Обнажённая натура

Хастур всегда словно инстинктивно ощущал тот момент, когда у Кроули заканчивались деньги. По правде сказать, у них были довольно странные взаимоотношения. Они могли месяцами не разговаривать и даже не вспоминать друг о друге, а потом вдруг вместе уйти в запой на целую неделю. Именно за это Кроули и ценил Хастура. Пусть тот был и не самым приятным типом, зато являлся константой в хаотичной жизни художника, наполненной сплошными переменными. Кроули очень хорошо запомнил их первую с Хастуром встречу. Это случилось около шести лет назад, когда он собирал себя по кусочкам после отчисления из университета и только-только начал снимать студию. Никаких перспектив не было, работы, по сути, тоже. Кроули искал какую-нибудь прибыльную нишу вроде написания портретов на заказ или росписи стен в помещениях, но все выгодные предложения, казалось, были уже распределены между теми, кто пришел в этот бизнес раньше и успел сделать себе имя. В один из вечеров, Кроули уже точно не помнил в какой — все они слились в одну непрекращающуюся агонию жалости к себе и размышлений на тему «А что, если бы я не…», — в дверь его студии ворвался человек с бешено сверкающими глазами и сигаретой в зубах. Кроули почему-то сразу понял, что этот тип связан с криминальным миром. Сложно сказать, что именно в Хастуре выдавало это ещё до того, как он открывал рот, однако при встрече с таким человеком на улице прохожие инстинктивно переходили дорогу и начинали нервно хлопать себя по карманам. Вот и Кроули, впервые увидев его, не нашёл сказать ничего лучше, чем: «У меня нечего красть». Хастур на это осклабился, обнажая желтые от чрезмерного курения зубы, и спросил лишь одно: «Сможешь перерисовать это за неделю? Материалы оплачу». Под нос Кроули сунули смутно знакомую по курсу истории живописи картину. На ней была изображена мрачная мексиканская девушка, сидевшая за широким обеденным столом*. Кроули сглотнул вставший в горле ком и коротко кивнул. «Вот и прекрасно, — сверкнул глазами Хастур, небрежно ставя картину к стене. — Если я вернусь через неделю и результат мне не понравится — отрежу тебе пальцы. Если попытаешься сбежать или продать ее самостоятельно — отрежу пальцы и скормлю их собакам прямо у тебя на глазах. Вопросы?» Кроули отрицательно мотнул головой. Жизнь уже преподнесла ему хороший урок о том, к чему приводят лишние вопросы. Позже, значительно позже он узнал, что смог остаться в живых и продолжить работу в подпольном бизнесе только благодаря умению держать язык за зубами. Нужно в рекордные сроки сделать копию картины, подозрительно похожей на подлинник Фриды Кало? Пожалуйста. Нужно нарисовать поверх старинной иконы новую картину, да так, чтобы свежий слой можно было без проблем удалить растворителем? Уже сделано. Кроули не смотрел новостей и не читал газет, пестревших заголовками о похищенных шедеврах мировой живописи. Он не чувствовал себя виноватым за то, что лишал человечество культурного наследия. Мир искусства плюнул ему в лицо, навсегда закрыв перед ним двери самых престижных галерей, так почему бы не плюнуть в ответ? Кроули работал днями и ночами, получая, как ему казалось, довольно неплохие деньги. Он не был дураком и отлично осознавал, что подлинники этих перепродаваемых по десятому кругу картин стоят миллиарды. Но даже тысяча фунтов в потрёпанном конверте была для него настоящим праздником, ведь на эти деньги он мог не просто прожить несколько месяцев, но еще и закупить материалы, необходимые для реализации собственных задумок. Только вот момент реализации каждый раз откладывался. Закончив очередной заказ, Кроули обещал себе, что завтра, конечно же, сядет за написание своей картины, но «завтра» превращалось в «послезавтра», а потом в «через неделю», и результатом становилось то, что у Кроули не было нормальной практики вот уже долгие и долгие годы. В какой-то момент он поймал себя на вопросе: «А смогу ли я когда-нибудь ещё придумать что-то свое?» И эта неуверенность