***
Солнцезащитные очки с треском свалились на грязный, покрытый лужами асфальт, но Хигучи не услышала – в ушах всё ещё звенело эхо удара. С трудом удержавшись на ногах, девушка глубоко вздохнула, повернулась и мужественно, пытаясь не думать о горящей щеке, встретила ледяной взгляд сенпая. Его глаза, казалось, потемнели от гнева так же, как серебро темнеет от времени. Или даже так: казалось, что его до сей поры безоблачный, безмятежный взор заволокло грозовыми тучами... Однако Хигучи было не до поэзии: сейчас её главной задачей было держать лицо и смиренно отвечать на острые, как дротики, издевательские вопросы, которыми Акутагава непременно пришпилит её к ближайшей стене. – Повтори, что я сказал тебе сделать, — Хигучи моргнула, и на мгновение перед её глазами встало осеннее, укрытое сырым туманом кладбище — вот таким холодом на неё дохнули эти слова. – Заманить членов ВДА в переулок и позвать Вас, – голос её был едва слышен, но твёрд, и в нём даже легонько вибрировала осторожная, увещевательная нотка – с такой интонацией человек обычно обращается к разъярённому зверю, чтобы хоть как-то его успокоить. – А что сделала ты?.. – пренебрежительный взлёт интонации на обращении к ней был настолько же болезненным, как и пощёчина минутой ранее. Хигучи медлила с ответом, зная, что ни правда, ни ложь не смогут смягчить гнев начальника, и что на этот раз её бы не спасло даже чудо. – Я... решила не беспокоить Вас по пустякам, и... — к её галстуку тут же метнулось чёрное искрящееся щупальце, и Акутагава дёрнул девушку на себя. Хигучи увидела белые прожилки на серых радужках, ощутила тёплое, отдающее кровью дыхание на своей щеке и в ужасе распахнула глаза. Внешнее – мнимое – спокойствие стоило ей нечеловеческих усилий: внутри же она дрожала и билась в истерике, желая свернуться в клубок и спрятаться от одного только осознания того, что... Не того, что её жизни грозит опасность. Не того, что, возможно, следующим движением сенпай лишит её какой-нибудь конечности. А того, что она ещё никогда не подходила к нему так близко, и что сейчас они были буквально в поцелуе друг от друга. Пытаясь не забывать дышать, Хигучи потерянно уставилась куда-то за спину Акутагавы. Отчаянно хотелось то ли расслабить галстук и расстегнуться, чтобы свободно вздохнуть, то ли вцепиться непослушными пальцами в волосы сенпая и попробовать его злость на вкус. – Кто ты такая, чтобы решать, где я должен быть, а где нет? Хигучи вздрогнула, как от удара током, когда шипение начальника опалило её правое ухо, и где-то глубоко в её сознании начали клубиться грозовые тучи, и в девушку, судя по её ощущениям, словно бы ударила молния. Непослушные, пересохшие губы с трудом разлепились и смогли выдать лишь "я... я прошу про-", как её тут же отшвырнули на асфальт в нескольких метрах от того места, где она стояла ранее. После падения Хигучи продолжала полулежать на асфальте, чувствуя, как в мягкие ладони впиваются его шероховатости, зная, что нет смысла вскакивать и бороться за остатки своей гордости. – Сдалось мне тебя прощать – шанс уже упущен, — Акутагава круто развернулся, всколыхнув плащом воздух вокруг. – Ты не ферзь и даже не ладья, чтобы определять ход игры. Догадываешься, где твоё место на шахматной доске, Хигучи? — его слова ещё долго пульсировали в её голове, даже часы спустя после его ухода. "Конечно, догадываюсь. Я ведь пешка." "Просто пешка."***
– Я… я не знаю, что мне делать, Азуми, — Хигучи, завернутая в одеяло так, что из кокона торчал только нос, сидела в чужой постели, поджав колени к груди. Последние полчаса она не говорила много, лишь бессмысленно пялилась в стену стеклянными, не отражающими сознания глазами. К опухшей щеке хотелось приложить лёд, но нужно было немного подождать, пока он замёрзнет. С правой стороны кровати стоял простой деревянный стул. Девушка, его занимавшая, беспрестанно куталась в огромный бежевый платок и лишь хмурилась в ответ на всё, что произнесла Хигучи за время их встречи. Азуми, убрав одну руку с груди, потянулась и влажным платком освежила покрытое дорожками слёз лицо собеседницы. – Я тебе говорила, что он псих? Уже тысячу раз, наверное, — услышав осуждение, Хигучи лишь понуро опустила голову. – Не боишься, что он когда-нибудь тебя прикончит? — Хигучи снова задумчиво уставилась перед собой, собираясь с мыслями. – С одной стороны, б-боюсь. Но с другой – сама знаешь, нельзя работать в мафии и надеяться на смерть в преклонном возрасте в окружении любящей семьи. – Одно дело умереть от рук врага, другое – от рук своих же. Я б и за миллионы йен не стала работать на тех, кто не способен собой владеть. А что тебя-то там держит, болезная? Хигучи испуганно, как маленькая птичка, покосилась на Азуми и покрылась розовыми пятнами прямо у той на глазах. — Вот только не говори мне, что... – Азуми, задохнувшись от возмущения, снова скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. – Да. И не смей меня отчитывать, – голос Хигучи неожиданно приобрел твёрдость, а во взгляде замелькали проблески мысли. – Да что ты в нём нашла, зачем ты продолжаешь прыгать вокруг него на задних лапках, скажи! – Азуми, сорвавшись на крик, резко поднялась и вышла куда-то в центр комнаты, заложив руки за спину. Хигучи исподлобья глянула на неё и страдальчески поморщилась, понимая, что сестра опять готовится нарезать круги по комнате, читая ей лекцию о высоких материях. – Ты думаешь, я сама знаю? – после нескольких кругов Хигучи наконец-то соизволила подать голос. – Было бы это так легко определить, я бы с корнем вырвала это из своего сердца. И головы тоже. Но... – Зато я знаю, – Азуми перебила её, сердито поправив очки и обвиняюще ткнув в её сторону указательным пальцем. – Я знаю! Тебя в нём привлекает власть, которой он обладает. То, что снаружи он весь такой хрупкий и тонкий, как побитый морозом колос, а внутри он – дьявол, способный испепелить всё вокруг в радиусе мили... — Хигучи вспыхнула и закрыла лицо руками, невольно предавшись мысленному созерцанию того, что только что описала сестра. Хрупкий и морозный, да. Видно каждую выпирающую кость, каждое несовершенство его осанки и фигуры. И прилив крови никогда не окрасит его кожу оттенка свежего утреннего снега. И в глазах словно вечно стоит метель. И скорбь, которую снег вечно пытается укрыть. – "Ах, как он мог бы чувствовать! Какую дивную душу мне довелось бы увидеть, если бы я могла сорвать с него накрепко вросшую маску жестокости и безразличия! Я хочу весь этот мир себе, себе, и никому другому, хочу костьми лечь, но стать той, кто вечно будет в безопасности, на кого он больше и взгляда поднять не смеет, не то что руку." Хигучи, не позорься, у тебя все на лице написано, – издевательский тон Азуми в очередной раз сменился осуждением, и девушка буквально ощутила на себе буравящий взгляд сестры. – Он зверь, Хигучи. Зверь, который понимает только язык животной силы. Должно случиться чудо, чтобы он перестал относиться к тебе, как к пустому месту. А чудес не бывает. Ты слышишь меня? – Азуми рухнула на край кровати и испытующе заглянула сестре в лицо, надеясь увидеть хоть капельку понимания. Хигучи вздохнула и бессильно закрыла глаза, полностью согласная со сказанным. Эсперкой она, в отличие от сестры, не была, и действительно должно было случиться чудо, чтобы она смогла обрести хоть какое-то подобие силы. Но Азуми растолковала это выражение лица превратно. – Родная, не подумай, что мне доставляет удовольствие тебя ругать, – голос девушки внезапно смягчился, и она, высвободив руку сестры из–под одеяла, ободряюще сжала её. – Просто... поверь мне, больше всего на свете я не хочу однажды вернуться домой и обнаружить тебя, уже остывшую, у порога – потому что после очередных истязаний ты пыталась изо всех сил, но не так и не смогла вовремя получить помощь.