Обнажённая натура

У Кроули почти никогда не бывало гостей. Возможно, дело было в скверном характере и вечной язвительности, призванной отталкивать всех и вся, а возможно — в том, что студия, которую арендовал художник, находилась у черта на куличиках. По мнению самого Кроули, слово «студия» было слишком громким для крохотного помещения в тридцать квадратных метров, расположенного под крышей дома Эдвардианской эпохи*. Если называть вещи своими именами, то это был самый обычный чердак без горячей воды и центрального отопления, зато стоило это удовольствие всего 80 фунтов в неделю, что по лондонским расценкам считалось почти бесплатным. К тому же круглое окно под потолком в любое время дня обеспечивало достаточное количество света для того, чтобы писать картины. «Ничего, Гоген и Модильяни жили намного скромнее», — пытался приободрить себя Кроули, когда от сырости и холода поздней осени у него стучали зубы, а застывшие масляные краски предательски отказывались выдавливаться из тюбиков. «И умерли в полной нищете», — заканчивал за него фразу противный внутренний голос. Кроули заглушал его большим количеством дешевого вина, которое хоть ненадолго разливалось по телу приятным теплом, а наутро дарило отвратительный привкус во рту и тянущую головную боль. Но все это по большому счету было неважно, ведь у Кроули имелось все необходимое для работы: краски, холсты и подрамники. А еще крыша над головой (в буквальном смысле этого слова), почти не отсыревший матрас на полу и даже настоящий зеленый цветок в горшке. Редкие посетители никак не комментировали убогую обстановку. Обычно они приходили только чтобы внести аванс или забрать готовый заказ. В этом бизнесе было не принято задавать лишние вопросы, так что даже если джентльменов в дорогих костюмах и передергивало при виде разбросанных по студии пустых тюбиков, вечно переполненной пепельницы и остатков остывшей китайской еды навынос, виду они не подавали — лишь маслянисто улыбались, просили закончить картину в невозможно короткие сроки и требовали полной конфиденциальности. Кроули, по правде говоря, срать хотел на все эти просьбы. Он работал на своих условиях, брался только за те заказы, которые импонировали ему лично, а желающих заполучить в свою коллекцию очередную «Звездную ночь» или «Завтрак на траве»* посылал куда подальше, за что неминуемо получал нагоняй от Хастура или Вельзевул. Именно поэтому Кроули очень удивился, когда пятничным вечером в его дверь осторожно постучали. Художник недовольно оторвался от только загрунтованного холста. Световой день кончался через каких-нибудь пару часов, а ему еще хотелось успеть поработать. «Черт, я же сказал Хастуру, чтобы никого ко мне не присылал до конца выходных», — пробубнил Кроули себе под нос и, подумав с минуту, решил не открывать. Однако стук повторился. Обычно художник бесился, когда кто-то настойчиво ломился в его дверь, но этот стук был таким деликатным и словно заранее извиняющимся, что Кроули подумал про себя: «Ладно, если этот человек не уйдет через три минуты, я открою, но сохрани его Господь, если он ошибся дверью». Кроули достал из пачки последнюю сигарету и вслепую потянулся за зажигалкой. Она валялась где-то на столе среди вороха смятых набросков и использованных чайных пакетиков. Однако вместо зажигалки шарящая рука наткнулась на плохо закрытую банку с растворителем и опрокинула ее на пол. Резкий запах ударил в нос, заставив Кроули непроизвольно чертыхнуться. Драгоценная сигарета выпала из приоткрывшихся губ и приземлилась ровнехонько в вонючую лужу. Художник брезгливо выловил пострадавшую двумя пальцами, но к этому моменту она уже пропиталась пиненом* насквозь, не оставляя своему обладателю иного выбора, кроме как со злостью отшвырнуть ее в дальний угол комнаты. — Прошу прощения, вы в порядке? Я услышал