхнула головой, мигом позабыв об этом, и мысленно запустила магнитофон с заевшей пластинкой, проговаривающей мотивационные фразы. Пусть тренер и вел себя на диво дружелюбно, на совесть его понадеешься — сгоришь в адском пламени. Так комментировал господин Рэмбо, после девичьим хором передразненный на разные лады. Ярко выраженный акцент давал повод для веселья, что не скажешь о проговаривании Чуей некоторых балетных элементов — тут, конечно, никто не смеялся, все выслушивали с профессиональной серьезностью.  — Включаю музыку, — Озаки очнулась, когда Чуя подошел к колонке, пылящейся на столе. Иногда он подолгу не впускал уборщиц, из-за чего зал постепенно зачернялся до неопознанных разводов на полу. Брезгливо провел по ней пальцем, параллельно включая ноутбук. Девочки смотрели приоритетно в потолок и стены. Озаки — на Чую, пока он не поднял голову и не встретился с ней взглядом. Захотелось втиснуться за кадки с цветами в углу и накрыться пледом от греха подальше, она даже представила это, мысленно обретаясь в спасительном оплоте, но нашла себя под его упорным взглядом. Позиция ног, рук, выпрямить спину, расслабить шею, что он хотел — загадка. И только взяв пульт от колонки в руки и отыскав Шостаковича, он выдал лаконичное: — Угомонись, дура. Озаки выдохнула. ** Гин сидела на низкой скамье в раздевалке, сгорбившись и погрузившись в мысли, не имеющие места для любопытных подруг, подлезающих кто сбоку, кто спереди, и с различными интонациями и формулировками наперебой выуживающих из нее: что нового она узнала, раз настолько погрузилась в задумчивость? Только Озаки прислонилась ухом к двери, ведущей в зал, и прикрыла глаза как бы в полусне. Скорее всего, подумала Гин, у нее опять сердце болит. Она часто жаловалась на него, просила приложить руку и подтвердить или обрушить опасения. — Не бьется, да? — беспокойно выдыхала она в бессилии и хлопала слезящимися глазами. Тогда в разговор, независимо от того, участвовала ли она в нем ранее, вступала Акико, щупала ей пульс и спокойно выдавала, что живая она, и сердце бьется, никуда не девается, дурочка ты, только оно от чего-то совсем медленное. Пугающе. — Гин, — вырвала ее из раздумий Элис. — Слушай, Гин, ты меня уже достала. Хочешь — рассказывай, не хочешь — сдались мне твои байки? — Уж не знаю, как тебе, — пустилась в полемику Агата с покровительственными нотками в голосе, к коим привыкать было, помнится, на диво нелегко, но выбора не предоставляли. Поступать так — их кредо, ведь легче смириться, чем бесплодно исправлять заведомо подпорченное и не до конца объятое умом. — Но мне было бы очень, очень даже интересно разобраться! — Я видела господина Рэмбо, — быстрее прервала Гин Элис, по виду готовую вступить в перебранку. — Он говорил о чем-то с ним. Я смотрела через щель. И он, что ли… — Гин зябко поежилась и до боли потерла плечо то ли в попытке согреть себя, то ли сбиться с одолевающей мысли. Казалось, потоку нет конца, но Акико так сжала ее руку, присев рядом на корточки и заглянув в глаза, что Гин выдохнула. От кого полноценная поддержка исходила без всяких исключений — так это от нее, и сердце ее совсем не черствое, не ≪подернутое илом≫, сколько бы она об этом не заявляла. — Он улыбнулся и спасибо сказал… Акико на все кивала, поглаживала ее по руке, и смотрела понимающе проникновенно. Когда Гин сглотнула, переводя дух, она ровным тоном, подавшись вперед и кивнув, спросила: — Выступление? — Большое. Много людей будет. Даже больше, чем в прошлый раз. — Нехорошо, — согласилась Акико. — Давно такого не было. — Так он же отказался больше позориться и… это… прикрыл лавочку, — Элис спрыгнула со