перед белым листом бумаги пугала его сильнее всего на свете. На следующий после прихода Ангела день Кроули сидел в вычищенной до блеска студии и экспериментировал с углем. Этот материал всегда импонировал ему — более воздушный, чем пастель, менее требовательный, чем карандаш. У Кроули как раз осталась в запасе шероховатая бумага и несколько мелков. Материал, пусть и запакованный, пролежал на полке шесть лет, поэтому уголь слегка крошился от сильного нажатия, но это совершенно не портило удовольствия. Художник наслаждался утренним светом, льющимся из отмытого окна, и, абсолютно потеряв счет времени, делал многочисленные наброски рук. Это были руки одного и того же человека — мягкие, ухоженные, немного пухлые. Некоторые из них были протянуты в приглашающем жесте, некоторые сложены, как для молитвы. Не забыл Кроули и про тонкое золотое кольцо на мизинце. Наброски получились достаточно живыми, что не могло не вызвать улыбку художника. Кажется, в его голове уже начинала вырисовываться некая задумка. Он поправил высокий хвост, в который собрал свои длинные рыжие волосы на время работы, и уже приготовился взять чистый лист для построения композиции, как вдруг его отвлек знакомый звук вскрываемого замка. Такое вот эффектное появление было визитной карточкой Хастура. Ни увещевания о том, что простой стук в дверь работал намного эффективнее, ни предложения получить дубликат ключа от студии не могли заставить контрабандиста изменить своим привычкам. Кроули оставалось лишь закатывать глаза, да время от времени менять замки с поломанными личинками. Хастур ввалился в студию, с грохотом захлопывая за собой и без того пострадавшую дверь. На секунду его блеклые, как у старика, глаза приобрели подозрительное выражение. Казалось, он заметил какие-то изменения, произошедшие в обстановке комнаты с момента его последнего визита, но не мог с точностью сказать какие именно. Хастур очень не любил, когда он чего-то не понимал. В таких случаях ему всегда казалось, что его пытаются обмануть или кинуть на деньги. А это было неприемлемо, так как обманывать всех или кидать на деньги мог только он сам. Кроули, сидевший в островке льющегося из окна света, внутренне напрягся. Он буквально чувствовал, как умиротворение, не покидавшее его с момента визита вчерашнего гостя, тает по крупицам. Хастур прошелся по студии, приглядываясь и принюхиваясь. Он кружил, как акула в поисках добычи, только вместо кровавого следа за ним тянулась дорожка осенней слякоти. Художнику нужно было заранее догадаться, что недовольное лицо контрабандиста не предвещало ничего хорошего, и промолчать. Только вот излишняя любовь к язвительности сыграла с ним злую шутку и на этот раз. — Без приглашения, без стука и даже без нормальной обуви. Ты явно испытываешь моё гостеприимство, Хастур. — Вообще-то, это Armani, ты хоть представляешь, сколько они стоят? — контрабандист любовно оглядел свои ботинки. — Они грязные. — Ах, так ты об этом, — хмыкнул Хастур, забирая из рук художника изрисованный лист, чтобы в следующий же момент тщательно вытереть им свою подошву. — Да, ты прав. Так намного лучше. Выражение лица Кроули стало нечитаемым. Хастур с наслаждением смял рисунок, наблюдая за чужой реакцией: не подожмутся ли губы, не сверкнут ли гневом глаза? Но художник, привычный к такой манере общения, не повелся на провокацию. Он отчетливо понимал, что по той или иной причине Хастур был сейчас им недоволен, и теперь просто пытался вызвать ответную агрессию, чтобы спровоцировать конфликт. Кроули не был слабаком. В его пользу свидетельствовал тот факт, что он вот уже много лет успешно выживал в жестоком мире контрабандистов. Однако прямо сейчас вступать в открытую схватку с Хастуром было бы просто-напросто глупо. Силы были явно неравны. Художник как-то имел удовольствие видеть Хастура в деле — один из клиентов внёс задаток мечеными купюрами… Зрелище было не из приятных. У Хастура всегда за пазухой имелось маленькое железное приспособление, похожее