какой-то шум, — глухо донеслось из-за двери. Отвлекшийся Кроули уже и думать забыл про нежданного посетителя, однако решил остаться верным своему обещанию. Гость прошел проверку трех минут, поэтому заслуживал того, чтобы художник лично наорал на него за вторжение в свой покой. К тому же, в душе теплилась легкая надежда на то, что наглец был курящим и у него можно будет «стрельнуть» новую сигарету в качестве компенсации. К слову о компенсации: — Вы должны мне банку растворителя, — не скрывая сочившегося из голоса раздражения, сообщил художник в резко распахнутую дверь. Ответом ему послужил взгляд округлившихся от удивления голубых глаз. «Небесно-голубой, оттенок номер PB153», — автоматически выдал мозг Кроули, прежде чем зависнуть на несколько долгих секунд. На пороге студии стоял, неловко замявшись, настоящий… Ангел. Судя по светлым вьющимся волосам и пухленьким щечкам, на которых при улыбке наверняка появлялись очаровательные ямочки, он явно сбежал с одной из фресок Рафаэля и теперь явился сюда, чтобы осветить своим неземным сиянием узкую темную лестницу, ведущую к жилищу Кроули. «Наверное, он пришел, чтобы пронзить меня огненным мечом за мои многочисленные прегрешения», — затравленно подумал художник, словно это было единственным рациональным объяснением происходящего. — Растворителя? — удивленно переспросил Ангел, чуть склонив голову. «Пожалуй, все же Берлинская лазурь PB27», — решил Кроули, невольно залюбовавшись тем, как от этого простого жеста удивительные глаза посетителя заиграли новым оттенком. — Ваш стук перепугал меня, и я опрокинул банку пинена, — вырвалось у художника прежде, чем он успел подумать. «Ну все, теперь он точно разозлится и низвергнет меня в пучину Ада», — пронеслось в голове у Кроули. Однако ничего такого не произошло. Напротив, лицо Ангела приобрело очень обеспокоенное выражение. — Боже, мне так жаль. Это было крайне непредусмотрительно с моей стороны, дорогой, — проворковал небесный посланник. — Мы сейчас же исправим это недоразумение. Разрешите войти? Кроули чуть посторонился, пропуская гостя в узкое пространство своего жилища. На фоне светлой одежды и легкого сияния, исходившего от кожи Ангела, общая убогость обстановки начала казаться еще более явной. Художнику впервые стало стыдно за вопиющий бардак, в который он превратил свою жизнь. Сам он уже давно перестал обращать на это внимание, а сейчас как будто новыми глазами посмотрел на студию и внутренне содрогнулся. Ситуацию усугубляло и то, что гость встал, как вкопанный, посреди комнаты и уставился немигающим взглядом куда-то в район спального места Кроули, которое представляло из себя обычный матрас, лежавший прямо на полу. К матрасу была приставлена шаткая табуретка, используемая художником в качестве обеденного стола, так как настоящий стол всегда был завален рабочими инструментами. Кроули готов был поклясться, что покраснел от стыда. На языке вертелось глупое: «Извините, я не ждал сегодня гостей», но с другой стороны, почему он должен был оправдываться перед незнакомцем, вторгшимся на его территорию и столь бесцеремонно глазеющим на его личные вещи? Именно это и собирался сообщить незваному гостю в самых ярких выражениях Кроули, когда услышал восхищенный выдох: «Невероятно». Брови художника поползли вверх. Он долго не мог понять, чего же такого невероятного нашел Ангел в старом матрасе, из которого местами торчали пружины, как вдруг сообразил, что речь идет о приставленной к стене картине. В отличие от множества других картин, находящихся в комнате, эта не была репродукцией. Автором был сам Кроули, о чем свидетельствовала крохотная подпись в углу холста — черная извивающаяся змея. Художник вот уже несколько лет не писал ничего «для души», убивая все свободное время на однотипные заказы. А эта картина… Почему незадачливый гость