В ответ на эти неожиданно ласковые слова Хигучи зажмурилась и выдавила из себя пару слезинок: она даже сама не знала, от чего – от внезапного прилива нежности к сестре или от жалости к самой себе, которую вызвали представленные ею картины. – Бок болит? Давай намажу. Хигучи неуклюже выпуталась из одеяла и, задрав пижаму, подставила отбитый, покрытый одним сплошным синяком бок под успокаивающую руку сестры. Внезапно ей захотелось выговориться, хотя она и не ждала, что Азуми её поймёт. – Знаешь... я понимаю, что должна делать ровно то, что от меня просят. Ни больше ни меньше. Но... это противоречит тому, чего я сама от себя требую. На этой работе, – Хигучи выделила эти слова, – я жду от себя полной отдачи. Совершенного контроля. Знания, как решить проблему ещё до того, как она появится на горизонте. И не дай боже хотя бы одному облачку омрачить день моего сенпая, – на последней фразе в её голосе прорезался металл. Уловив его, Азуми закряхтела: – Ты меня поражаешь, Хигучи. Ты в курсе, что иногда ты звучишь как религиозная фанатичка? Умащивая ушиб особой мазью, Азуми продолжала: – Твоя преданность практически самурайская. Жаль только, что её никогда не оценят, – нарочитая небрежность в её голосе резанула Хигучи слух. – Знаю, но отказываюсь в это верить. А нет ли у тебя какого–нибудь зелья, которое может это исправить? – пошутила Хигучи, пытаясь избавиться от горечи осевших на языке слов. Чужая рука, уже машинально поглаживающая больное место, на мгновение остановилась. – Извиняй, но такого в моей коллекции точно нет. Зато есть редкостное и крайне опасное дерьмо, которое смогло бы превратить того-о-чьем-существовании-в-этом-доме-хотели-бы-забыть в твою куклу на целые сутки. Ошеломлённая, Хигучи, словно в замедленной съемке, повернула голову в сторону сестры, и Азуми нервно прикусила язык. – Забудь, что я только что сказала, оно тебе не нужно и я тебе никогда его не дам. Во-первых, у него сильные побочки, во-вторых, у него специфический вкус, и, попавшись на использовании алхимических продуктов, ты лишь подпишешь себе смертный приговор- Но Хигучи уже не слышала этих слов. В своих мыслях она уже начала перекапывать старые тайники сестры и продумывать места для новых. Азуми, как крайне дотошная и правильная учёная, никогда не оставляет плоды своих трудов в немаркированных банках, так что опознать зелье будет нетрудно. Главное – найти. А ещё найти в себе смелость его применить.***
...День был не просто отличным, а великолепным: Азуми в поисках каких -то особых ингредиентов отбыла на другой конец города, а Хигучи, до этого момента неукоснительно соблюдавшая постельный режим, решила наконец-то взять себя в руки и разгрести беспорядок, которым их комната заросла в течение её болезни. Розовая клетчатая пижама. Высокий, уже ставший родным пучок. Маленькая пушистая метёлочка в руках. И белые медицинские перчатки, чтобы ни дай боже на склянках Азуми не осталось отпечатков шаловливых пальчиков. Напевая что-то себе под нос, Хигучи осторожно открывала скрипучие шкафы и смахивала с полок пыль, не особо тщательно, но и не просто так, для вида. Залезать глубоко и вынимать оттуда предметы, чтобы отмывать их, не было смысла: во-первых, Азуми не обрадуется, если увидит, что её болеющая сестра по уши в работе, во-вторых, в этих шкафах всё равно нет ничего особенного, что следовало бы выудить. Сестра ведь далеко не глупа и не стала бы прятать что-то в настолько очевидных местах. Больший интерес представлял шкаф с одеждой: зная любовь Азуми к одежде с карманами, Хигучи предполагала, что сестра не удержится и оставит там заначку-две. Она полностью отдавала себе отчёт в том, что поступает, мягко скажем, некрасиво, но также она старалась оправдать себя тем, что любой, даже самый дикий секрет Азуми умрёт вместе с ней, и тем, что её навыки позволят ей провернуть всё так, что младшая и не заметит. Их гардероб не был похож на типичные семейные склады одежды и не выглядел как святыня, в которую заглядывают раз в столетие, выпускают оттуда двух-трех особей моли и, морщась от затхлого запаха, закрывают обратно. В их шкафу всегда приятно пахло лимоном и корицей, все предметы, висящие на вешалках и лежавшие в стопках, регулярно доставались, проходили осмотр и аккуратно убирались обратно, так что Хигучи могла не бояться за то, что путь её поиска можно было бы отследить по следам чистоты среди толстенного слоя пыли. Всё ещё коря себя за то, что ввязывается буквально в копание белья сестры, Хигучи открыла створки шкафа и остановилась, пытаясь сузить круг поисков и оградить себя от того, что, возможно, ей было бы не положено видеть. Следует проверить кармашки кардиганов. И зимней одежды. И, наверное, её любимый рабочий халат? Продолжая мурлыкать что-то простое, но крайне навязчивое, Хигучи нырнула головой в шкаф и начала аккуратно ощупывать висящую на вешалках одежду, с обеих сторон проводить по ней ладонями в попытке обнаружить выпуклости. Четыре вешалки подряд ход рук замедляли лишь объёмные броши да украшения, но вот когда очередь дошла до пятой, на которой был бежевый кардиган, в руках Хигучи наконец-то что-то брякнуло. Получилось даже немного символично: этот кардиган сестре подарила сама Хигучи, и поэтому Азуми нежно его любила и берегла, не надевая чересчур часто. Хигучи раздвинула вешалки с прочей одеждой и вытащила кофту на свет. Затянув пару повисших петелек, девушка дрожащими руками полезла в единственный бывший там карман. В её ладони очутились две склянки, примотанные друг к другу бечёвкой. Одинаковые пробки. Отсутствие маркировки. Обе баночки были до самого края заполнены густой прозрачной жидкостью, в которой лениво перекатывались пузырьки воздуха. Помимо склянок, в кармане также обнаружилась записка. "Хигучи, я знаю тебя как облупленную, можешь не делать вид, что ты этого не нашла", – так начиналось послание, и Хигучи, улыбнувшись, закатила глаза. – "Я не хочу брать на себя ответственность за то, что может произойти, если ты воспользуешься моей разработкой, однако выше своих нежеланий я ставлю вероятность того, что благодаря мне твой любовно–фанатичный зуд поумерится. Я без понятия, что ты будешь делать со своим сенпаем, когда зелье сработает, но... Всеми богами заклинаю: будь осторожна. Не теряй головы. И тщательно просчитай последствия." Даже безмолвная, немая бумага смогла в полной мере передать всю серьёзность тона сестры, и Хигучи почему-то прошиб пот. В её сознании шутливый, фантастический план "а вот если бы" внезапно разросся до вполне серьёзной подготовки к мероприятию, по масштабу напоминающему покушение на убийство, и Хигучи на пару мгновений стало страшно за себя. Сжав в кулаке стекло и бумагу, девушка, сгорбившись, выбралась из шкафа, закрыла дверцы и сползла по ним на пол. Поджав колени к груди, она начала раз за разом перечитывать инструкцию. А стоит ли риск того? А что будет в результате? Что ей сделают, если её раскроют? Где-то на краю сознания зрела мысль о том, что было бы неплохо выпить, чтобы затопить иссушающий её душу страх, и Хигучи не смогла устоять перед этим соблазном.***