на щипцы для орехов. Только вот вместо скорлупок оно с хрустом размалывало суставы на пальцах. Кроули догадывался, что контрабандист вряд ли станет убивать дойную корову и уродовать руки, приносившие ему неплохие деньги, но рисковать не спешил. Незаменимых людей, как известно, не было. Сначала нужно было выяснить, чем же именно он так разгневал начальство. — К слову о гостеприимстве, мне тут птичка напела, что вчера к тебе заходили. Что же, это многое объясняло. Кроули нервно сглотнул, что не могло не укрыться от Хастура. Конечно же он заметил. А Кроули заметил, что он заметил, и все равно собирался врать прямо ему в лицо, как будто от этого зависела его жизнь. Ведь так, скорее всего, оно и было. Игра началась. — Мадам Трейси заходила за арендной платой. Я сказал, что отдам деньги, когда получу гонорар, — ровным голосом сообщил художник. «Врёшь», — читалось в глазах Хастура. Плохо, с него сталось бы вломиться к несчастной женщине, живущей этажом ниже, и допросить ее лично. Мадам Трейси была, конечно, не из робкого десятка, но Кроули всё равно не хотелось её подставлять. Он и так излишне пользовался её добротой, частенько задерживая плату за студию, да еще и одалживая электрообогреватель в особенно промозглые дни. — Странно, мне сказали, что это был мужчина. «Чёрт, сукин сын отлично проинформирован. Интересно, кому он заплатил за слежку?», — пронеслось в голове у художника. Но этот вопрос можно было обдумать и потом. А сейчас нужно было срочно решать, какой именно стратегии придерживаться: отрицать само наличие посетителя или придумать какое-нибудь невинное оправдание? — Я думал, для тебя не секрет, что я предпочитаю мужчин, — решил поставить на второе Кроули. «А у тебя стальные яйца, сосунок», — говорили глаза Хастура. — Прилично одетый мужчина приятной наружности, — словно бы цитируя чьи-то слова, протянул контрабандист. — Без обид, но я не думаю, что такой стал бы раздвигать перед тобой ноги на вонючем матрасе. Неужели накопил на проститутку? Удар попал четко в цель. Художнику было в принципе уже давно насрать на любые комментарии в свой адрес, но вот оскорбление вчерашнего гостя почему-то задело его за живое. Пожалуй, из всех людей на свете только Хастур мог попытаться смешать с грязью кого-то столь светлого и чистого. Точно так же, как он несколькими минутами ранее изгадил ни в чем не повинный рисунок. Глаза Кроули гневно сверкнули, а руки сами собой сжались в кулаки. Для Хастура это действие приравнивалось к сигналу «в бой». Резкий удар в солнечное сплетение выбил у Кроули весь воздух из лёгких и повалил прямиком на пол. Комната вокруг поплыла и закружилась. Художник попытался приподняться, но тяжелый ботинок, опустившийся на грудную клетку, припечатал его обратно к земле. «И правда Armani, — отстраненно подумал он, разглядывая кожаный оттиск, находившийся сейчас в опасной близости от его лица. — Красивый логотип. Интересно, кто рисовал для него эскиз?» — Наебать меня решил? — рыкнул Хастур, возвращая его к реальности. — Кто это был? Скупщик? А может быть, коп? Я все равно узнаю, даже если мне придется переломать каждую кость в твоем тощем теле. — Нет, чёрт, — прохрипел Кроули, ощущая, как ноют ребра под натиском чужого ботинка. — Заказчик. Это был просто заказчик. Хастур спокойно глядел на то, как извивается на полу, корчась от боли, художник. Возможно, это зрелище приносило ему какое-то садистское удовольствие. А возможно, его нерасторопному мозгу просто требовалось определенное время на то, чтобы всё взвесить и решить, можно ли доверять этим словам или нет. Но скорее всего, верны были сразу оба варианта. — Я просто, блять, хотел подзаработать, — выпалил Кроули единственный аргумент, который точно был понятен подельнику. Ничего не произошло. Несколько мучительно долгих секунд художнику казалось, что это конец. Все, допрыгался, потерял бдительность, и теперь его расчленённое на мелкие кусочки тело ещё несколько недель будут подъедать голодные рыбы в