скамьи и подошла к Озаки. — Элис! — осадила ее Агата. — Подбирай слова. — Ты надоела мне! И откуда только взялась такая цаца голубых кровей? — Да заткнитесь! — прорычала Акико и вскочила, оттолкнув метавшую молнии Элис от Озаки. — И что с тобой, в самом деле, такое, а? Что ты застыла? Озаки вскинула голову, с дрожащими губами не сводя взгляда с бетонного потолка, окрашенного в белый. Скрупулезно осматривала каждую трещинку, натужно надувая щеки и выпуская воздух через ноздри. Ее лицо становилось все несчастнее, плачущая гримаса явственнее нарастала с каждой секундой. Акико занервничала сильнее всех, она не могла видеть плачущую подругу, в особенности когда у нее что-то болело, а тут фоном страдала еще и Гин по известной всем причине. Но Озаки ненавидела прилюдно плакать, считая это позорным даже в свои года, отчаянно сдерживалась и давала себе волю только при самой Акико. Но что-то растрясло ее внутри и как теркой раскрошило. Слезы стояли в глазах, намереваясь выплеснуться в любое мгновение, стоило Озаки только моргнуть или опустить голову. Видно было, что она не дает себе спуску, и становилось некомфортно. От детей, возымевших характер раньше обычного, особенной такой, всегда остается странное послевкусие, словно ты наткнулся на что-то неприятное из-за обычной неестественности. Гин не помнит, где конкретно услышала дикторскую интонацию, проговаривающую ее личную правду, которой она всецело отдалась, может, случайно щелкнула по взрослому каналу и также случайно запомнила фразу слово в слово, транслируя в подходящих ситуациях — молча, конечно, в мыслях. — Я… — наконец сипло начала Озаки, придерживая горло как будто в попытке усмирить его. — Задержалась, когда вы все ушли на перерыв. И… подошел ко мне… нет, так, бочком прошел, и не посмотрел на меня. Сказал, что плохо, очень плохо, и я ему… — тут она замолчала и с силой сглотнула, следующие слова безудержно проревев: — Не понравилааась! Девочки вздохнули с явным облегчением, несмотря на необычную истерику подруги. И вправду, когда человек с самой стойкой душевной организацией устраивает такие сцены, тут уж обо всем на свете подумаешь, но не о обычнейшем явлении в их узких кругах. Но, оправдания слез Озаки ради, он никогда не выделял для ругани или обычного замечания, а чтобы так без всех — это крайность. Она ее болезненно постигла. — Не понимаю, почему так… понять не могу… девочки, мне уже вещи собирать? Пискнув это, Озаки взяла ладонь Акико в свою и прижала к груди. Почувствовала привычное тепло. То было специфическим ощущением, что, может, тебя и помянут нечестным словом, хлопнут по лбу, пригрозят разрубить, но будут помнить любые подробности чужих душевных мук и помогать выкарабкиваться из них. Так всегда. Без каких-то там ≪но≫. — Глупая, что ли? — слабо улыбнулась Акико. — Он мне столько говорил проваливать, уже не вспомню. Скажите же? — Ага. Тебе особенно. — И совсем незачем быть такой противной, Элис, — Агата устала нравоучать и подошла к Озаки, перехватив ее руки. — С этим нельзя ничего поделать, только постараться хорошенько и привыкнуть. Не всегда же плакать. Озаки кивнула. Она знала. — Ты представляй, когда он орет, его раздетым. — Акико! — А что? — она нахально усмехнулась. — Мне помогает. — Даже слышать не хочу. — Заткни уши, тебя никто не заставляет! — Элис, прибереги комментарии, мы не с тобой разговариваем! — Ага, как же, уже бегу замолкать! Размечталась! — Ладно вам, перестаньте, — устала слушать гомон Гин и протянула, смотря в противоположную сторону, на часы, термос с нарисованным слоником. Акико через мгновение выхватила его и открутила крышку. Хихикнула. — Опять