– Хигучи, стесняюсь спросить, ты что, пила всю ночь? – Гин приподняла солнцезащитные очки Хигучи и, прищурившись, заглянула девушке в глаза, пытаясь прочесть в них ответ. – Я… не очень хочу про это говорить, – упавшим голосом ответила Хигучи. Сняв очки, она повернулась лицом к солнцу, и Гин присвистнула. – Что, всё настолько плохо? – Этими кругами можно утопающих спасать. Утром хоть бы льда к ним приложила, позорница, – Гин, улыбнувшись, большими пальцами разгладила мешки под глазами Хигучи и чмокнула ту в переносицу. – Голова не болит? Могу обезбол одолжить. – Наивно с твоей стороны предполагать, что я бы сама вышла из дома без пачки обезбола в кармане, учитывая, где и с кем я… – залепетала Хигучи, до жути смущённая поведением собеседницы. Их с Гин, в принципе, ничего не связывало, однако Гин считала Хигучи едва ли не своей младшей родственницей и относилась к ней соответствующе. И её шутливые выходки каждый раз загоняли Хигучи в угол. – Да знаю я, знаю, что ты, где ты и с кем ты, – хмыкнула Гин, отхлебнув своего кофе из бумажного стаканчика. – Рюноске однажды пожаловался, что однажды он так наглотался твоих таблеток, что весь день ходил с онемевшим лицом и даже говорить мог с трудом. Так что… присмотри за ним, пожалуйста. У него стоп-крана нет от слова совсем. Бледная как смерть Хигучи к концу этой речи запунцовела. Её глаза забегали из стороны в сторону, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но внезапно запнулась. – Эй, солнце, ты в порядке? – Гин не преминула снова заглянуть Хигучи в лицо. – Ты так сильно краснеешь, когда я говорю что-то подобное… это очень мило, но это также и напрягает немного. Спустись с небес на землю. И Рюноске так же оттуда спусти. В божество он для тебя превратился, гляньте. Он такой же человек, как и ты. Нет, ну в первую очередь он, конечно, тот ещё чОрт, – на этих словах Гин хрюкнула, – но, в общем и целом, он такой же простой смертный. Как и ты! – допив кофе, Гин многозначительно ткнула указательным пальцем в сторону Хигучи. Хигучи, низко свесив голову, старательно разглядывала свои ботинки. Гин в той же степени, что и Азуми, хотела помочь Хигучи избавиться от её зависимости. И если бы она сейчас осознавала, что каждое её слово сеет зерно надежды в душе Хигучи, то, наверное, она бы умолкла ещё несколько минут назад. Гин посмотрела на два полных стакана кофе в руках собеседницы и шумно вздохнула. – Вокруг тебя так много красивых, а главное, ласковых девочек, Хигучи, а ты что?.. Вцепилась как репейник в собаку бешеную. Лучше бы со мной встречалась, честное слово… пожалуйста?! В этот раз Хигучи не смогла удержаться и прыснула от смеха, вскинув голову и зажмурившись. Сейчас Гин действительно вела себя как старшая сестра, которая поставила себе цель любым способом развеселить хнычущего младшенького. Своим паясничеством она, хоть и на пару секунд, но всё же вытащила девушку из оков ледяного страха, и Хигучи была ей за это благодарна. – Тц, ну наконец-то. На тебе с самого утра лица нет. Плывёшь себе в пространстве, как привидение, разве что на углы не натыкаешься. Я могу тебя выслушать, если у тебя проблемы… – Гин беззвучно отошла за спину Хигучи и, встав на цыпочки, зашептала той прямо на ухо. Хигучи подпрыгнула, едва не расплескав остывший кофе. Гин была права во всех предположениях: да, Хигучи действительно пила всю ночь. Пила всё, что только могла найти в доме, кажется, немного пострадал даже старый семейный запас «а это мы будем пить у Хигучи на свадьбе, да, родная?». Перед её мысленным взором встали лица родителей, и Хигучи, задумчиво сжимая в руках бумажные стаканчики, горько усмехнулась: уж что-что, а свадьба ей, к сожалению, никогда не светит. Ну или светит, но разве что с Акутагавой-младшей и то только если Хигучи будет угрожать перспектива умереть старой девой. Голова раскалывалась, и сильно хотелось спать, но страх и волнение бодрили лучше любого кофе. Решение воспользоваться подарком сестры стоило Хигучи не только месячного запаса алкоголя, но и нечеловеческих усилий – потому что она и представить не могла, что судьба когда-нибудь загонит её в угол между всепоглощающими желанием и страхом за свою жизнь. В голове внезапно всплыли те постыдные картины, которые вчера рисовались в её воспалённом сознании, когда она сидела на полу на кухне и чашку за чашкой глотала грубоватое, отдающее цитрусами рисовое вино, руки вспомнили всё, что она с собой делала, и Хигучи в очередной раз завесилась волосами, пытаясь скрыть свои мысли от всевидящей Гин. От фантазий ускорилось сердцебиение, по позвоночнику прошлась мягкая, искрящаяся волна, которая затем камнем рухнула куда-то в низ живота, и Хигучи начала переминаться с ноги на ногу, понимая, что, если она застынет без движения, страх снова заключит её в свой разящий могильным холодом саркофаг. – Да наконец-то, и полвека не прошло, вы только гляньте, кто соизволил спуститься, – заголосила Гин, взяв Хигучи за талию и развернув её в сторону дверей, в которых показался Акутагава. – Ты чего так долго? Стрелки ровные не мог нарисовать? – Гин, уперев руки в бока, вышла из-за спины товарки и пошла в наступление на брата, а Хигучи, в ужасе распахнув глаза, машинально отвернулась и затряслась. Время утекало как песок сквозь пальцы, и она понимала, что сейчас, в общем-то, вместе с секундами утекает и её последний шанс отступить. Акутагава, скрестив руки на груди, лишь кивал и хмыкал, соглашаясь со всем, в чём его обвинит сестра, лишь бы её лекция поскорее закончилась. Слыша его голос, чувствуя привычный холод, исходящий от сенпая, Хигучи внезапно вынырнула обратно в реальность и медленно, незаметно выпрямилась в попытке вернуть чувство собственного достоинства. – Пойдём? – Акутагава глянул на сестру и уже развернулся в сторону метро, но девушка подскочила и выхватила из рук Хигучи один из её стаканчиков. – Не раньше, чем ты выпьешь вот это, – Гин снова встала на цыпочки и с ослепительной светской улыбкой протянула брату кофе, использовав вторую ладошку как блюдце. Чувствуя взгляд Гин, который начал буравить её затылок, Хигучи нехотя развернулась, навесив на себя маску равнодушия: – Здравствуй…те. И совершенно буднично отхлебнула из своего стакана. Азуми была права: вкус у её пойла был воистину специфический, такое вряд ли когда-нибудь забудешь. Благодаря ему вкус кофе теперь переливался тысячей разных оттенков: казалось, что туда насыпали и морской соли, и кайенского перца, и розмарин… Обычный кофе из автомата явно не должен таким быть, и скорее всего, это не оставят без внимания. – С чего бы мне это пить? – Акутагава вскинул брови, повернувшись к сестре, предварительно стрельнув в Хигучи колючим взглядом. Ей на секунду показалось, что серые радужки на секунду потемнели, и в них словно бы скрежетнули мотки колючей проволоки. – Имей совесть, пальто на ножках! Мы тебя полчаса ждали, хотя бы из вежливости попробуй. Хигучи стояла, не отнимая стакан ото рта, чтобы скрыть свои эмоции, и цепко, как охотник, следила за каждым движением сенпая. Акутагава молча закатил глаза, и бумажный краешек стакана скрылся между его губ. У Хигучи от волнения закружилась голова, и она начала молиться, чтобы у неё, например, не подкосились ноги в самый неподходящий момент. – Пф-ф-ф… – Акутагава неожиданно фыркнул, разбрызгав свой кофе, и закашлялся. – Что здесь? Соль? Красный перец? Розмарин? – Ты дурак или да? Обычный кофе. Слезай со своих таблеток, у тебя от них совсем кукушка поехала, – Гин ткнула его в плечо и не менее сердито протянула ему платок. – Гин, ты вообще кто такая, чтобы… – Акутагава наткнулся на тяжёлый взгляд сестрицы и, запрокинув голову, молча, одним махом, допил стакан. Хигучи как заворожённая проследила за тем, как дёрнулся его кадык, и допила своё одновременно с ним, памятуя, что было написано в инструкции от Азуми. Её зелье носило не очень мудрёное название, но в