Темзе. А может, утки в Сент-Джеймсском парке? Они всегда казались ему кровожадными тварями. Наконец, давление на грудную клетку чуть ослабло, и Хастур с обманчивым спокойствием спросил: — Где картина, которую заказывал американец? — Я… — Кроули сделал несколько жадных вздохов, ощущая, как кислород кружит голову. — Я только вчера загрунтовал холст. Она же должна быть готова только к четвергу. — Заруби на своем непомерно длинном носу раз и навсегда, — отчеканил Хастур. — Ты не можешь брать заказы со стороны, пока не выполнишь всё, что тебе велели сделать я или Вельзевул. Ты это понял? — Но я сказал тому парню, что освобожусь не раньше, чем через месяц, — попытался начать оправдываться Кроули, отчего небольшой каблук вновь ощутимо впился меж ребер. — Неправильный ответ. — Да я понял, я не могу брать заказы со стороны, пока у меня есть работа, — скороговоркой выпалил Кроули. — Вот и молодец, — хмыкнул Хастур, одним ловким движением поднимая художника обратно на ноги. — Ты всегда был смышлёным мальчиком, за это мне и нравишься. Ничего личного, ты же понимаешь? Кроули до сих пор слегка потряхивало от произошедшего, а Хастур, казалось, с легкостью переключился из режима «машина для убийств» обратно в режим «старые приятели». Он даже похлопал художника по плечу и аккуратно оправил задравшуюся во время потасовки одежду. Однако такая показательная забота не могла ввести Кроули в заблуждение. Он прекрасно осознавал, что даже приветливо улыбающийся Хастур может в любой момент достать нож и исполосовать человека просто забавы ради. Кажется, контрабандист считал эти мысли с лица художника, как с открытой книги, потому что миролюбиво сказал: — Я не вру, когда говорю, что хорошо отношусь к тебе. Поэтому я даже дам тебе один совет. Абсолютно бесплатно. Не строй глупых иллюзий, Энтони. Работа на нас — лучшее, что могло с тобой случиться. Знаешь, сколько таких как ты, молодых и амбициозных, я вижу каждый день? Попробуй угадать, что у всех у них общего? Они все сидят на пособии по безработице и колются дешевой наркотой, пока не сдохнут, подцепив сифилис от очередной шлюхи. Безвестные, никому не нужные. Кроули ошарашенно уставился на своего собеседника. Еще ни разу за все шесть лет их знакомства Хастур не говорил с ним откровенно. Обычно их общение ограничивалось обсуждением деталей заказа. Иногда за стаканчиком спиртного они вели ничего не значащие беседы, плавно перетекающие в пьяный бред. Но то, что происходило сейчас… — Ты не такой. У тебя есть мозги и умение держать язык за зубами. Не страдай херней, Энтони. Вот это, — Хастур подошел к стене и взял прислоненную к ней картину, которой вчера так восхищался гость, — нахуй никому не нужно. Ты никогда на этом не заработаешь, даже если это действительно талантливая работа. Времена великих художников давно прошли. Сейчас каждый дебил, взявший хоть раз в руки кисть, считает себя новым Ван Гогом. Таким охуительным и никем не понятым. Вас просто слишком много, чтобы хоть кто-то хотел начинать искать жемчужину среди груды говна. Хастур без малейших усилий разломил подрамник о колено и отдал картину с печально обвисшим полотном Кроули в руки. — Я знаю, что это неприятно слышать. Но лучше ты сейчас узнаешь это от меня, чем еще лет через шесть дойдешь до этого сам. Подумай о моих словах, Энтони, — Хастур вновь похлопал художника по плечу и направился к двери, обернувшись лишь у самого порога. — Картина американца должна быть готова к четвергу, я сам занесу Трейси деньги. С этими словами контрабандист вышел из студии, оставив Кроули наедине со своими мыслями и с обломками того, что он считал лучшей из когда-либо написанных им работ. Тогда он был еще молод и полон иллюзий. Ему казалось, что весь мир лежит у его ног. С провисшего полотна на Кроули печально глядели изгоняемые из Рая Адам и Ева. За их спинами парил, широко расправив белоснежные крылья, Ангел с пламенным мечом в протянутых руках. Казалось, подобно Прометею, он собирается подарить