чай? — А что ты думала? — Гин улыбнулась. Она обходила любовью к чаю даже чопорную англичанку Агату, которая традициям далеко не изменяла, соблюдая файф о клок по мере возможности, но не в таких же, в конце концов, количествах. Иногда Гин отпрашивалась на три минуты под предлогом уборной и убегала его отхлебнуть, то ли взбодриться, то ли, наоборот, упокоиться. Чувствовала себя немного лучше. Любила в особенности черный, но не когда Акико начинала шутить насчет своей души того же оттенка. Это ее прерогатива. Да и незачем подруге о себе врать. Озаки вкус пришелся по душе. Она порадовалась, что свойства термоса в самом деле оказались правдивы и он держит температуру — даже немного порассуждала на эту тему и решила, что здесь вмешалось необъяснимое волшебство. Все согласились. Скоро ее расстройство как рукой сняло: Озаки было важно ощущение, что ее безоговорочно понимают, и когда полностью уверялась в этом, не нуждалась в дальнейших успокоениях. Все давно изучили ее и замолкали не сговариваясь. — Кстати! — Акико выставила указательный палец и хитро усмехнулась. — Раз намечается концертище, тренер, видать, ушел к Рэмбо. — Точно, — кивнула Агата. — У нас много времени. — Смотри не сдохни от радости, — вставила Элис, пожимая плечами и рассматривая ногти. Агата подождала, пока она продолжит, но Элис молчала, что ее не ожидаемо разозлило, а, скорее, разочаровало. Она глубоко вздохнула, прикрыв глаза, и уже собралась ответить, как встряла Акико: — Еще одно слово, и полетишь отсюда прямо в сортир. Окунуть не окуну, но… а что, неплохая идея… ну ладно, не буду. Но запру. — Ключи-то откуда возьмешь?! — А сопру! Ну что? Есть возражения? Акико избоченилась и выглядела авторитетно. Элис фыркнула, вздернув носик, и скрестила руки на груди, свидетельствуя, что закончила. Агата молча с достоинством кивнула. Акико отмахнулась. — Так вот. Да. Я что спросить хотела: где Ацуши? Гин, усаживающая Озаки на скамейку, невольно вытаращила глаза. — Зачем он тебе? Она не хотела звучать предостерегающе, но так уж выходило. Что поделать, когда человек, от которого вовсе не ожидаешь слышать определенных вещей, вдруг выкладывает это, руша все представления о его же ангельской личине. Впрочем, никто не идеален, это Гин усвоила давно. Только все равно обиделась глубоко внутри. — Да дело у меня с ним было. — Какое? — Еще давно, когда нас только взяли. — Что за дело? — Гин! — Прости. Просто интересно. Расскажи. И почему ты раньше не спросила? Акико ответила так просто, как будто повторила заученный до дыр параграф: безэмоционально и с желанием поскорее закончить. — У меня не было времени. Я тренировалась. Все кивнули. Им в теории знаком был учебник с потрепанными страницами и размытыми буквами от вечного касания пальцами. С надписью ≪балет≫ на обложке. Толстенный и нескончаемый. Девочки уселись на полу. Агата подстелила под себя красную спортивную куртку, оставленную несколько лет назад в шкафу, Элис отвоевала от нее рукав и гордо уселась на самый краешек. Озаки улеглась на скамейке, обещаясь скоро присоединиться, Гин с Акико как можно ближе к друг другу. Гин, предвосхищая свои же эмоции, хмурилась и в последний момент решила оттянуть тот миг, когда Акико без прелюдий выложит то, что так долго держала в себе. — Стой. — Попросила она. — Помнишь, какие мы были… маленькие… и как тряслись? Акико смотрела на нее скептично, не проследив логики в действиях, а Озаки, напротив, подхватила тему: — Я думала, что упаду от страха! Или распадусь на части. Мне казалось, что пальцы на руках и ногах начнут отваливаться. Акико сморщила лоб. Между бровями обозначилась маленькая складочка.