данный момент Хигучи всё равно не могла его вспомнить. Какой-то напыщенный бред про «обмен энергией» или что-то в этом роде. Согласно его описанию, пойло должно подействовать в течение нескольких минут; сторона отдающая почувствует сильное недомогание, слабость и желание упасть замертво, принимающая же, по логике вещей, должна ощутить небывалый прилив сил. Уж от чего-чего, а от прилива сил Хигучи бы не отказалась, после бессонной-то ночи, скрашенной двумя бутылками фуцусю. Она, естественно, продолжала держать в уме вероятность того, что зелье могло и не сработать, но… в её не очень ясном рассудке крутилась смешная, не имеющая никакого обоснования мысль: если у зелья есть вкус, значит оно определённо существует, если оно существует, то Азуми уж наверняка обо всем позаботилась и заговорила его так, как надо. Из размышлений её выдернул продолжительный, надрывный кашель сенпая. Сфокусировавшись, Хигучи машинально шагнула вперёд, чтобы помочь и поддержать, но внезапно одёрнула себя, вспомнив, что вообще-то сейчас рядом с ним сестра, а сама Хигучи так, мимо пробегала. – Ты… чего… – Гин отступила и вытянулась в струнку, вытаращившись на продолжавшего тихо покашливать брата. Хигучи готова была поклясться, что ещё секунда, и она увидела бы у той навострённые кошачьи ушки и нервно поджатый хвост. В ответ Акутагава лишь молча утёр платком покрытое потом лицо, и его пальцы поползли по краснеющей шее, видимо, пытаясь нащупать и оттянуть воротник. А воротника–то нет – сегодня он был в повседневном: футболке и джинсах. Хигучи посетила неожиданная и очень странная мысль о том, что, видимо, ему действительно плохо, раз безукоризненный и даже чересчур памятливый Акутагава забыл, во что он сегодня одет. – У-у-у, родной, ты, кажется, заболел, – Гин пощупала у того лоб и нахмурилась. – Горишь как тропический закат. Хигучи, проводишь его? Хигучи вздрогнула, услышав своё имя, но не смогла ничего сказать в ответ. – Какого… – захрипел Акутагава, недовольный предложенной перспективой. – Я поеду сдам билеты – на выставку сходим как-нибудь позже. А тебя одного в таком состоянии я оставлять не собираюсь. – Гин уже автоматически ткнула в него пальцем и повернулась к Хигучи. – Солнце, не сочти за труд, но, пожалуйста… – Не переживай, это моя обязанность, – к Хигучи внезапно вернулся дар речи, и она на нетвёрдых ногах приблизилась к сенпаю, думая, как бы корректно предложить ему пойти под ручку, потому что Акутагава и впрямь выглядел так, словно сейчас свалится. Гин подскочила к ней, чмокнула в лоб и, на секунду задержав взгляд на её лице, сказала: – Чтоб вы знали, вы сейчас оба выглядите совершенно неадекватно, но я надеюсь, Хигучи, что твоих мозгов вам хватит на двоих. Береги себя. «И не только себя», – подумалось Хигучи, когда она посмотрела вслед убегающей в сторону метро Гин.***
Хигучи беззвучно выставила в сторону локоть левой руки, и Акутагава, жмурившийся и кряхтевший от боли, судорожно за него ухватился. Не вздрогнуть стоило девушке больших трудов, не вспотеть от дохнувшего на неё жара – тоже. Мелкими, детскими шагами они двинулись обратно в сторону подъезда; когда Акутагава запнулся, Хигучи безапелляционно разогнула руку и обняла сенпая за талию. Тот, нахмурившись, неодобрительно качнул головой, но всё же обнял её за плечи в ответ, повиснув в её руках как тряпичная кукла. Прижав к себе ослабевшее, горячее, покрытое потом тело, Хигучи изо всех сил старалась хранить нейтральное выражение лица. В душе же бурлил адский котел, где смешивались и стыд за то, что она подвергла Акутагаву такому испытанию, и безграничное беспокойство, и волнение, которое охватило её по понятным причинам – не каждый день ей доводится вот так вот прильнуть к сенпаю. Они зашли в подъезд – Акутагава без слов протянул девушке ключи – и так же молча проследовали к лифту. Сенпай ударил кулаком по кнопке «4» и попытался отлепиться от помощницы, чтобы прижаться спиной к прохладному металлу кабинки, и девушка неохотно его отпустила. В течение этих долгих, томительных мгновений был слышен только мерный писк счётчика этажей, хрипящее, надсадное дыхание Акутагавы и лёгкие, поверхностные, птичьи вздохи волнующейся Хигучи. Открыв квартиру и войдя внутрь, Хигучи уже хотела мягко потянуть сенпая за руку, чтобы тот вышел вперёд и сам вёл её туда, куда нужно, но её остановил хриплый окрик: – Куда? Хигучи обернулась и уставилась на сенпая. Тот, стекая вниз по стеночке, стащил с себя кроссовки и лишь затем пошёл по коридору. Кажется, она забыла разуться. Какая грубость с её стороны. Однако как вообще можно помнить про обувь в таком-то состоянии? Чудеса привычки, не иначе. Сделав финальный рывок, Акутагава широкими шагами добрался до односпальной кровати, стоявшей в дальнем левом углу, и рухнул сверху на белоснежное одеяло, закрыв лицо руками. Уже разувшаяся Хигучи бесшумно, как тень, последовала за ним и почти незаметно присела у него в ногах. Акутагава страдал, и это было видно невооружённым глазом: виски блестели от пота, шея сплошь покрылась красными пятнами, хрипы в груди стали ещё более громкими и пугающими. Предварительно зажмурившись, чтобы свет не ослепил его, он отнял руки от лица и попытался нащупать привычные ему пуговицы рубашки, но его пальцы лишь механически сминали футболку. Хигучи в каком-то неприятном изумлении вскинула брови, ещё раз подумав, что неплохо так у сенпая в голове помутилось, раз он так и не вспомнил, что на нём сегодня. Однако если сенпай хочет раздеться – сенпай разденется, Хигучи для этого здесь и нужна была. Ухватив края промокшей практически насквозь футболки, она потянула её наверх, и Акутагава, приподнявшись, послушно поднял руки. Ощутив волны холодного воздуха, ударившие по разгорячённой коже, сенпай длинно, с облегчением и спокойствием на лице выдохнул, и Хигучи подумала, что ей только что довелось услышать самый сладкий звук на свете. Но если Акутагаве хоть немного полегчало, то состояние Хигучи, кажется, только ухудшилось: лёгкая до этого момента головная боль усилилась, и предметы начали немного плыть перед глазами – видимо, начала сказываться бессонная ночь. Хигучи встала, чтобы пойти в ванную и намочить платок, который Гин наспех сунула ей в ладонь, и сама ощутимо пошатнулась, чувствуя, как в её голове словно бы разлился тяжеленный котёл с болью. На краю сознания начала тихонько стрекотать какая-то навязчивая мелодия, но Хигучи не могла вспомнить ни название песни, ни исполнителя. Несколькими минутами позже Хигучи уже опять сидела на краю кровати с миской воды в руках и робкими, лёгкими движениями вытирала остатки пота с ключиц, груди, живота сенпая. Акутагава, переставший лихорадочно кашлять, изгибался как кот, легонько приподнимался на локтях, с удовольствием отдаваясь ощущению живительной прохлады у себя на коже. От таких картин у Хигучи чуть глаза на лоб не полезли. – Выглядит так, словно у Вас жар. Вы точно не заболели? – Хигучи посчитала нужным нарушить тишину, хотя она сама не до конца понимала, зачем. – Чёрт знает, – коротко отозвался Акутагава и отвернулся к стене. Лёгкое, быстрое дыхание предвещало новый приступ кашля. Хигучи медленно, показывая каждое своё движение (опять же, как охотник на глазах у опасного зверя), вынула из кармана блистер обезболивающего, выдавила таблетку, аккуратно вложила в раскрытую ладонь. Акутагава мгновенно проглотил лекарство и снова плотно закрыл глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям. Через несколько минут, в течение которых Хигучи продолжала робко скользить мокрым платком по его телу, сведённые брови сенпая расслабились, и