Пушистый газовый свет

      «Он ведет себя отстойно. Ты вообще знаешь, что он говорит за твоей спиной?»       «Мелкий, инфантильный мальчишка. Зачем Джонни вообще с ним встречается? Кажется, у него какие-то комплексы. Типа, какое удовольствие в том, чтобы спать с кем-то подобным? Он же никогда не появляется в чем-то привлекательном — одни пушистые оверсайз джемпера и блевотные пастельные футболки. Не удивлюсь, если он называет Джонни в постели папочкой. Абсолютная несексуальность, как она есть. Меня раздражает звук его смеха и эта глупая улыбка».       Меня раздражает он весь.       Кажется, с этого и началась ренджунова неприязнь?       «Сучонок».       Ренджун думает, что из них двоих именно Донхёк был мелким и инфантильным. Каких трудов будет стоить продолжать мило улыбаться ему при встрече, когда хотелось плюнуть в это круглое лицо, сияющее извечной глупой улыбкой. Кажется, теперь ему всегда будет чудиться какой-то подвох, насмешка и провокация, вроде: «Я плюнул тебе в спину, а ты продолжал ни о чем не подозревать». И Ренджун, стиснув зубы, решил:       «К чёрту, я просто постараюсь не смотреть на тебя. Игнорировать».       И что, теперь надо налаживать отношения с ним? С такими, как Донхёк, он не собирался иметь никаких дел. Да и вообще, с чего бы тот решил вдруг начать говорить гадости?       Не то, чтобы Ренджуна все обожали. Но он был и правда хорошеньким: невысокий тонкий мальчик с честными глазами и вечной улыбкой, всегда безукоризненно вежливый. Он ни с кем не ссорился, получал хорошие отметки в университете, увлекался астрономией и рисованием. Редкостью было застать Ренджуна на шумной вечеринке, скорее, в выходной он будет зависать над сериалом в обнимку с подушкой, в одиночестве или в компании одного из немногочисленных друзей. Или бродить по парку с Джонни — он не оставляет попыток научить Ренджуна кататься на скейте, а тот не оставляет попыток смешно навернуться и вновь разбить ноги.       Ничего, эти забавные пластыри с мультяшками ему всё равно идут. Ренджун просто постарается не думать о том, что Донхёк может говорить про них, и про его разбитые колени.       Он не хочет знать.       Ренджун видит себя словно со стороны: смешной мальчишка в растянутом худи, улыбчивый и шутливый. И ему, правда, не понятно: почему Донхёк решил его возненавидеть так сильно? Что сделал он такого, чтобы вызвать желание разрушить его жизнь, плюнуть в душу? Ответ не то, чтобы особенно волновал Ренджуна. По крайней мере, он старался убедить себя в этом. И последние пару часов только и думал о том, почему именно в этот раз ему так сложно забыть, спустить ситуацию на тормозах. А сейчас внутри плескались три стакана пунша и въедливое упорство отличника. И почему бы не прояснить всё сейчас? Он не собирался забивать себе голову этим на выходных, надо было разобраться с проблемой «не отходя от кассы».       Ренджун сидит на диване в чужом доме, и Донхёк спускается на кухню в застиранной футболке, сонный, с взъерошенными волосами и лёгкой раскоординацией движений. Так тошно и тоскливо: между ним с Донхёком разница в несколько лет в ренджунову сторону, и он почти не воспринимает его как взрослого человека. Так трудно отделить тот образ ребенка, которого Джонни представил ему тогда, несколько лет назад — с пушистой головой, смущённого, застуканного врасплох за игрой в приставку, от этого ядовитого и совсем зрелого, одетого в чёрное первокурсника, который, не боясь быть пойманным, курит за углом главного корпуса.       — Малыш, почему ты делал это? — ренджунов рот мягко проговаривает эту фразу, перекатывая напряжённое «малыш» на языке — острая, кислая карамель, подсунутая чьей-то проказливой рукой в его пакет с шоколадом.       Донхёк всегда казался ему маленьким, хотя и перегнал в росте за эти два года. Словно младший братик — милый и подвижный, вечно громкий, с горящими азартом глазами. Так привычно было называть его малышом — но сейчас Ренджун спотыкается мысленно, хотя голос его звучит чётко. Картинка в кружащейся голове мутная и блеклая, и сердце, противно ускорившись, отбивает по рёбрам чечётку.       Донхёк вздрагивает, словно пойманная пичужка, почти разбивает полный стакан:       — Делал что?       Ренджун неопределенно машет рукой:       — И давно ты любишь разговаривать о том, что твой братик делает в постели? — он усаживается ровнее, чтобы было удобно рассматривать напряженный силуэт в кухне. Изнутри лезут внезапная желчь и откровенность, и это не самое лучшее сочетание. Но сейчас Ренджуну плевать — уши выслушали слишком много дерьма, и да.       