Поцелуй рассвета

      Больно, больно, больно... Обожжённые ладони требовали холода. Надеялись на каплю воды, которая смыла бы с благородной кожи сажу и копоть; мечтали о нежных руках матери, которые очистили бы раны и умастили их целебным снадобьем; безмолвно ждали каких бы то ни было, даже самых неуклюжих и детских попыток хозяина позаботиться о себе – но нет: Сиэль отродясь не знал, где в их доме могли находиться лекарства, а если бы и знал, то всё равно не полез в самое пепелище, не стал бы черпать пригоршнями позолоченные остатки прошлой жизни.       Больно, больно, больно... Глаза, ослеплённые блеском пожарища, которое поглотило поместье, требовали темноты.Хотелось умыться в кислоте, чтобы черты лица съёжились и сползли, как старая змеиная кожа; чтобы Сиэлю удалось забыть, кто он такой; чтобы он наконец смог убедить себя в том, что всё увиденное ему не принадлежит, что это воспоминания совершенно не похожего на него человека, в чьё тело волею судьбы ему довелось переселиться.       Больно, больно, больно... Сердце, сжатое когтистой лапой горя, раздавленное ею, как переспелый плод, требовало забвения, его глубоких и чёрных вод, которые подарили бы блаженное неведение. Неведение боли, неведение зла, неведение всего, от чего Сиэль был надёжно укрыт в стенах cвоей тихой гавани. Свирепый ночной ветер, полётом прошивавший уцелевшие остовы, лишь усиливал тоску по теплу и свету родного дома, бледные отголоски которых продолжали слабо мерцать где-то глубоко в детской душе – но, видит Бог, так не могло продолжаться долго.       Слово «больно» билось в мозгу, пульсировало, ослепляло внутренний взор, прерывало и без того тревожный сон и мешало жить. За эти несколько дней оно уже успело превратиться в набор букв, потерять первоначальный смысл, но это не значит, что Сиэль также потерял способность чувствовать боль. Вовсе нет: лишившись желания говорить, давать имена вещам вокруг и внутри себя, Сиэль уподобился безмолвному зверю, и от того его непривычные ощущения стали причинять ему ещё больше беспокойства.       Тогда его интересы тоже уподобились животным: укрыться от непогоды, не умереть от голода, продержаться до того момента, когда заживут раны и к нему вернётся более или менее сносное самочувствие. Он, правда, не представлял, для чего ему следует жить дальше, и потому с радостью покинул бы мир, в котором он больше никому не нужен, однако умертвить себя силой мысли у него не получалось, как бы сильно он этого не хотел, и лишь потому Сиэль продолжил существовать – бездумно, бессмысленно, в тупом и немом ожидании или бесповоротного конца, или рассвета, который позолотит его веки, опухшие от слёз, и тёплой мягкой рукой приласкает лицо, которого до этого касалось только отчаяние.       Хотелось свернуться калачиком на траве и не вставать, пока всё происходящее не окажется лишь дурным сном, однако Сиэль осознавал, что если он сейчас не доберётся до дома, то он не доберётся до него никогда. Его внезапно потянуло на пожарище, хотя он не понимал, что же всё-таки им движет: надежда найти что-то, что поставит его на ноги, или природное стремление к смерти, присущее всему живому.       Раньше его собственный дом вызывал у мальчика различные ощущения: красивый и аккуратный снаружи, замок казался едва ли не игрушечным, домиком для кукол, который можно было рассмотреть под любым углом; внутри же дом казался необъятным, маленькой страной, которой он правил наравне с родителями. Сейчас же границы в пространстве стёрлись, как если бы он во весь дух нёсся на лошади, и от этого чувства Сиэля едва не затошнило. Дом и природа, до этого разделённые, существовавшие сами по себе, слились в одно целое: пепел и зола толстым серым одеялом накрывали просевшие, обрушенные крыши и потолки, осыпались с широких дверных проёмов, серебрили лопнувшие витражи и прорехи в некоторых чудом уцелевших стенах, и казалось, что с порога главного хода видно поля на границе поместья и синее небо, нежно целовавшее цветущую, вечную, не знающую горя землю.       