решил обратить внимание именно на нее? — Она не закончена, — довольно резко сказал Кроули и в два шага преодолел расстояние до другого конца комнаты, переворачивая полотно лицевой стороной к стене. — Прошу прощения, — потупил глаза Ангел, смущенно теребя край своего пиджака. — Я не хотел переходить черту. Сейчас при льющемся из единственного окна вечернем свете, Кроули смог наконец-то получше разглядеть незнакомца. Кажется, тот все же был человеком. По крайней мере, об этом явственно свидетельствовали легкие морщинки в уголках глаз и вокруг рта. Такие бывают у людей, которые щурятся, не желая лишний раз надевать очки, или же часто улыбаются. Кроули подумал, что у этого человека наверняка была очень приятная открытая улыбка. В любом случае, все легкие несовершенства, за которые зацепился острый взгляд художника, сделали для него образ гостя еще более привлекательным и интересным. Кроули никогда не нравилась мертвая красота идеальной симметрии. Он как художник стремился передавать индивидуальность во всей ее полноте. — Итак, — прочистил горло незнакомец, — я полагаю, что не ошибся адресом. Вы художник и иллюстратор Энтони Дж. Кроули? — Все верно, — подтвердил Кроули и инстинктивно шагнул в сторону двери, намереваясь закрыть ее, но затем вспомнил о луже разлитого растворителя и передумал. «Пускай лучше проветривается», — решил он, прикинув, что непривычный к резкому запаху посетитель вряд ли продержится в закрытом помещении дольше нескольких минут. Кроули отчего-то не хотелось, чтобы загадочный гость уходил вот так сразу. Было в нем нечто привлекательное, выгодно отличавшее его от прочих клиентов, пользовавшихся услугами художника. — Вы, полагаю, от Хастура? — не вопрос, утверждение. — В таком случае, я хочу заранее предупредить, что у меня несколько текущих заказов. Я смогу приступить к новому не раньше, чем через месяц. Прежде чем заговорить, Ангел огляделся вокруг, словно бы ища место, куда можно присесть. Однако, скромная меблировка студии не предполагала такой возможности. Пробурчав что-то себе под нос, Кроули выдвинул для гостя свой рабочий стул, а сам переставил на пол остатки недоеденной китайской лапши со стола-табуретки и грациозно уселся сверху, закинув ногу на ногу. «Я весь внимание», — гласила эта поза. — К сожалению, я не знаком с мистером Хастуром, — неуверенно начал Ангел. — Мне порекомендовал вас один мой старый знакомый. Несколько лет назад он был вашим преподавателем в Лондонском Университете Искусств. Кроули хмыкнул. Новость была как минимум… внезапной. Особенно учитывая размах скандала, после которого его отчислили из этого чертова учебного заведения. Художник, разругавшийся тогда со всеми преподавателями, просто представить себе не мог, кто стал бы сейчас, столько лет спустя, давать ему рекомендацию. Да еще и называть точный адрес проживания. Кроули тогда убедился наверняка, что сжег все мосты. Нет, было здесь что-то не так. Ангел явно утаивал какую-то часть информации. — Этот человек уверил меня, что вы, несмотря на… некоторые разногласия с политикой Университета, являетесь великолепным специалистом, и как никто другой можете помочь мне в решении моей деликатной проблемы. При упоминании «политики Университета» рот Кроули непроизвольно скривился в неприязненной гримасе. Если он собирался выставить незадачливого посетителя за дверь, то лучшего момента и представить себе было нельзя. Зачем вникать в детали какой-то «деликатной проблемы», когда Кроули уже точно был уверен в том, что не возьмется за этот заказ? Ему не нужны были жалкие подачки от людей, которые своими руками разрушили возможность его блестящей карьеры. Художник нервно потянулся к пачке сигарет, но вовремя вспомнил, что та была пуста. Как и его холодильник, как и его кошелек. Хастур, хоть и привел нескольких новых заказчиков, задаток