он начал дышать глубоко и ровно. – Чего ждёшь? Раздеваешь, так раздевай полностью. Хигучи, до этого момента машинально оглаживавшая его по–прежнему красную кожу и мучительно пытавшаяся вспомнить хотя бы пару строчек из той песни, что застряла у неё в голове, резко вынырнула из размышлений, неспособная поверить своим ушам. – Ч-что?.. – Что слышала. Сердце Хигучи быстро-быстро заколотилось, и в глазах немного потемнело. Она дрожащими пальцами полезла расстёгивать пуговицу и молнию, пытаясь, ни дай боже, не коснуться сенпая там, где не положено. Хотя, конечно, ради этого вся игра и затевалась, но в последний момент, как всегда, становится страшно что-то предпринимать, и хочется пойти на попятную, сделав вид, что ничего и не было. Акутагава приподнялся, позволяя стянуть с себя джинсы, и Хигучи невольно окинула его тело взглядом: красные пятна сползали с груди и живота так же и на бёдра; белое хлопковое бельё, казалось, тоже было наполовину мокрым и оттого прилипало к костям сильнее, чем следовало бы. Хигучи деликатно отвернулась, собираясь аккуратно повесить футболку и джинсы на спинку кровати, а заодно и скрыть запылавшие щёки. Долгие месяцы она мечтала об этом дне, но, когда день пришёл, Хигучи оказалась совершенно к нему не готова. Обстоятельства могли бы быть другими, и их чувства друг к другу тоже, но… почему бы не довольствоваться тем, что есть, и отступать уже, в общем-то, поздно. С трудом найдя в себе силы, чтобы снова повернуться к Акутагаве лицом, Хигучи низко склонила голову, «нечаянно» завесив щёки волосами, и принялась так же аккуратно обтирать холодным мокрым платком его живот и бёдра. Не преминула ласково коснуться пальцами выступающих под резинкой белья костей, медленно заскользила всей ладонью по поверхности бёдер. В голове и перед глазами стояла серая пелена, в ушах стоял стрёкот, похожий на шум старого аналогового телевизора, и Хигучи, благодарная богу за то, что сейчас ей не нужно было слишком много думать, понимала, что ещё чуть-чуть, и она вспомнит эту чёртову песню. – Ты что делаешь… – недовольное шипение Акутагавы прервал очередной приступ кашля, и сенпай зажал рот рукой. – Но Вам же жарко, – Хигучи невинно хлопнула глазами. Она не любила строить из себя дурочку, но иногда приходилось. – Да, но… – прокашлявшись, Акутагава нерешительно убрал ладонь с нижней половины лица, и Хигучи увидела, что тот густо покраснел. Это можно было бы списать на жар, но, учитывая его недовольную мину и то, как усиленно он от неё отворачивался, думалось совершенно о другом. Едва слышно хмыкнув, Хигучи уже в третий раз устроила себе ознакомительный тур, на этот раз – голой рукой, оправдываясь тем, что не может найти градусник, а температуру проверить хотелось бы. Медленно, с удовольствием – хотя это и было тяжело, сердце колотилось как бешеное, и руки ощутимо дрожали от переживаний – Хигучи обвела кончиками пальцев линию челюсти сенпая, нежно коснулась пульсирующей на шее артерии, лёгким, на грани щекотки, движением мимолетно пересчитала рёбра, двумя пальцами обозначила дорожку от пупка до белья и задумчиво огладила шероховатую резинку. Акутагава, до этого терпеливо переносивший все её выходки, закашлялся и, приподнявшись на локтях, хмуро уставился на свой стояк, который тонкое бельё не могло и не собиралось скрыть. – Довольна, довела? – зашипел сенпай, покраснев, как закатное небо. Он нервно дернул ногой, в попытке поджать колени к груди, и снова отвернулся к стене, обнимая себя руками, чтобы хоть как-то прикрыться. Хигучи во все глаза смотрела на извивающегося сенпая: она и представить себе не могла, что в этом человеке с, мягко скажем, не лучшими моральными качествами, найдётся что-то положительное – а именно острое чувство стыда и, возможно, даже скромность. Хигучи закрыла рот и нос ладонями в приступе нервного то ли смеха, то ли кашля: – Это, конечно, в мои обязанности не входит, но… если угодно, как говорится, – коротко прочистив горло, Хигучи обозначила конец своего бормотания. Акутагава, до этого чуть-чуть приподнявшийся на подушке и по-прежнему обнимавший себя за плечи, долгие несколько секунд буравил взглядом Хигучи, которая пыталась за миной растерянности скрыть своё нечеловеческое желание, и внезапно неприятно усмехнулся: – Может, хотя бы на это ты сгодишься. Потом он откинулся обратно на подушку, нахмурился, закрыв глаза, и перестал реагировать на окружающий мир, полностью погрузившись в себя.***
…Хигучи едва не застонала от стыда и неловкости, когда до неё дошло, что вот он, переломный момент: отступать уже поздно, а идти вперёд… кажется, уж лучше умереть, чем идти вперёд. Щёки горели так, что хотелось содрать их с лица к чертям собачьим, лишь бы сохранить хоть какое-то подобие спокойствия и пристойности; всё тело, от макушки и до кончиков пальцев, начало тихонько потряхивать от возбуждения. Сделав вид, что некий предмет на балконе привлёк её внимание, Хигучи уставилась в окно, одновременно дрожащими пальцами стягивая с сенпая бельё. Сердце билось так, что, казалось, оно сейчас проломит грудную клетку. Акутагава снова изящно приподнялся, позволив Хигучи стянуть свои боксёры и оставить их где-то на уровне колен. Медленно (возможно, даже чересчур) дыша, он демонстративно сложил руки на животе и, снова отвернувшись к стене, лишь сильнее вжался лицом в подушку, когда ощутил мокрую от пота, неловкую ладошку Хигучи на своём члене. Не то чтобы Хигучи не знала, что делать – ей, в конце концов, доводилось пару раз смотреть фильмы для взрослых – но… в жизни ведь всё далеко не так, как в кино. Если ты зритель, то тебе достаточно легко проигнорировать всё, что не нравится на экране, но если ты главная героиня своего личного порноролика, то это накладывает… некоторую ответственность за свои действия, что ли. Рассматривая свои колени и больно закусив губу, Хигучи пыталась сосредоточиться на движениях своих рук. В фильмах обстановку разряжали поцелуями и неприличным разговором на ушко, но… кто она такая, чтобы лезть к сенпаю с поцелуем в такой момент. «Достаточно хороша, чтобы трахнуть, но недостаточно хороша, чтобы любить». От этой мысли стало невероятно горько. Хигучи уже была готова снова упасть в бездонную яму переживаний, как внезапно в реальность её вернул неожиданный шлепок по руке. – Мне не нравится, – Акутагава, по-прежнему разговаривавший со стеной, выглядел обиженным, как ребёнок. Хигучи на секунду застыла, лихорадочно перебирая варианты. – Так может, Вы хотите… – она склонила голову набок и свободной рукой нерешительно стёрла помаду с губ. На обычно непроницаемом лице сенпая явственно читалось отвращение: – Фу, Хигучи, кто тебя этому учит? Это неестественно. Хигучи задумчиво вдохнула и выдохнула так глубоко, что у неё, к её же изумлению, совершенно расслабились и опали плечи – она и не осознавала, как до этого момента была напряжена. Странно было слышать рассуждения о естественности от эспера, обладателя сверхспособности, однако его слова непостижимым образом помогли ей, избавив её от кучи других, не менее смущающих и постыдных действий. – Если я правильно поняла, я… – Хигучи потупилась и чертовски медленно потянула ленточку своего галстука. Акутагава не соизволил ответить, и Хигучи приняла его молчание за согласие. Её горячие, красные пальцы с трудом зашевелились, расстегивая верхние пуговицы рубашки; глядя куда-то на шторку, висящую в метре от неё, девушка продолжала незаметно держать сенпая в поле зрения – и тут она поняла, что он искоса смотрит на неё, ожидая, пока она обратит на него внимание. Испуганно вскинув брови, Хигучи поспешно