Все эти несколько дней Сиэль ни на шаг не приближался к горящему зданию, прячась под фруктовыми деревьями в пределах видимости. К моменту его приезда с праздника Элизабет дом горел уже достаточно долгое время, и потому мальчик понимал, что если бы родители сумели спастись, то они вместе с остальными обитателями поместья ждали его у ворот.Однако если прошло уже несколько дней – Сиэль потерял им счёт – и поместье продолжало оставаться безлюдным, словно кладбище, значит, больше не стоило питать надежд на воссоединение семьи, и потому стоило слушать инстинкт самосохранения и не соваться раньше времени в недогоревший до конца замок. Но сейчас дым уже рассеялся, пепел осел на камнях, и даже земля вокруг остыла, и поэтому Сиэль решил пойти на риск – исследовать пепелище, выкопать то, что уцелело и попытаться найти ключ к своему дальнейшему существованию.       Шаг, другой, ещё, вперёд, всё дальше от спасительной сени деревьев и всё ближе к дому – Сиэль с трудом перебирал ослабевшими, ватными ногами, которые, тем не менее, неумолимо приближали его к цели, несмотря на внутреннее сопротивление, истерику, которая до этого дремала где-то в животе, а сейчас приготовилась бешеным драконом взвиться к горлу и запретить мальчику приближаться к своему прошлому. Это осознание горьким осадком выпало Сиэлю на язык, и он невольно скривил губы: кто бы мог подумать, что то, что ещё недавно было его цветным, как детская картинка, полным жизни настоящим, сейчас превратится в его тусклое, бесцветное прошлое.       Сейчас, когда его глаза осматривали руины, его руки медленно ощупывали шероховатые стены, а ноги осторожно ступали по рассыпающимися остатками половиц, Сиэль остро жалел, что человеческие воспоминания не оседают на дно памяти так же быстро, как песок оседает обратно на дно пруда, после того как шаловливо поболтаешь пальчиком в прежде спокойной воде; если бы забывать было так просто, то картины, которые ему сегодня доведётся увидеть, предметы, которых ему сегодня доведётся коснуться, опускались бы на дно его памяти спокойно и безмятежно, как что-то, бывшее настолько давно, что мертва уже надежда это вернуть. Но живо ещё безумное, отчаянное желание верить, что реальность вокруг него – сплошной страшный сон, и потому опровержения его веры будут ранить страшно, ранить безжалостно, пронзать ослабевшее, бледное тельце когтями, острыми и блестящими, как ножницы лучших королевских портных, длинными и смертоносными, как клинки лучших королевских солдат.       Огонь поглотил почти всё; а то, что уцелело, выглядело жалко и странным образом пугающе, словно кто-то выборочно сберёг предметы. которые могли бы выбить Сиэля из колеи. Уцелел край семейного портрета, на котором располагался наследник рода Фантомхайв; уцелела одна из его любимейших игрушек – фарфоровая карусель с единорогами, стоявшая на каминной полке... каким-то чудом, не иначе, уцелел красивый материнский сундук, который всегда притягивал детское воображение и казался ребёнку рогом изобилия, источником несметных богатств: отходя к сундуку, мама всегда возвращалась с какой-нибудь игрушкой или книгой, которая потом занимала юного графа целыми вечерами.       