смертным огонь, чтобы они могли готовить пищу и отпугивать диких зверей. «Надежда», — гласила подпись. Это должна была быть выпускная работа художника. Только вот его отчислили раньше, чем он успел доделать ее к предварительному просмотру. Лицо ангела так и не было прописано до конца, оставшись неясным пятном сияющего света. Кроули тогда раз за разом переделывал его, пытаясь подобрать подходящее выражение: то оно получалось слишком отстранённым, то слишком веселым, то наоборот скорбным. Если бы художник взялся за эту работу сейчас, то он точно знал бы, чьё лицо брать за образец. Светлые вьющиеся волосы, чуть пухловатые щеки с милыми ямочками и конечно же наполненные вселенской мудростью глаза оттенка «берлинская лазурь РВ27». «Ангел, ангел… Почему же ты не явился мне раньше, когда ещё не было слишком поздно», — с тоской подумал Кроули и поставил сломанную картину обратно к стене. Он не станет её выкидывать. Пусть служит напоминанием о несбывшихся мечтах и собственной глупости. Хастур был во всём прав, но легче от этого не становилось. Кроули бросил мрачный взгляд в сторону загрунтованного под картину американца холста. Нужно было садиться за работу, он и так потратил слишком много драгоценного времени понапрасну. Только вот желания что-либо делать абсолютно не было. Кроули лёг на пол и свернулся калачиком, притянув колени к груди. Ребра отозвались на это действие тянущей болью. Но это ничего, со временем она утихнет. Всегда утихала.

***

За работой дни тянулись абсолютно незаметно. Кроули вставал с первыми лучами солнца и сразу же садился за мольберт, заканчивая писать, лишь когда серость вечерних сумерек сжирала все различия между тончайшими оттенками тонов. Бардак постепенно отвоёвывал свое законное место в студии. Сначала на столе поселилась переполненная окурками пепельница, затем по полу расползлись пустые тюбики из-под масляных красок и упаковки недоеденной лапши. Даже вечнозелёное растение в горшке как-то сникло и начало вянуть. Пару раз художник даже в сердцах наорал на него, что подарило пусть временное, но облегчение. Таинственный гость, обещавший вскоре занести документы, так и не пришел. И Кроули, конечно же, не был огорчен этим фактом. Он не надеялся на это, просыпаясь каждое утро на жёстком матрасе, не оглядывался в течение дня на звуки шагов, доносившиеся из-за двери, и уж точно ни о чем таком не мечтал, закрывая болящие после работы глаза поздно ночью. Ангел не приходил к нему во снах, заботливо укрывая белоснежным крылом от всех печалей и невзгод. Да, Кроули было абсолютно наплевать. Если его что-то и огорчало, то только упущенная возможность немного подзаработать. Он не прокручивал по десятому кругу в голове ту короткую встречу от начала до конца, пытаясь понять, где же именно облажался. В конце концов, скорее всего Азр-как-его-там просто взвесил все факты ещё раз и решил найти себе иллюстратора получше. Кого-то, кто не пил, не жил на помойке и не имел приводов в полицию. А еще лучше кого-то с дипломом о законченном высшем образовании. Ведь так поступают все разумные взрослые люди, когда хотят доверить незнакомцу дорогущую антикварную книгу, не так ли? Кроули никого не осуждал, он всё прекрасно понимал. Но в четверг, когда картина американца была закончена и передана Хастуру, художник сломался. У него полностью истощился запас эмоциональных сил, позволяющих с таким упорством отрицать очевидное. Кроули нужно было подзарядиться, и он знал отличный способ это сделать. Вечером ноги сами собой понесли его в знакомый клуб — полуподвальное помещение с перегоревшей вывеской «Full of Hell». По мнению самого художника, название «Full of Shit»* подошло бы этому злачному местечку намного больше, но кто он был такой, чтобы давать директорам ночных клубов советы в области маркетинга? В зале стояло удушливое марево табачного дыма, а замиксованные до неузнаваемости хиты неприятно били по ушам. Кроули не без труда протиснулся сквозь толпу дрыгающихся в экстазе тел