глянула сенпаю в лицо, и тот буркнул: – Не больше, чем потребуется. Хигучи, умница, поняла намёк правильно и прекратила мучить белые пуговицы, однако уже можно было явственно заметить, какого цвета на ней был бюстгальтер. Бирюзовый. В нежную жёлтую крапинку. Достаточно игривый выбор для всегда серьёзной и стеснительной Хигучи. «Она что, специально?». Выставив на обозрение то, чему положено скрываться под одеждой, Хигучи почему-то ощутила себя свободнее. Медленно, чувственно вдохнув полной грудью – картина получилась соблазнительная, но, к сожалению, единственному в комнате зрителю было наплевать – Хигучи встала с кровати, чтобы расстегнуть брюки, наклонила голову в разные стороны, разминая шею, и наконец-то, с большим трудом, взяла себя в руки. Это её день, её работа и её сенпай, и она выжмет всё, что сможет, из всех них. Хигучи, предварительно спустив брюки, перебросила через его тело левую ногу и крайне осторожно опустилась к сенпаю на бёдра, пытаясь не давить на него всем своим весом. Стеснение внезапно улетучилось, оставив место лишь горячему, бесстыжему возбуждению. Надо пользоваться моментом, пока есть возможность, и Хигучи не постесняется показать себя с лучшей стороны даже в такой ситуации. Глубоко, размеренно дыша, Хигучи небрежно оправила себя: пальцами зачесала назад выпадающие из прически волосы, задумчиво скользнула по груди. Оперевшись левой рукой о левое плечо сенпая и таким образом пригвоздив его к постели, Хигучи, осмелев донельзя, решила немного его приласкать – он всё равно больше такого никогда не увидит. Наклонившись над ним, позволив ему запустить взгляд в своё декольте – ах если бы это ему было интересно – Хигучи тыльной стороной ладони погладила его по щеке, мимолётно коснулась его губ, прошлась рукой по груди – Акутагава никак не реагировал: он продолжал лежать с закрытыми глазами, едва ли не уткнувшись носом в белоснежную стену, и делать вид, что его здесь нет, что Хигучи играет с кем угодно, только не с ним. «Не хочет – ну и не надо», – Хигучи фыркнула и игриво прогнулась в спине, с силой вдавив оба плеча сенпая в кровать и выдавив из него очередной недовольный вздох. Хигучи, к своему изумлению, поняла, что её совершенно не трогало его недовольство. Вот когда он начнёт брыкаться – тогда и поговорят, а сейчас можно и отомстить ему кое-как и кое за что. Чувствуя, как лениво перекатываются мысли у неё в голове и как низ живота начинает сочиться электрическим теплом, Хигучи закрыла глаза и большими пальцами, медленно, не преминув и это превратить в представление, спустила с себя бельё, оставив его так же на уровне коленей. Вдохнула, поставив очередную точку на пути невозврата, наощупь взялась за член и опустилась. Тишину прервали два одновременных всхлипа: Хигучи – от облегчения, Акутагава же страдальчески зажмурился. – М-м? – Хигучи не посчитала нужным тратиться на слова. – Горячо. Ты что, духовка? Несуразность его замечания заставила Хигучи скривиться. – Если хотите, я тут же… – Не хочу. Просто… сделай это жёстко и быстро. Его голос был едва слышным, и Хигучи никак не могла до конца поверить своим ушам. Эти простые, непримечательные слова в устах сенпая звучали развратнее самых грязных разговоров на свете; нотка отчаяния и даже мольбы, в существовании которой Хигучи, на самом-то деле, сомневалась, подстегнула её, заставив её тело вздрогнуть, а колени – разъехаться по кровати, впуская член глубже. Электрический ток, циркулировавший по телу, немного освежил голову, и в сознании Хигучи начали всплывать давно вертевшиеся на языке слова той дурацкой песни, которую она весь день не могла выбросить из головы.«The wall that I have built to keep you out is starting to rust
Because everything around me just reminds me of us
I am an addict for dramatics, black hair and pale skin
Yet I'm still collecting bones, but that's why closets are for skeletons»,
– подчиняясь ритму и темпу ударных, бьющихся у неё в висках, напряженно вслушиваясь в укоризненное жужжание гитар, Хигучи двигалась взад и вперёд, по-хозяйски держа сенпая за талию; двигалась мерно, сосредоточенно, закрыв глаза и пытаясь рассмотреть своё сознание изнутри. Слова песни витали в нём, и ей приходилось старательно ловить и складывать их в предложения, чтобы уловить конечный смысл. Не то чтобы эта песня была написана специально для них, но Хигучи нравилось то, как она в каких-то моментах переплеталась с их историей: стена, которую Акутагава старательно возводил между ними с самого начала их знакомства, рухнула в один момент – тогда, когда он повис на ней, как безвольная кукла, по-настоящему ища в ней помощи; Хигучи же была только рада её оказать, будучи на седьмом небе от счастья – от того, что отчаянные, безумные, навязчивые мечты о её бледном и темноволосом объекте одержимости наконец-то начали воплощаться в жизнь.«Undress your body, hold it over my head
Because you know that if you knock
Then I will always let you in»,
– рисуя у себя в голове образ, встраивая себя в песню, Хигучи, подражая лирической героине, снова склонилась над лицом сенпая, в очередной раз нежно коснувшись его горящей щеки – в ответ Акутагава зажмурился так сильно, что, кажется, в уголке глаза блеснула слезинка. Мысленно соглашаясь с исполнителем и признавая, что когда бы Акутагава не постучал и в каких бы отношениях они ни состояли, она бы всё равно ему открыла, Хигучи совершенно не обращала внимания на свои поступки в реальности: прижав сенпая за плечо к постели, она поднесла своё лицо близко-близко и кончиком языка согнала слезу из уголка дальше к виску. Акутагава испуганно распахнул глаза, и на Хигучи уставилась серая радужка: чистая, не замутнённая привычным страданием, блестящая, как новенькое столовое серебро. Хигучи же, поддавшись странному, несвойственному ей чувству покровительства, в ответ лишь аккуратно коснулась лба сенпая губами и выпрямилась, решив, что пора бы покончить с политесом.«I've been numb for so long that I forgot how to feel
So I don't care if it will break my heart
Just fuck me 'til we disappear»,
– Хигучи хихикнула, понимая, как идеально эти строки сочетаются с тем, что сегодня сказала Гин про любимые таблетки сенпая, и невольно ускорила ход, подчиняясь голосу в голове. Приоткрыв глаза, она заторможенно, словно в тумане, разглядывала всё, что было под её руками: растрёпанные волосы сенпая, красное, горящее от стыда лицо; бордовые, готовые назавтра превратиться в синяки отпечатки её ладоней и пальцев на его плечах; блестящий от пота, порозовевший живот. Будучи совершенно довольной увиденным, Хигучи шумно втянула в себя воздух и подалась вперёд сильнее, вдалбливая сенпая в кровать и наслаждаясь тем, как копятся электрические искорки в её животе. Каждый новый толчок выбивал из Акутагавы рваные, хриплые вздохи – Хигучи пришлось потрясти головой, чтобы звуки реальности перестали смешиваться с хрипами вокалиста в её голове.«You said you'd never hurt me
Now this is all that we have left
You were supposed to save me
From myself»,