Сиэль подошёл к сундуку и потерянно, медленно провёл ладонями по его обуглившейся, некогда красной глянцевой крышке; цветной лак полопался и кое-где обнажил беззащитное, белёное дерево, которое почему-то не было тронуто огнём; золотые углы поплавились, потеряли безупречную форму, но всё ещё оставались на месте; замка не было, потому что Сиэль был послушным ребёнком и не приближался к сундуку без разрешения родителей. В этот момент мальчика охватило безудержное, странное для него желание перевернуть сундук вверх дном и, вытряхнув, удовлетворить своё любопытство, раз уж больше никто не может ему помешать.       Сказано – сделано: маленькие белые руки, совершив некоторое усилие, откинули тугую крышку, и красные от слёз и пыли глаза окинули взглядом содержимое ларца: книги с глянцевыми картинками, кожаные альбомы с золотыми замочками, немного перекошенная пёстрая подушечка, сшитая Лиззи собственноручно в качестве подарка на какой-то праздник, две-три старые, поблёкшие, но ревностно оберегаемые графом плюшевые игрушки – и, наконец, пухлый бежевый конверт из вощёной бумаги, изящно подписанный нежной материнской рукой: «на случай смертельной опасности».       Не медля ни секунды, Сиэль дрожащими руками сломал печать и вытряхнул в ладонь то, что покоилось внутри конверта: несколько свёрнутых вчетверо листов, кусочек мела длиной с палец, простое серебряное колечко, коробок спичек, пять огарков, покрытых резным узором. Мальчик нахмурился, рассматривая этот более чем странный набор. Если бы его ребёнок когда-нибудь оказался в опасности, он бы оставил ему записку с чёткими инструкциями: где взять лошадь, к кому поехать, если родителей нет, оставил какие-нибудь важные бумаги, которые помогли бы продержаться первое время... всё что угодно, но отнюдь не то, что при первом взгляде похоже на набор юного экзорциста.       Его матушка, конечно, была мечтательной натурой, но во всём, что касается сына, Рейчел проявляла исключительную прагматичность, поэтому Сиэль решил сначала прочитать записки, прежде чем делать поспешные выводы о рассудке матери.       Дрожащие от волнения и голода пальцы развернули первый лист, и уставшие глаза забегали по узким строчкам, похожим на бисерные нити. «Мой дорогой сын», «я надеюсь, что тебе никогда не доведётся этим пользоваться», «мне жаль, что тебе приходится это читать, потому что это значит, что мы нажили столько врагов, что тебе больше не к кому обратиться»... Страдания и сожаления матери лились на голову Сиэлю, как освящённое масло, и, полностью утонув в сочувствии, мальчик никак не мог уловить смысла. Лист, второй, третий – не было ни малейшего объяснения тому, что ещё лежало в конверте; Сиэль как губка впитывал каждое слово, заботливо выведенное на бежевой бумаге, однако к пятой странице исповеди ему начало казаться, что мать заметает хвостом какие-то следы, не желая выдавать истинных намерений.       Пытаясь найти разгадку, Сиэль начал нервно ощупывать попавшие к нему предметы: в свечах не было ничего интересного, кольцо было тонким и без надписей, мелок выглядел так, словно его только что тайком вытащили из запасов учителя арифметики; но, открыв коробок, мальчик наконец-то нашёл нечто подозрительное – внутри лежали пять-шесть спичек, не больше, оставшееся пространство занимал очень-очень плотно свёрнутый листок. Сиэль развернул и его, и ему в глаза бросился замысловатый рисунок – круг, увитый какими-то письменами. Его сопровождал небольшой текст на латыни и короткая, острая как нож подпись, совершенно не похожая на то благоухающее раскаяние, которое ему только что довелось лицезреть: «Граф, ты знаешь, что делать».       