отдавать не спешил. Говорил, что голодный Кроули работает лучше. Отчасти это было правдой, так как получив большой гонорар, художник частенько тратил его… не на оплату счетов и покупку еды. Но это был уже другой вопрос. У Кроули уже давненько не было возможности подзаработать на стороне и поставить крышующих его ублюдков на место. Так почему бы не воспользоваться удачей, приплывшей прямо к нему в руки? — Вас информировали абсолютно верно. Я лучший в своем деле. Однако и цена у меня соответствующая, — самодовольно ухмыльнулся Кроули. — Конечно-конечно, деньги для меня не проблема, — облегченно выдохнул Ангел. Стало понятно, что он очень боялся отказа. Это полное неумение скрывать свои эмоции выдавало в нем простачка, готового с легкостью расстаться с деньгами. Что ж, Кроули не был чужд тому, чтобы воспользоваться чужой глупостью себе на пользу. Сейчас он навешает посетителю лапшу на уши, расскажет о том, сколько сложных технических деталей будет в его заказе, какие дорогие материалы потребуются для того, чтобы свеженаписанная картина имела вид подлинника, как непросто будет воссоздать эффект выцветания и легкую сеть трещин… «Я помогу вам заметно облегчить кошелек, мистер Ангел», — не без самодовольства подумал Кроули. Оставалось только понять, чего же хочет этот человек. «Подлинник» украденного шедевра, которым можно будет хвастаться перед своими богатенькими друзьями? Или, может быть, парадный портрет именитого предка, якобы получившего рыцарский титул в сражении при Азенкуре? Как-то раз Кроули нарисовал целую «династию» таких вот портретов для одного крупного американского бизнесмена, который отчаянно пытался прослыть аристократом. Полный псих, зато рисовать портреты под разные стили и эпохи было весело. Некоторые заказчики просили «современное искусство», которое потом выставляли в модных галереях под своим именем. Однако, что-то подсказывало Кроули, что его Ангел ни к одному из вышеперечисленных типов не относится. «Ну же, удиви меня», — мысленно попросил художник, даже не заметив, что про себя стал называть этого удивительного человека «своим». — Вещь, которую я покажу вам сейчас, имеет очень большую ценность, как для меня лично, так и для мира коллекционеров антиквариата в целом. Именно поэтому я хочу, чтобы вы подошли к выполнению этого заказа максимально взвешенно, — начал гость, пристально глядя художнику в глаза. «Взвешенно, бережно, конфиденциально… бла-бла-бла. Не разочаровывай меня, Ангел, все это я слышал уже миллион раз. Пожалуйста, окажись интересным». — Я профессионал, вы можете доверять мне, — вслух выдал дежурную фразу Кроули. Успокоенный этим заверением гость кивнул каким-то своим мыслям и достал из-за пазухи небольшой, но довольно увесистый сверток. Судя по форме это могла быть антикварная шкатулка или книга. Кроули, не отрываясь, следил за тем, как Ангел чуть подрагивающими руками разворачивает свою драгоценность, слой за слоем снимая качественную вощенную бумагу, пока на свет не появился старинный кожаный переплет. «Значит, все-таки книга», — довольный тем, что оказался прав, подумал Кроули. — Прошу меня извинить, я немного нервничаю, — признался гость, смущенно улыбнувшись. Он достал из нагрудного кармана забавное старомодное пенсне и водрузил его себе на нос. Кроули уже хотел было потянуться к книге, чтобы хорошенько оценить объем предстоящих работ, как получил от Ангела укоризненный взгляд поверх оправы. — Вы же работаете в перчатках, дорогой, неправда ли? — несмотря на суровое выражение лица, голос был мягким, словно бы антиквар журил заигравшегося ребенка. — Несомненно, — не мигая, соврал Кроули, хотя никаких перчаток у него и в помине не было. — Отлично, — облегченно выдохнул гость, ощутимо расслабившись. — Я бы не пережил, если бы кто-то испортил Библию 1796 года отпечатками