– разум Хигучи, видимо, издеваясь над владелицей, предложил ей вообразить, что это Акутагава, будучи уязвлённым и безмерно обиженным тем, как она с ним обошлась, заходится в обвиняющем, разрывающем лёгкие крике; она видит его распахнутые, блестящие от эмоций глаза, и едва не взрывается от этих мыслей. – Полегче там, мне ещё рано умирать, – прохрипел сенпай, в тысячный раз за день выдёргивая Хигучи из грёз. Он попытался приподняться на локтях, чтобы прокашляться и высмотреть на кровати платок, но девушка, краем сознания по-прежнему держащая реальность под контролем, лишь замедлила свои движения, одновременно молча и властно прижав к его губам новенький, хрустящий от чистоты платок, вынутый из нагрудного кармана. Восстановив дыхание, Акутагава, неодобрительно сведя брови, опускается обратно на подушки и снова впадает в оцепенение; его лицо постепенно принимает расслабленное выражение глубокого сна. Хигучи сердито рыкнула, увидев такую реакцию: она была слишком занята его ублажением и потому теряла время, не заботившись о себе – а ему, оказывается, практически наплевать на все её старания. Мысленно плюнув от досады, Хигучи выпрямилась, продолжая опираться одной рукой о чужое плечо, положила два пальца другой руки на клитор и начала двигаться неспешно, в такт своему дыханию, щадя натёртые колени. От темноты за веками и собственных тяжёлых вздохов немного, сладко кружилась голова, и всё происходящее казалось каким-то нереалистичным, эфемерным; такое же сладкое, горячее, похожее на фантазию ощущение было готово вот-вот вытечь из неё на постель, если она поднапряжётся ещё на пару секунд. Но время текло, медленно и неумолимо, а оргазм всё еще продолжал маячить где-то за горизонтом. Эта мысль безмерно удивляла Хигучи: она, тысячи раз продумывая этот легендарный день, была на сто процентов уверена в том, что кончит от единого толчка, но реальность почему-то жестоко её разочаровала. Было ли дело в алкоголе? Волнении? Потере чувствительности из-за того, что за сутки до этого ей довелось мастурбировать так много, как никогда раньше? Хигучи не знала и не желала знать, ведь это всё равно не помогло бы решить её проблему. Взмокшая и красная как рак, она в отчаянии упала лбом на грудь к сенпаю и злобно сжала кожу его плеча в кулаке. Акутагава зарычал от боли и вскинул голову. – М-м? Хигучи не могла понять, действительно ли он добавил издевательские нотки в её коронное «м-м?», или нет. – Я… не могу… – процедила она сквозь сжатые зубы и зажмурилась, пытаясь абстрагироваться от происходящего. – Чего не можешь, – в его голосе знакомо бряцнул металл: Акутагава терпеть не мог неясных выражений. – Кончить, – Хигучи была настолько зла, что потеряла всякий стыд и произнесла это слово так чётко и ясно, как никогда бы не смогла в более трезвом состоянии. Сенпай, зависнув на секунду, шумно вздохнул сквозь зубы, приподнялся и попятился, устроившись на подушке полулёжа. Сохраняя на лице выражение невыразимой головной боли и страдания от того, насколько же глупая у него подчинённая, он и с закрытыми глазами продолжал хмуриться. Стоя на четвереньках, Хигучи сделала шажок вперёд, собираясь и дальше держаться за его плечи, и внезапно почувствовала, как из неё вынули член. – Что Вы… – Выпрямись. Хигучи, потеряв весь боевой настрой, медленно подняла голову с его груди, неосознанно прикрывая ладонями то, что было бы стыдно показывать: опухшие, обкусанные от волнения губы на лице и влажные, налитые кровью губы снизу. Ей почему-то расхотелось, чтобы сенпай видел, до какого беспорядка она себя довела. – Дура, даже кончить сама не может, – сенпай посчитал нужным выговорить Хигучи за это (а можно подумать, что ей своих угрызений совести было недостаточно). Совершенно мёртвая и безразличная интонация Акутагавы её, с одной стороны, испугала, а с другой – обрадовала: он, по крайней мере, не злился. Прежде чем что-то сделать самому, Акутагава окинул её взглядом, и Хигучи зарделась, чувствуя, как неспешно и тщательно её рассматривают. «Зачем? Ему ведь наплевать». На секунду Хигучи и сама задумалась о том, как она сейчас выглядит. Приятно порозовевшее лицо с влажными следами слёз и, возможно, слюны; горящие, полупрозрачные на свету ушки, растрёпанные волосы; сбитый на бок галстучек, наполовину расстёгнутая рубашка, из-под которой проглядывает этот чёртов бирюзовый в жёлтую крапинку лифчик; тяжёлая грудь, достаточно плоский, но мягкий на ощупь живот, узкие бёдра – любой другой мужчина был бы рад видеть такую девушку у себя в постели, но, на что, собственно, и сетовала незабвенная Гин, Хигучи не посчастливилось хотеть именно того, кто смотрел на неё как на пустое место. Лёгким, уже ставшим привычным ей шлепком Акутагава отбросил её руку, которой Хигучи стыдливо прикрывала вход, и на пару секунд погрузил кончики указательного и среднего пальцев внутрь. Вынул, задумчиво растерев клейкую смазку между пальцев, с таким лицом, словно бы это представляло для него какой-то интерес – Хигучи, истерически зажимая рот рукой, во все глаза следила за сенпаем. Подражая ей, он пристроил влажные пальцы ей на клитор, но начал двигать ими так медленно, так сознательно, что Хигучи нетерпеливо дёрнулась, показывая, что этот этап в её личной гонке давно пройден. Но быстро стушевалась, стоило ему неодобрительно зыркнуть на неё. Два пальца другой руки очень аккуратно – однако в излишней предосторожности не было необходимости: Хигучи буквально истекала потом и смазкой – огладили малые губы и скользнули внутрь. Кончики пальцев начали ощупывать стенки, словно бы проверяя их гладкость и влажность. Эти движения с непривычки показались Хигучи настолько нежными, что она непроизвольно прогнулась, почти физически ощущая, как в спину ударила волна жаркого, неизвестного ранее чувства. Зажмурившись от стыда, девушка сжала ладонями грудь, не зная, куда деть руки, и пытаясь мерно и глубоко дышать, чтобы унять сердцебиение. Тело невольно подстраивалось под тот странно выдержанную, мучительно малую скорость, которую Акутагаве приспичило выбрать, и потому мозг услужливо подсунул Хигучи очередную песню, темп которой совпадал с движениями чужих рук на её теле.«I want to hurt you, I don’t deserve you
Unlace your body, I want total control
Like maggots from the host, You drain, I decompose
Swallow your faith, submit and fuck until we overdose»,
– мысленно Хигучи брала каждое слово в руки и задумчиво его рассматривала, пытаясь решить, согласиться с ним или нет. Минутами ранее она действительно горела желанием причинять боль и мстить «за всё хорошее», но сейчас она относила себя скорее ко второй строке: она буквально расшнуровала себя, практически с мясом вырвав ленты из своей души, затянутой в корсет из правил и приличий, и швырнула их в лицо сенпаю, передав также и тот блаженный, абсолютный контроль, которым ей самой хотелось когда-нибудь обладать. Впрочем, остальные строки были не менее значимыми для неё: она прямо-таки продолжала истекать желанием, а Акутагава, в принципе, и так похожий на мертвеца, сейчас просто перешёл все границы в своём стремлении подражать бледным, холодным и бездыханным. Но его, несомненно, выдавали руки, скупые на ласку, но знающие тело Хигучи лучше неё самой; ей не оставалось ничего, кроме как подчиниться и позволить ему делать с ней всё, что он захочет, и столько, сколько ему заблагорассудится, в полной независимости от её собственных желаний. Эта мысль почему-то вызвала у Хигучи тревогу, но она, расслабленно и легко подаваясь бёдрами вперёд, никак не могла за неё зацепиться. А когда ей всё же удалось это сделать, страшное осознание опутало всё её разум, и выкорчевать этот сорняк не предоставлялось возможным. «Азуми говорила, что он будет полностью мне подчиняться – так почему же он сам за меня взялся?».«We said this was “the last time”, over and over again
(Blind eyes) The closer I get is the further I feel
(Hands tied) And I’m losing my grip on remembering what’s real
Cause our synthetic love is all that we know
My head is a mess,
And it’s going to explode»,