Сиэль опустился на пол, мучительно думая над тем, к кому же обращается мать. Раз письмо и записка лежат отдельно друг от друга, значит, велика вероятность того, что Рейчел обращалась к Винсенту – единственному графу в их семье – и значит, предшествовавшая подписи инструкция предназначалась именно отцу, видимо, на случай, если отец и сын окажутся в смертельной опасности; однако, поскольку Винсент погиб, титул в скором времени перейдёт к самому Сиэлю, и тогда получается, что выполнить просьбу матери придётся именно ему, единственному на данный момент живому графу Фантомхайв.       Чего Рейчел хотела добиться такой расплывчатой формулировкой? Она побоялась раскрывать личность своего мужа? Странно, потому что на поместье Фантомхайв невозможно напасть рядовому грабителю; сюда могут проникнуть только высококлассные наёмники, которые прекрасно осознают, в чьё родовое гнездо они посмели сунуться. Хотела ли Рейчел призвать мужа к ответственности, напомнить о долге перед семьёй и родом? Бессмысленно, потому что Винсент всегда ставил благополучие семьи на первое место, и не было нужды указывать ему на это пальцем.       А может быть, матушка таким образом назвала самого Сиэля? Намекнуть, что, раз уж так сложились обстоятельства, теперь ему придётся нести ответственность перед остатками своей семьи и рода? Сиэль покрутил бумажку в руках и признал, что после этого осознания слова матери, до этого казавшиеся грубыми, прозвучали даже торжественно.       Как бы то ни было, теперь он граф Фантомхайв и поэтому имеет полное право распоряжаться всем, что перешло ему вместе с титулом, в том числе и странным варварским текстом на ненавистной латыни, который вкупе с рисунком выглядел как заклинание. Сиэль буравил взглядом бежевый лист и, однако, терзался: неизвестно, кого он мог призвать с помощью этих словес – скорее всего демона, но стала бы Рейчел подвергать своего ребёнка такой опасности? Захотела бы она вырвать Сиэля из рук беды и вложить в объятия потусторонней сущности, которая в обмен на услугу утащит его в ад?       «Если мне предоставлен шанс обрести силу, с помощью которой я смогу возвыситься, отомстить за родителей и возродить репутацию дома Фантомхайв, то я должен воспользоваться всем, что плывёт в мои руки», – чужой, совершенно не свойственный ему ход мыслей поразил Сиэля, и мальчик побоялся, что им уже, не дай боже, успели овладеть злые силы и начали нашептывать ему на ухо недоброе.       Слишком холодно, слишком расчётливо для тринадцатилетнего ребёнка, но, с другой стороны, огня и жара этот отрок уже хлебнул сполна, и ни за что на свете он не хотел бы снова оказаться на краю гибели, держаться одной рукой за каменистый обрыв. Одному из ущелья не выбраться, ему нужна вторая рука, которая вытянет его обратно на землю – и плевать, чья она, даже если она будет дланью демона.       Сиэль шмыгнул, взял в руки мел и, встав на четвереньки, начал чертить заколдованный круг, старательно выводить узоры, петли и звёзды, до этого не менее старательно выведенные материнской рукой на бумаге; расположил огарки на концах большой перевернутой звезды, со второго или третьего раза зажёг спичку и подпалил фитили. После секунды раздумий мальчик надел на мизинец серебряное кольцо (раз оно лежало в конверте, то, должно быть, оно было туда положено не просто так, а с умыслом) и, заранее прочистив горло, начал одними губами читать текст. Получалось сносно; не всегда удавалось угадать, где краткая гласная, где длинная, да и язык с непривычки (как-никак, Сиэль уже несколько дней молчал как рыба) заплетался, но юный граф надеялся, что его дрянное чтение не исказит суть заклинания.       Отойдя на несколько шагов, Сиэль осторожно сел на покрытый золой пол и решился прочитать заклинание вслух, затем ещё раз и ещё, читал до тех пор, пока голос не окреп и в нём не зазвенели властные нотки, мол, создание ада, дитя сатаны, встань передо мной как лист перед травой. Тут же завыл ветер, подняв в воздух горы пепла – Сиэль машинально прикрыл рот и нос локтем и закашлялся – огоньки свеч задрожали, откуда-то невыносимо потянуло тошнотворно-сладкой вонью, и в вихре, образовавшемся на месте пентаграммы, начала проступать человеческая фигура.       