жирных пальцев. Кроули мысленно закатил глаза. Ну да, Ангел со Священным писанием. Кто же еще мог забрести в его студию пятничным вечером. Он уже представлял, как расскажет эту историю Хастуру в лицах, и тот будет покатываться со смеху. — Эта Библия является уникальной не просто в силу своего возраста, но также и потому, что она относится к так называемым «Нечестивым Библиям», — гость сделал многозначительную паузу. Кроули готов был отдать незнакомцу должное, так как был действительно заинтригован. Сам того не заметив, он даже слегка подался вперед, съехав на самый край табуретки. — А именно, Библиям, содержащим в себе опечатки. Это очень редкое явление, так как в прежние времена нерадивых наборщиков очень строго наказывали за любое отступление от священного текста. — Понимаю, — задумчиво сказал Кроули. — И в чем же именно будет заключаться моя работа? Ангел достал из кармана пару идеально белых перчаток и, не спеша надев их, открыл книгу примерно на середине. Художник не мог не обратить внимание на то, как бережно была переложена каждая страница папиросной бумагой. Кроули, жившему в творческом хаосе, всегда импонировала аккуратность. А еще — невероятная нежность, с которой по-аристократически пухленькие ручки, обтянутые белой тканью, гладили корешок книги. На секунду художник даже задумался о том, каково будет ощутить такое же прикосновение на своей коже, с какой жадностью он подался бы навстречу этой незамысловатой ласке. Но в следующее мгновение его взгляд упал на собственные руки. Длинные пальцы, покрытые мозолями от долгих лет упорной работы. Мозоль на среднем пальце от карандаша, на указательном — от кисти, на большом — от шпателя. Не украшали его пальцы и вечно грязные, от забившейся под них краски, ногти. Кроули часто ловил на себе неодобрительные взгляды от людей, считающих его неряшливым. Не объяснять же всем и каждому, что засохшую краску просто невозможно вычистить до конца? «Нет, даже не начинай думать о всяких глупостях, Кроули, — мысленно пожурил он себя. — Вы с этим парнем из разных миров. И дело не просто в прилипшей к тебе грязи. Он может позволить себе выбрасывать тонны денег на всякие безделушки, в то время как ты являешься неудачником без шанса даже на подобие нормальной жизни. Помни, только работа. Он использует тебя, ты используешь его. А потом ваши пути разойдутся. Ничего личного». — Я как раз плавно подхожу к тому, почему я решил обратиться к вам. Видите ли, до того, как эта книга попала ко мне в руки, она содержалась в неподходящих условиях. Я имею в виду влажность и температурный режим. Чудо, что сам текст не пострадал. Однако того же нельзя сказать о литографиях. Часть из них полностью выцвела, и боюсь, уже не подлежит восстановлению. Но я бы хотел побороться за те из них, что еще можно спасти. Кроули пристально посмотрел на раскрытую перед его носом страницу. Действительно, изображение с трудом можно было разобрать, но острый взгляд художника смог выцепить несколько непропорциональных фигур и подпись: «Всякому имеющему дастся, да преумножится, а у неумеющего отнимется и то, что имеет». — Это Евангелие от Матфея, то место, где Иисус рассказывает своим ученикам притчу о зарытых талантах. Вам, наверное, знаком этот сюжет? — Никогда особо не интересовался религией. Не больше, чем это требовалось для сдачи курса истории живописи, во всяком случае, — неопределенно пожал плечами Кроули. — Что же, — без всякого осуждения улыбнулся гость, — на этой литографии изображен богатый господин, который дал каждому из своих слуг определенное количество серебряных слитков — «талантов». Все слуги пустили свою долю в дело и сумели заработать. Все, кроме одного, который предпочел зарыть свой талант в землю. И вот, богатый господин отчитывает его за лень и глупость. Кроули пораженно уставился на