к барной стойке. Тот, кого он искал, привычно сидел на самом крайнем стуле, задумчиво наблюдая, как лед тает в полупустом бокале виски. — Салют, Лигур, — поприветствовал художник, присаживаясь на свободное место рядом. Темнокожий мужчина даже не повернул головы, но Кроули знал, что несмотря на орущую из динамиков музыку, его слова прекрасно расслышали. — Проваливай, маляр, я больше не даю в долг, — не отрывая взгляда от бокала, наконец, соизволил ответить Лигур. Кроули хотел было разыграть оскорблённую невинность, но краем глаза заметил идущего в их сторону охранника, и передумал. — Я сегодня при деньгах. Только сдал Хастуру заказ, — быстро сказал он. Лигур сделал едва уловимый жест рукой, и охранник вновь исчез в темном углу зала. — Ты должен мне триста фунтов. За промедление я возьму триста пятьдесят. — Ла-а-адно, — недовольно поморщил нос художник. — Сегодня гуляем за мой счёт. На лице Лигура не промелькнуло даже тени улыбки. Не говоря ни слова, он с лёгкостью соскользнул с высокого барного стула и направился в сторону уборной. Толпа послушно расступалась перед ним, пропуская вперед, а вот отстававшему на пару шагов Кроули приходилось расталкивать чужие тела руками. В туалете было значительно тише, зато отвратительно воняло прорванной канализацией, и в одной из кабинок кто-то, кажется, то ли помирал, то ли трахался. Звуковое сопровождение в любом случае было так себе. Художник уныло глянул в разбитое зеркало. Тусклый свет потрескивающей лампы заострял черты его лица, добавляя лишние годы. Несмотря на длительную завязку, сейчас он выглядел, как типичный клиент Лигура. — Деньги вперед. Кроули вздохнул. Расставаться почти со всей получкой в первый же день не хотелось, но скрепя сердце он все же достал из кармана несколько смятых пятидесятифунтовых купюр. Лигур тут же выхватил их из расслабленных пальцев, убирая в один из многочисленных карманов своей кожаной куртки. — Чего хочешь? — без тени интереса в голосе осведомился он. — Лекарство от печали, — разводя руки в стороны, улыбнулся художник. От этих слов уголок губ дилера едва заметно дернулся. Да, Кроули ни на секунду не переставал быть засранцем, зато делал это чертовски стильно. — Всем вам, творческим, подавай одно и то же, — хмыкнул Лигур, жестом фокусника извлекая на свет пригоршню мелких таблеток. — Выбирай, тебе какие? Есть сердечки, смайлики, звёздочки*. Кроули окинул взглядом цветную россыпь экстази. Ей-богу, если бы он не стоял сейчас в обсосанном сортире ночного клуба, можно было бы подумать, что этот донельзя серьезный человек протягивает ему обычные конфеты. — Пофигу, главное, чтобы вставило, — честно ответил художник. — Тогда советую вот эту, — дилер положил на протянутую ладонь Кроули одну единственную белую таблетку с изображением ангельских крыльев. — И всё? — возмутился художник. — Тройная доза. Поверь, тебе этого хватит, чтобы улететь в Рай на ближайшие шесть-семь часов. Кроули недовольно хмыкнул, но таблетку забрал. Лигур, потерявший к нему всякий интерес, вышел из уборной, чтобы вернуться на свой привычный «пост» за барной стойкой. Через его руки, как на конвейере, проходили каждую ночь десятки сломанных судеб. И художник прекрасно знал, что был всего лишь одной из них. Белая таблетка жгла ладонь. Смыть бы ее сейчас по-хорошему в унитаз, да свалить отсюда. Но символичность изображённых на ней распахнутых крыльев завораживала. «Смотри-ка, Ангел, ты не захотел приходить ко мне сам, а я всё равно отыскал тебя», — подумал Кроули и, решив не терпеть до дома, закинулся тройной дозой экстази прямо на месте. Лигур не соврал. То ли дело было в том, что Кроули давно не употреблял и у него снизилась толерантность, то ли доза была действительно убойной, но настроение заметно скакнуло вверх ещё на полпути к студии. Редкие прохожие, гулявшие в этом районе в вечернее время, стали вызывать у художника живой интерес и участие. Он чувствовал какую-то связь с каждым из них. Ему хотелось остановить кого-нибудь, просто