Духи Меркурия, как говорилось в старых трактатах, среднего роста, холодны, влажны и приветливо красноречивы; дух, на которого ужаснувшийся Сиэль смотрел во все глаза, выглядел именно так: статный, стройный, белый как луна в ясную ночь; его чёрные гладкие волосы украшала серебряная тиара, а наготу едва прикрывал серебряный, шитый из искрящегося шелка пеньюар.       – Ну, зачем ты меня призвала, барышня? – в ушах Сиэля зазвучало мурлыканье демона, ещё не закончившего материализоваться, и щёк мальчика легонько коснулся ветер – это были приветственные поцелуи.       – Я не барышня... – поражённо и в то же время обиженно выдал Сиэль, с некоторым отвращением глядя на демона, который позволяет себе расхаживать в таком непристойном наряде.       Дух, до этого кокетливо складывавший ладони перед лицом, внезапно сощурился:       – Секундочку, так ты не ведьма? – промолвив это, демон изящно опустился на одно колено, и его взгляд устремился прямо Сиэлю в лицо.       Сиэлю, однако, хватило ума не выпалить «нет, я не барышня, я граф Фантомхайв»; вместо этого он степенно выпрямился и ответил:       – Я скажу тебе, кто я, после того как ты представишься.       Тонкие губы демона тронула лёгкая улыбка.       – Хитрюжка. Сейчас я сообщу тебе своё имя, тут-то ты меня и свяжешь. Ага, как же. А как ты вообще меня призвал, не зная моего истинного имени?       Сиэль, остолбеневший от такой фамильярности, смог промямлить только: «Да вот, по чьим-то записям» – и машинально протянул лист, до этого сжатый в кулаке.       Демон, по-прежнему коленопреклонённый, протянул к нему свою руку, изящную, словно у полубога, и вкрадчиво шепнул:       – Свет очей моих, я ведь не дотянусь так...       Масленые, хищные чёрные глаза духа приковали к себе взгляд Сиэля, и он, не в силах сопротивляться, пополз тому навстречу, словно ягнёнок, смиренно приближающийся к месту своего заклания. Мир потускнел в его глазах, его перестали беспокоить ветер, голод и душевная боль – мальчик полз вперёд, влекомый лишь желанием приблизиться к блестящим чёрным звездам и белой, кажущейся такой ласковой ладони.       Приблизившись к демону, Сиэль, не отрывая взгляда от его точёного лица, одной рукой протянул тому лист, второй же нечаянно ступив за пределы пентаграммы. Демон заметил это, но не подал виду; поблагодарив, он взял лист и, нахмурившись, начал бормотать заклинание.       – Молодой человек, а какой у Вас балл по латыни?       Смущённый внезапной строгостью вопроса, Сиэль не смог вымолвить ни слова.       – Полагаю, что Вас нередко линейкой по рукам охаживают, потому что так бездарно прочитать несложный текст даже кухарка не смогла бы.       – Отдай, – зашипел жгуче покрасневший от стыда Сиэль – латынь никогда не была его сильным местом, и меньше всего он любил, когда ему об этом напоминали.       Демон, широко улыбнувшись, воздел руку в воздух, и Сиэль, распалённый, вскочил и сделал широкий шаг вглубь круга.       Темноволосый дух, только этого и ждавший, бросился вперёд, едва не боднув графа в живот, обхватил его и сам вскочил, крутнув ребёнка в своих объятиях как куклу; удобно взяв мальчика на руки, демон, топчась внутри своей клети и поднимая в воздух маленькие клубы мела, закружился в каком-то диком первобытном танце; ступни касались земли всё чаще, и чёрные острые пряди взвивались всё выше, и Сиэль, которого очень быстро начало мутить, невольно спрятал своё лицо на груди злыдня, лишь бы не видеть круговерти пространства, вызывающей тошноту.       