гостя, закончившего короткий экскурс в библейский сюжет. Эта история задела в художнике что-то глубинное, от чего он годами пытался убежать и спрятаться. — А что, если, — неуверенно начал он, а затем прочистив горло, продолжил, — что, если кто-то или что-то помешали слуге реализовать этот талант? Или же он просто заранее знал, что у него ничего не выйдет, и решил не растрачивать то немногое, что у него есть, попусту? Внимательные голубые глаза, не отрываясь, смотрели на Кроули в течение всей этой сбивчивой речи. В них не было ехидства или осуждения, и все же, художнику показалось, что они видят его насквозь, словно, он, сам того не ведая, обнажил какую-то очень уязвимую часть себя этими вопросами. — Я думаю, это просто метафора, дорогой. Иисус пытался сказать, что если Господь щедро одарил нас какими-то талантами, грешно будет даже не попытаться использовать их на благо окружающих, — загадочно блеснув глазами, ответил антиквар. — Так что, мистер Кроули, вы беретесь за эту работу? — Да, — не раздумывая ответил художник, и что-то подсказывало ему, что утвердительный ответ был следствием не только обещанного вознаграждения, но и чего-то более важного. Таинственный гость сумел затронуть в нем нечто глубинное — так и не решенный вопрос о профессиональном призвании, а может даже тонкую сеть лжи и договоренностей с собственной совестью, которая позволяла Кроули каждый раз наступать себе на горло, выполняя очередной «грязный» заказ. От этого человека исходил мягкий свет, заставляющий каждую частичку души художника тянуться навстречу. Именно поэтому, наплевав на все свои привычные принципы работы, Кроули все же спросил: — Могу я узнать ваше имя? Он готов был получить отказ. Обычно клиенты стремились оставаться анонимными, вполне логично опасаясь возможности шантажа. Однако что-то подсказывало Кроули, что конкретно этот человек, вышедший на него не через банду Хастура, был честным. И книгу эту приобрел абсолютно легально, а не где-нибудь на черном рынке. Именно поэтому для художника было таким облегчением услышать: — Азария Рафаэль Фелл. Для друзей — Азирафаэль. «Рафаэль? Серьезно? — удивился про себя Кроули, — А что, я почти угадал». — Без обид, но я никогда не выговорю это. Можно я буду называть вас просто «Ангел»? — вслух произнес художник, запоздало осознав, что это скорее всего звучало как дешевый подкат. На щеках Азирафаэля выступил легкий румянец, он смущенно отвел глаза. Кроули уже готов был поклясться, что облажался и этот респектабельный человек вот-вот встанет, чтобы покинуть захламленную студию раз и навсегда, но вместо этого в ответ получил тихое: — Не уверен, что это имя мне подходит, я отнюдь не святой, — глаза гостя стали задумчивыми и немного грустными, однако он смог быстро переключиться. — Сроки выполнения работы для меня не критичны. Я никуда не спешу, но все же, мне хотелось бы заранее заключить с вами договор. Стандартная процедура при передаче и хранении антикварного изделия, ничего серьезного. Просто я должен обеспечить безопасность книги на то время, что она будет находиться у вас. «Работа, точно. Нужно вернуться к работе. Больше никаких личных вопросов». — Конечно, я все понимаю. Вы можете выслать мне бумаги по почте. Я ознакомлюсь и подпишу их, — Кроули постарался звучать как можно более непринужденно. По крайней мере, именно так отвечали на подобные просьбы герои американских блокбастеров, которые он время от времени выбирался посмотреть в город. Сам художник в жизни не подписывал ничего, кроме договора аренды студии. И учитывая, что у лондонской полиции был к нему ряд претензий, он предпочел бы лишний раз не светиться у нотариуса или в суде. Ангел, судя по всему, остался доволен таким ответом. — Замечательно, — сказал он, отработанным движением вновь заворачивая Библию в вощенную бумагу и