Ему чертовски обидно.       — Ты пьян, сейчас придет Джон и отвезёт тебя домой, — Донхёк отворачивается к холодильнику, чтобы достать лёд. Уши у него алые, они семафорят так отчаянно, что Ренджуну видно даже из полутьмы гостиной.       Хочется пить.       Зачем Ренджун вообще потащился на эту вечеринку?..       Точно, у лучшего друга Джонни день рождения, и ему никак не выходило пропустить.       «Может, стоило отказаться?» — малодушно мелькает в голове.       Тогда он ничего не узнал бы, и мог бы снова смотреть на Донхёка спокойно. Не пришлось бы сидеть сейчас здесь, пытаться собраться и не наговорить ответных гадостей, только в глаза. Ренджун всегда презирал тех людей, кто не имеет смелости высказаться откровенно и только льёт грязь тебе на спину. Но ради Донхёка он отыскивает последние крупицы вежливого благоразумия и просто старается отвлечься на что угодно, лишь бы не продолжать думать о том, что с полгода (или год?..) его дурачили, выставляли идиотом.       — Хёк, дай воды, — он собирает коленки вместе и даёт им задание не трястись, пока преодолевает расстояние до кувшина.       Лёд в чужом стакане выглядит слишком заманчиво, а алкоголь в ренджуновой крови набрал градус достаточный для того, чтобы отобрать у Донхёка стакан и плеснуть туда живительной влаги. Плевать. Это — мелочь, он имеет право хотя бы на небольшую грубость.       — Джонни отвезёт меня, он пошел искать Лукаса — забрать у него ключи от своей машины, чтобы мы могли поехать ко мне, — Донхёк перебивает беспардонно и резко:       — Собираешься рассказать подробности вашей интимной жизни? Ну-ка, интересно, где, как и сколько у тебя с моим братом?       Вообще-то они собирались посмотреть новый диснеевский мультфильм. А ещё Джонни наверняка приготовил бы попкорн, обнимал бы Ренджуна, завернутого, словно буррито, в тёплый плед и ушёл бы под утро, оставив на столе стакан воды и таблетку аспирина. Знает ведь, что Ренджун не очень хорошо переносит алкоголь. Донхёк этого, конечно, не помнит — внутри колет острая обида, легко прорывающаяся через непрочную конструкцию остаточной вежливости. И Ренджун говорит незнакомым, сладким и влажным голосом:       — Тебе так хочется залезть в чужую постель потому, что в твоей пусто? — Донхёк медленно поворачивает к нему голову, хлопая глазами. Рот его приоткрывается, и лицо приобретает умилительно нелепое выражение, и Ренджун обязательно ткнул бы его в нежную щёку, если бы не был так зол.       Инфантильный мальчишка?       Абсолютная несексуальность?       Ренджуну больше не хочется быть хорошим мальчиком. Он не думает о мести. Только эти разбившиеся внезапно розовые очки впиваются в глаза осколками неприятной правды, и ему просто не нравится ощущать себя глупым и доверчивым. Донхёк раздражает его так сильно, как не удалось ещё никому за всю ренджунову жизнь. Наверное, именно потому его совершенно точно несёт, он не может и уже не хочет остановиться:       — Пубертатный подросток. Ты настолько жалок, что в твоей голове есть лишь секс, и никакого критического восприятия действительности? Или дело во мне?       Ренджун думает, что должен был прекратить. Просто захлопнуть рот и уйти, подождать своего парня на улице или где, чёрт возьми, угодно, только не здесь. Но Донхёк был сам виноват, вы знаете? Он стал виноват в тот самый момент, когда решил раскрыть свой рот и начать выливать из него всё то дерьмо, что скопилось в его голове. Неужели он думал, что до Ренджуна не дойдут эти слухи, и он не сможет определить их источник? Уж точно не теперь, когда они учились в одном университете. Ренджун приближается к чужому лицу и кладёт руку на по-детски мягкую щёку, скользит по ней пальцами, едва касаясь, шепчет:       — Малыш, я всё знаю.       Донхёк моргает раз, другой.       Из этих метающих молнии глаз вдруг срывается слезинка. Она прочерчивает дорожку по коже вниз, мимо пухлых маленьких губ, привыкших говорить гадости за спиной, и теряется, размазывается по ренджуновой прохладной ладони. Эти нечаянные слёзы склеивают донхёковы длинные ресницы — острые, ломкие; красят глаза розовым и припухшим; заставляют подбородок дрожать. И Ренджун вдруг думает, что тот выглядит… прекрасно. Это чистое страдание раскрытой страстишки так явно проступает росой на чужом ещё так до конца и не повзрослевшем лице, что он замечает, наконец.       Всё же, алкоголь имеет один неоспоримый плюс: у тебя снижается критичность восприятия действительности. Наверное, именно поэтому Ренджун легко отбрасывает ту шелуху сомнений и может ясно заметить: «Похоже, тот факт, что я не уточнил, о чем идёт речь, вскрыл нечто совершенно новое».       