Демон всё продолжал бесноваться, а в ушах Сиэля бился его приторно-сладкий шепоток:       – Ну и что будем с тобой делать? Может быть, я пущу тебя на пирожки? Или заберу к себе домой и посажу на цепь? Демонята, вместо того чтобы пытаться меня ограбить, будут играться с тобой, человеческим детёнышем... тебе, конечно, от их игр будет больно, но это будет твоей платой за то, что ты полез куда не просят и призвал, Господи прости, инкуба!       С этими словами демон наконец остановился и звучно поцеловал Сиэля в лоб, затем поднял его у себя над головой, как котёнка, совершенно не обращая внимания на то, что мальчик в ужасе брыкался и махал кулаками.       – Так давно не видел человеческих детей, ты просто не представляешь. Клянусь, если бы мог, не отходил бы от такого цветочка, как ты, ни на секунду. – Демон любовно огладил взглядом осунувшееся лицо «цветочка» и притянул ребёнка к себе, чтобы ещё раз поцеловать его.       Сиэль даже не успел хорошенько обдумать то, что он собирался сказать, как его губы уже выпалили:       – Об этом мы как раз можем поговорить, как взрослые люди, но только если ты меня на землю поставишь.       – Как взро-ослые? Хорошо-хорошо, – пропел демон, явственно подыгрывая заважничавшему мальчику, который внезапно вспомнил, что было бы неплохо вести себя соответственно своему новому статусу.       Ступни Сиэля мягко коснулись земли, и юный граф, укачанный хуже, чем во время морских прогулок, рухнул, как бескостный мешок плоти; демон же, заинтересованный донельзя, уселся по-турецки в своём круге и подпёр подбородок кулаком, буравя собеседника взглядом.       Отдышавшись, Сиэль наконец-то собрал свои ослабевшие конечности в кучу и более или менее прилично уселся напротив призванной им сущности.       Как-как он там себя назвал?       – Клянусь, я не имел ни малейшего представления о том, кого призову, поэтому я до сих пор не знаю, кто ты. Не затруднит ли тебя представиться? – Сиэлю было физически больно любезничать с наглецом, который пять минут назад так бесчеловечно над ним поиздевался, но он старался, даже нацепил на себя приторную улыбку.       – Не затруднит, совсем не затруднит, золотце; в миру я обычно представляюсь Себастьяном – барышням это имя обычно очень нравится, уж сам не знаю, почему, – охотно забормотал демон, и у Сиэля от его гладкой речи закружилась голова.       – Почему именно барышням? Ты что... какой-то демонический дамский угодник?       Демон оскалился, смеясь над наивной, но в общем-то точной формулировкой мальчика.       – Мал ты, конечно, о таких вещах знать, но так уж и быть, расскажу. Хоть я и адский принц, стоящий на голову выше прочих рядовых демонов, силы у меня самые что ни на есть универсальные, и я исполняю любое поручение отца, которое он пожелает мне передать – но чаще всего отец отправляет меня на встречи с юными ведьмами, которые ещё не успели заключить контракт с Дьяволом; своими сладкими речами да объятиями я склоняю их на нашу сторону, и потому я сегодня, предполагая, что меня вызывает обычная ведьма, оделся так неприлично, как самый что ни на есть развратник, прости меня за это, – дух извиняющееся приподнял брови и уголки губ.       Выглядело очаровательно – Сиэль, ни капли не стесняясь своей реакции, затряс головой, чтобы наваждение сгинуло.       – То есть, ты змей-искуситель?       – Не путайте понятия, молодой человек, великий змей – это наш праотец, а я... так уж, бледная тень его, – демон неодобрительно качнул головой и щёлкнул пальцами; его искрящийся пеньюар взвился в воздух, и через мгновение белое красивое тело покрылось чёрными одеждами: откуда ни возьмись появились огромные кожаные сапоги, узкие брюки, широкий балахон, в котором можно было бы спрятать десятерых, и всё это великолепие венчал длиннющий шарф из вороньих перьев – он был два раза обёрнут вокруг шеи демона, и концы его всё равно волочились по полу, как две мохнатые гусеницы.       – А, э-э-э, юношей-чернокнижников ты соблазняешь?..       – А ты что, боишься за свою сладенькую мордашку? – увидев, как Сиэль изменился в лице, Себастьян поспешил успокоить мальчика, – не переживай так, детьми я не интересуюсь.       – Точно?.. От моей одежды по-прежнему несёт отвратительной сладостью твоих объятий, как я могу тебе верить? – Сиэль поморщился и демонстративно потёр ладонями щёки, на которых, казалось, всё ещё горели следы демонических губ.       Демон внезапно ужесточился в лице, и Сиэль аж вздрогнул, увидев резкую перемену.       – Прежде чем стать демоном, я был плохим человеком, а прежде чем пойти по кривой дорожке, я был добропорядочным подданным, с семьёй и детьми. Я так и не смог их забыть; и поэтому, несмотря на неумолимое течение времени, я всё ещё прекрасно помню, кто они такие, человеческие дети, и какого обращения они заслуживают.       Сиэль, почему-то растроганный этим рассказом, зашмыгал носом и утёр его порванным рукавом камзола. Вот ещё не хватало, плакать над баснями прожжённого лжеца! Но Сиэль, почувствовавший в словах демона странную, обнажающую душу искренность, физически не смог сдержать слёз.       Себастьян, заметивший реакцию графа, как ни в чём ни бывало выдал:       – А ещё ведь выгоднее откормить цыплёнка, прежде чем свернуть ему шею, ведь так?       – Замолчи! – внезапно выкрикнул Сиэль, залившись слезами и хлюпая всё громче и громче.       Демон застыл на своём месте, словно громом поражённый, и не смог вымолвить ни слова, пока Сиэль, успокаиваясь, не выдавил: «Ну, чего молчишь? Скажи что-нибудь».       – У нас с тобой пока что ни устного договора, ни контракта, а ты уже смог приказать мне замолчать, да так, что я и двинуться не мог, пока ты мне не разрешил, такое случается крайне редко, – Себастьян слегка удивлённо вскинул брови, и его уголки губ задумчиво опустились. – Может быть, ты как-то со мной связан? Иди сюда, я тебя рассмотрю, – демон пододвинулся к краю своего круга и протянул руки, как взрослый, учащий малыша ходить.       Сиэль, напуганный до чёртиков, свалился на спину и попятился, не желая ещё раз попасть в водоворот приторно-сладких объятий.       Себастьян, расстроенный недоверием со стороны собеседника, грустно склонил голову вбок и умоляющим взглядом вперился в побледневшее детское лицо.       Сиэль, снова очутившийся в плену чёрных звёзд, перед которыми померк остальной мир, и сам не понял, как встал на четвереньки и снова, словно проклятый, пополз на свет этих странных глаз, на этот взгляд, казавшийся слишком прозрачным и честным, чтобы в нём можно было угадать какое-то злодеяние или недобрый умысел.       Вот граф приблизился и сел на пятки, и демон бережно взял его грязные ладони в свои, неестественно белые и точёные; скользнул взглядом по пальцам и остановился на кольце.       – Скажи, юноша, ты Фантомхайв?       Сиэль, поражённый, раскрыл рот и не смог выдавить ни слова.       Дух, следящий за потугами ребёнка сказать «да», решил говорить вместо него:       – У тебя недавно кто-то умер?       Его слова со всей силы врезались Сиэлю в макушку, словно бы на него кто-то уронил огромную хрустальную вазу, которая разбилась, ранила кожу, пробила кости и заставила мозги и кровь обрызгать стены; даже проклятый богом, бескрылый демон как-то догадался, что же произошло недавно в семье Сиэля, а значит, всё, что было – не сон, не кошмар, а ужасающая и бесповоротная правда.       