убирая сверток за пазуху. — Думаю, что я занесу документы вам лично, я часто бываю неподалеку. А затем, сняв белые перчатки, он протянул Кроули раскрытую ладонь. Так, словно художник был ему ровней, так, словно этот Ангел не боялся запачкаться о чужую, грязную во всех смыслах руку. Кроули чувствовал, что недостоин, что ему оказывают услугу, за которую он не сможет потом расплатиться, но все же встал и ответил на рукопожатие. Неформально соглашение было заключено, и казалось, все слова, которые нужно было сказать, были сказаны, но Кроули все еще медлил, желая задержать этого удивительного человека в своей жизни хоть чуточку дольше. Должен же был найтись хоть какой-то предлог? Показать ему свои картины? Предложить отметить заключение сделки бокалом вина? Вряд ли гостю было интересно первое. Скорее всего он похвалил картину Кроули из чистой вежливости. Что же касалось второго, ни один здравомыслящий человек не стал бы пить тот разбавленный спиртом сироп, который покупал художник в невероятных количествах. Ничего, если оплата за заказ будет достойной и если Кроули тут же не спустит ее, то возможно, только возможно, он решится пригласить Ангела в какой-нибудь неплохой ресторан? Просто чтобы поболтать о чем-нибудь интересном. Кроули понравилось слушать притчи, да и сам он мог рассказать пару баек о великих художниках или о своих университетских годах. Многие говорили, что у него хорошо подвешен язык. По крайней мере, пока он не начинал отстегивать язвительные комментарии направо и налево, но это ничего. Для Ангела он постарается хорошо себя вести в течение одного вечера. Увлеченный построением неосуществимых планов Кроули даже не заметил, что до сих пор держит чужую руку в своей. Она была такой мягкой и теплой, что ее подсознательно не хотелось выпускать. Однако Ангел, лукаво улыбнувшись, внезапно перевернул ладонь художника тыльной стороной вниз и принялся разглядывать хитросплетение линий на тонкой коже. Он даже проследил траекторию нескольких из них своими пальцами, после чего едва ощутимо погладил запястье. Кроули прикрыл глаза, наслаждаясь прикосновением. Он не хотел, чтобы этот момент заканчивался. — У вас очень красивые руки. Это руки настоящего творца. Вам когда-нибудь говорили об этом? — понизив голос едва ли не до шепота, спросил Ангел. — Н-не знаю, — Кроули плохо соображал, что говорит. — А вы умеете гадать или что-то вроде того? — Нет, — рассмеялся гость, а потом, блеснув бездонной голубизной глаз, добавил. — Просто вижу чуть больше, чем другие. Прикосновение исчезло, оставив после себя лишь легкое тепло, напоминающее художнику о том, что все это сейчас ему не причудилось. Вежливо попрощавшись, гость вышел в приоткрытую дверь и вскоре исчез в темноте лестничной клетки. Кроули еще долго в задумчивости стоял на том же самом месте, сжимая и разжимая ладонь, наблюдая за тем, как слажено работают изученные до малейшей анатомической подробности мышцы и суставы. Затем, наконец, он вышел из транса и пошел закрыть входную дверь. Без притока воздуха в помещении тут же стал ощущаться запах пинена и испорченной китайской лапши, но Кроули по неясной причине казалось, что он чувствует также и легкий аромат чего-то сладкого и воздушного. Именно так, наверное, и пахнут ангелы с причудливыми именами. Садиться за мольберт было уже слишком поздно. Световой день кончился, а работать при искусственном освещении Кроули не любил, точно так же, как и оплачивать не вписывавшиеся в его бюджет счета за электричество. Курить на удивление не хотелось, спать — тоже. Впервые за долгое время художник ощутил прилив сил и желание что-то делать. Поэтому, недолго думая, он принялся за уборку. В следующий раз, когда новый знакомый переступит порог этой студии, он не узнает ее. Она станет чище и лучше, а вместе с ней, возможно, и сам Кроули.