– Хигучи, в отличие от лирических героев, спокойно признала мысль о том, что этот их раз, скорее всего, был первым и последним: хорошенького, как говорится, понемножку, и секс с собственным сенпаем был для неё чем-то, чего стоило добиться всего лишь раз в жизни, поставить галочку и вычеркнуть из списка жизненных целей. Она и сама понимала, что с таким сенпаем как у неё, к сожалению, у неё не могло быть романтического будущего, и потому не сильно-то и расстраивалась. С другой стороны, хорошо судить о том, что ещё даже к середине своей не подошло: Хигучи, продолжающая машинально скрести пальцами по лифчику, запрокинула переполненную, готовую взорваться голову и зажмурилась, подаваясь бёдрами в ответ на движения пальцев Акутагавы. Как и герои песни, чем ближе она подбиралась, тем больше она чувствовала – не только прикосновения, что-то реальное и физическое, но её восприятию так же поддавалось и странное, продиктованное лекарствами и магией поведение сенпая. Можно ли это было назвать «синтетической любовью»? Вряд ли. Только если бы захотелось горько посмеяться над собой. Темп его движений был именно таким, каким она хотела сейчас его видеть: медленным, вкусным, чистым наслаждением. Полностью отдавшись этому чувству, Хигучи позволила своему телу действовать самому по себе и бесстыже прогнулась, едва ли не сев Акутагаве на живот и дав ему возможность разглядеть её естество в деталях.«I want to watch you, expose and drill through
Inject the poison, I have lost all control
Crawling inside you, fruit of the flesh is bruised
Swallow the pain, relive and fuck until we feel like new»,
– прокручивая в голове эти строки, Хигучи поражалась тому, как чётко они описывали её реальность. Например, Акутагава, начинённый таблетками и потерявший всякое подобие человеческого облика, действительно имел возможность буравить Хигучи пальцами и наблюдать, как по его ладоням медленно, как в кино, стекает её смазка; одна рука забиралась всё глубже и глубже, практически до самых костяшек, другая же ритмично касалась её набухшего, налитого кровью клитора. Хигучи понимала, что ещё немного, и её чертовски высокая чувствительность в этой точке превратится в боль, и потому напрягалась, стремясь кончить как можно скорее. Гордость, то единственное полезное моральное качество, которое ещё не атрофировалось у неё за время работы на Акутагаву, как ни странно, позволила ей, зажав рот рукой, бессвязно бормотать потрескавшимися губами что-то похожее на «быстрее» и «пожалуйста». Мелко-мелко дыша, Хигучи бесстыже ёрзала коленями по кровати и всё никак не могла понять, какая же стихия всё-таки в итоге овладеет ею: пожар запульсирует и в крупных венах, и в тончайших капиллярах или же она превратится в медленно текущую, клейкую реку чистого удовольствия, от которого кожа электризуется и покрывается мурашками. Тем временем сенпай, кажется, в первый и последний раз внял просьбам своей ассистентки: он ускорился, подстроив свои движения под ритм её надсадного дыхания. Хигучи, горящая с головы до пят, зажмурившись, отвернулась к стене, как и Акутагава в своё время, и лишь до крови закусывала губу, иногда остужая щёки одной-двумя стекающими по ним слезинками. Так вот как ей удалось сдерживать стон. Через боль. «Чтобы не потревожить соседей? Какая глупость». – Давай. Раз, два… Уговаривать Хигучи долго не пришлось, она словно только этого и ждала. На счёт «три» она подалась вперёд особенно сильно, практически нанизавшись на его пальцы, и шумно, с всхлипом вздохнула. В низу живота словно что-то порвалось, и поток искорок, давно рвавшийся наружу, наконец-то хлынул, заодно распространяя электричество по всему телу. Кончив, Хигучи сгорбилась, чувствуя, как по телу катится пот, и опёрлась руками о кровать, пытаясь запечатлеть в памяти (а может, скорее даже пережить) выстраданный оргазм, который сейчас, казалось, выдаивал из неё все соки. Руки Акутагавы, однако, не спешили её покидать: они продолжали легко, почти незаметно двигаться, продлевая её удовольствие. На секунду ему даже показалось, что её оргазм отдаётся эхом и в его теле тоже, когда он сосредоточился на том, как сильно и импульсивно горячие стенки сжимают его сморщившиеся от смазки пальцы. Перебесившись, Хигучи в тысячный раз за день упала лицом к сенпаю на грудь, шумно, продолжительно выдохнула, пощекотав кожу, закрыв глаза и совершенно не отдавая себе отчёт, потянулась и благоговейно поцеловала куда-то между шеей и ключицей. В ответ Акутагава лишь поёжился – то ли от щекотки, то ли от брезгливости. – Хочешь ещё, Хигучи? Хигучи похолодела и шокированно раскрыла глаза, пытаясь переварить услышанное. Акутагава, которого она знала, не смог бы произнести такие слова ни трезвым, ни пьяным, ни под кайфом. «Что же, чёрт побери, пошло не так?». – Н-нет, с-спасибо… – пересохшее горло и потрескавшиеся губы с трудом смогли породить что-то, похожее на внятную речь. Прозвучало немного жалко, но сейчас это волновало её в последнюю очередь. Аккуратно собирая себя в единое целое, Хигучи выпрямилась и, перекинув ногу, наконец-то сползла с тела сенпая. Она начала непослушными пальцами натягивать на себя одежду, попутно пытаясь понять, что же она сейчас чувствует. Ангелы не запели, фейерверки не взорвались, фанфары не затрубили; с ней остались лишь тяжелая, раскалывающаяся голова, холодок от мокрой одежды и приятная, сытая пустота где-то внизу. Сердце сковывала леденящая тревога: сам сенпай учил девушку тому, что ничего в этой жизни нельзя получить просто так, и Хигучи пыталась угадать, чем же она должна будет расплатиться за это. Застегивая рубашку, Хигучи краем глаза покосилась на сенпая: тот повернул голову направо, подставив лицо под солнечный свет, и, кажется, снова погрузился в себя, делая вид, что ничего не произошло и он в комнате один. Хигучи зашла в ванную и наспех привела себя в порядок, ополоснув остывающее лицо и переделав пучок. Поразмыслив, она вернулась в комнату, неся в руках влажное полотенце. Держа в уме старые как мир советы по борьбе с жаром, она обтерла тёплое, уже не пылающее тело сенпая мокрой тканью и в конце укрыла ею же, а на лоб в качестве компресса водрузила очередной платок. Акутагава, кажется, уснул, и потому Хигучи решила ретироваться как можно скорее, чтобы избежать неловких разборок: ведь когда он проснётся, зелье уже, скорее всего, перестанет действовать, и к сенпаю вернётся ясность ума. Невесомо поднявшись с кровати, Хигучи медленно попятилась к выходу, держа сенпая на мушке, готовая остановиться при малейшем его движении. Когда она, уже стоя на пороге, попыталась бесшумно залезть в ботинки, её догнал по-прежнему твёрдый, но крайне усталый голос Акутагавы: – Оставь мне обе стекляшки, я хочу их изучить. Не веря своим ушам, Хигучи обернулась. – П-простите, что? – Что слышала. Склянки оставь. Знакомый металл в голосе её взбодрил. – Н-но как… Её неловкое бормотание внезапно перебил хриплый смех. Хигучи, в ужасе вытаращившись, во все глаза смотрела за тем, как Акутагава в приступе хохота прикрыл рот рукой, а затем, выдохнув, утёр слезинку. «Нет, ну он точно псих, что смешного-то?!». – Совсем за дурака меня держишь? Обижаешь. Просто вкус у сегодняшнего кофе был отвратительный, а ещё я заметил, как ты ужималась, нервничала и не хотела мне его отдавать. Передумала, что ли? Хигучи, хотевшая сказать что-то в своё оправдание, могла лишь беспомощно раскрывать рот, как рыбка, выброшенная на сушу. – Но зачем… Вы всё-таки допили кофе, зная, что с ним что-то не так? Акутагава не отвечал, пока Хигучи не нашла в себе смелость оторвать взгляд от пола и посмотреть ему в лицо. Глядя прямо ей в глаза, он сказал: – Потому что послушных собак надо поощрять. …И дверь захлопнулась.