Осознав это, юный граф сгорбился и заплакал навзрыд, не имея душевных сил на встречу с реальностью. Демон же, преисполненный сочувствием к детскому горю, подался вперёд и мягко вовлёк в свои объятия Сиэля, который судорожно рыдал и даже не пытался сопротивляться. Осторожно прижав голову ребёнка к груди – Сиэль невольно чихнул, снова вдохнув тошнотворной сладости – Себастьян начал аккуратно гладить того по макушке, одновременно рассказывая историю, которую Сиэль наполовину не расслышал и просто-напросто отказался верить во вторую половину:       – Вот уже седьмое поколение, как я связан договором с родом Фантомхайв; больше пяти веков назад твой далёкий предок призвал меня, чтобы в минуту опасности обменять свою душу на безопасность своего единственного наследника; я не мог ему в этом отказать и потому пребывал с его чадом неотступно, пока тот не вырос и сам не стал родителем. Честно выполнив работу, я уж хотел было откланяться и покинуть Англию, как внезапно Фантомхайв-младший предложил мне ту же сделку, что и его папаша в своё время, объясняя это тем, что он очень благодарен мне за то, что я для него сделал, и что он уверен в том, что в моих руках его ребёнок точно будет в безопасности. К большому сожалению, над всеми Фантомхайвами, кого я опекал, нависало родовое проклятье, из-за которого ни один мой подопечный не мог умереть своей смертью; круг замкнулся, и поэтому раз в столетие кто-нибудь из Фантомхайвов обязательно призывает меня на руины, я выхаживаю благородного страдальца, а затем исчезаю вплоть до следующей катастрофы и появления нового наследника. Так было с твоими дедами, так было и с твоим отцом, которого я тоже вырастил и который тоже в своё время заложил мне свою душу ради твоего будущего. Её сиятельство матушка Фантомхайв была умной женщиной и заранее подготовила всё, что помогло бы тебе призвать меня в час нужды; это я, старый дурак, явился как на шабаш, не признав красный сундук, который сам же и заколдовал несколько веков назад, чтобы ни одна напасть его не испортила, но, видимо, поджигатель применил магию гораздо сильнее моей, раз сундук почти не выдержал огня – а я, уж поверь мне, проверял его в самом адском пламени...       Наплакавшись вдоволь, Сиэль надолго замолчал, лишь уткнувшись носом в отвратительный демонический пернатый шарф; Себастьян продолжил успокаивающе бормотать что-то, приглаживая ладонью взъерошенные синие волосы и периодически целуя своего очередного «наследника» в лоб и виски.       Не было абсолютно никакого основания, по которому юный граф мог бы доверять этому вороньему отродью, которое стало одновременно и причиной, и следствием всех проблем семьи Фантомхайв – но Сиэль почему-то всё равно ему доверился: прижался к нему, просунул руки тому за спину, и Себастьян, удивлённый и в то же время всё понимающий, чуть-чуть сгорбился, укутав Сиэля в широченные рукава своего балахона, практически спрятав его в своём наряде так, что одна только голова торчала.       – И что, ты теперь навсегда останешься со мной?       – Да, солнце. Я просто не могу позволить такому изумительному цветку, как ты, засохнуть раньше, чем придёт время ему расцвести.       – Фу, ты такой приторный, Господи боже, прекращай с этим, – Сиэль сморщился, не привыкший к целым кадкам мёда, которые начали на него выливаться, – и одежду свою постирай, а то я когда-нибудь задохнусь.       Себастьян, закатив глаза, лишь улыбнулся:       – Будет сделано, мой господин.       Наклонившись чуть ниже, чем раньше, демон коснулся губами опухших век Сиэля; чужое тёплое дыхание золотистым светом разлилось под тонкой кожей, и графу подумалось, что это сам рассвет благословил своим поцелуем начало его новой жизни.