Донхёк смотрит жалко, нежно, просяще. Его взгляд неловко мечется от чужих глаз вниз, к полураскрытым в удивлении губам, он напряженный и дёрганый, словно подключенный к высоковольтному проводу. А Ренджуну лишь сильнее хочется ударить его, выпустить разом весь этот гнев, это странное, зудящее где-то в солнечном сплетении чувство неясного генеза: животную, кипящую смесь удовольствия и раздражения.       — Кто тебе рассказал? Это Марк, да?.. Чёрт, знал же, что ему нельзя верить на слово, — Донхёк смущённый, испуганный и тёплый; пахнущий сладкой жвачкой и чуть слышным свежим парфюмом; с мягким овалом лица, высоким голосом и капризной линией губ; чёрными, мутными зрачками в раскосых, влажных глазах.       Он будит в Ренджуне то, о чём он никогда не подозревал.       А ещё Донхёк… в него влюблен?       Это даже не сложенный паззл, нет. Ренджун ощущает, словно единственная отсутствующая шестеренка вдруг стала на место, и механизм (о, чудо!) заработал. Кинопленка воспоминаний крутится, подсовывая ему один за другим выцветшие кадры.       Ренджун видит донхёковы блестящие глаза и медленно наливающееся краской лицо, когда дарит ему подарок и целует в щёку:       — С днем рождения, Хёкки! Теперь ты совсем большой мальчик, да? — Донхёку пришлось наклониться, чтобы их лица оказались на одном уровне, и Ренджун мог коснуться губами мягкой кожи щеки. Донхёк выше и больше, но теряется совсем по-детски, трёт лицо ладонью и робко растягивает губы в улыбке.       Они вместе, словно дети, устроились на ковре перед большим экраном в гостиной. Это весело, хоть Ренджун и проигрывает раз за разом:       — Ну же, поддайся мне! — он толкает Донхёка острым локтем в бок, и тот забавно пищит, а машинка на гоночной трассе виляет в бок, но потом снова выравнивается.       — Ни за что! Это не спортивно! — они смеются.       Донхёк, конечно, снова выигрывает. А потом резко отбрасывает в сторону приставку, когда Джонни приходит домой раньше и, приземлившись между ними, с интересом выдаёт:       — О, я тоже хочу! — дверь донхёковой комнаты оглушительно хлопает, и Ренджун пересекается неловкими взглядами со своим парнем:       — Похоже, мы его совсем избаловали, — Джонни жмёт плечами, привлекает Ренджуна к себе, и тот чувствует, что должен сказать что-то в защиту Донхёка — он смешной и милый, а у Ренджуна никогда не было младшего брата:       — У него переходный возраст. Наверное, поэтому он немного вспыльчивый.       Донхёк случайно разбивает любимую кружку Джонни после того, как тот отказался взять его на пикник:       — Это свидание, Хёк. Только для двоих.       Донхёк стоит в дверях, и долго-долго смотрит на них. Ренджун видит этот пронзительный взгляд в боковом зеркале машины, закушенную губу и сжатые кулаки, и думает о том, что тот, похоже, сильно расстроился.       Донхёк ненароком запирает брата в гараже, когда у них троих должен быть киносеанс, и приходит один.       — Что поделать, смотрите без меня, — голос Джонни в трубке напряжённый, но он смеётся и добавляет: — Надеюсь, мой младший не слишком достанет тебя. Если что — разрешаю его бить.       Донхёк недовольно морщит нос на последней фразе, но его лицо выглядит таким счастливым, а рот занят трубочкой с коктейлем, и он даже не говорит ничего привычно едкого.       Почему-то только сейчас все эти мелочи вдруг медленно скатываются в ренджуновой голове в огромный снежный шар проблем, и эти чужие слезы…       Достаточно трагично, чтобы плакать, малыш.       Влюбиться в парня своего старшего брата.       Только вот Ренджун слишком хорошо помнит все те слова, сказанные Донхёком о нём. Они жгут спину, словно перцовый пластырь. Обманутое доверие? Ренджуну ещё более гадко от того, что их говорил именно Донхёк — тот самый мальчишка, с которым они смеялись, объедались чипсами втайне от Джонни, играли в приставку и смотрели ужастики. А ещё Донхёк даже не думал о том, что это может навредить и его собственному старшему брату — он вечно спускал ему с рук всякие глупые шалости и залёты, даже прикрыл от родителей, когда они с Марком решили в первый раз попробовать травку и накурились до розовых пони и любви ко всему миру.       Похоже, Донхёку было плевать на всех, кроме него самого.       Ренджун бы просто вычеркнул его из своей жизни, отпустил и попытался забыть всё то хорошее и плохое, что их теперь связывало. Но… Ядовитый язык сам желает проложить Донхёку дорогу в ад.