чтобы поболтать, узнать, как прошёл их день. Однако люди с опаской поглядывали на то, как Кроули путается в своих длинных ногах, и спешили прочь, принимая его за пьяного. В каком-то смысле так оно и было. Художник чувствовал себя опьянённым любовью. В этот момент он любил и безразличного Лигура, и слетевшего с катушек Хастура, и даже того мудака Гавриила, который собственноручно подписал приказ о его отчислении шесть лет назад. От этой любви сердце Кроули стало очень большим и тяжелым. С каждым новым ударом оно грозилось проломить ребра, поэтому художник на всякий случай подставил раскрытые ладони, чтобы если что, поймать его. Все-таки этот орган гонял по венам кровь или что-то типа того, и прожить без него, наверняка, было бы очень проблематично. Размышляя, хватит ли у него денег на покупку донорского сердца, Кроули дошёл до калитки дома, в котором снимал чердак. Металлические прутья так красиво блестели в свете фонарей, что Кроули невольно протянул к ним руку, пытаясь поймать частичку этого волшебного сияния. Почему он никогда раньше не обращал внимания на их потрясающую, чуть шероховатую от растрескавшейся краски текстуру? Нужно было запомнить, чтобы как-нибудь потом нарисовать… Погружённый в свои размышления Кроули давно потерял счёт времени. Может, прошло несколько минут, а может — часов. MDMA часто играл с людьми такую вот злую шутку. Единственное, что мог сказать художник наверняка — от долгого соприкосновения с холодным металлом его пальцы превратились в сосульки. — Мистер Кроули? — донеслось откуда-то извне. Художник очень удивился. Пока он стоял здесь, то успел как-то позабыть, что существуют другие голоса помимо того, который озвучивал мысли в его голове. — Мистер Кроули, — на этот раз ближе, почти над самым ухом. Художник с блаженной улыбкой, застывшей на губах, обернулся на чарующий звук. Голос принадлежал белому, мягкому, воздушному существу. Кроули показалось, что он никогда не видел никого прекраснее. А потом вспомнил, что видел. Они уже встречались. Это же был его Ангел, тот самый, с картины. — О, какая удача, что я вас встретил. Я как раз проходил мимо, но решил, что уже, должно быть, слишком поздно… — Да, уже слишком поздно, — подтвердил художник, не переставая улыбаться. — Ох, что же… Тогда я, пожалуй, зайду в другой раз, — Ангел неуверенно заколыхался, расплываясь по краям, и начал отдаляться от Кроули. «Почему он расстроился? — не понял художник. — Ведь жизнь так прекрасна, никто не должен грустить. Особенно он». Кроули до боли не хотелось расставаться с прутьями калитки, но для того, чтобы помочь своему Ангелу, он добровольно пошёл на эту жертву. Одним уверенным движением он поймал ускользающее белое облако в свои объятия и прижал его к себе так крепко, чтобы оно больше и не думало никуда сбегать. — Я ждал тебя, — честно сказал Кроули, утыкаясь замёрзшим носом в воротник чужого пальто. — Ох, дорогой, что же ты творишь? — удивленно выдохнуло облако. — Ты весь ледяной. Сколько ты простоял на холодном ветру? Художнику было приятно слышать нотки беспокойства в чужом голосе. Он не мог вспомнить, когда последний раз хоть кому-то было до него дело. Ангел даже снял с себя клетчатый шарф и несколько раз обмотал его вокруг шеи Кроули, заставляя переполненное любовью сердце застучать с удвоенной силой. Художник был уверен, что его облачный друг чувствует это биение даже сквозь толстую ткань дорого пальто. — Слишком много, — болезненно выдохнул Кроули, заглядывая своими черными от расширенных зрачков глазами в льдисто-синие глаза Ангела. — Пожалуйста, забери у меня хоть чуть-чуть, я больше этого не вынесу. — Хорошо, — покладисто согласился Ангел и осторожно, словно боясь спугнуть художника, поправил растрепавшиеся на осеннем ветру рыжие пряди. — Только тебе может быть немного неприятно. — Это ничего, я умею терпеть, — прошептал Кроули, позволяя чужим теплым пальцам лечь себе на виски. Ангел сосредоточенно посмотрел ему в глаза, слегка усиливая нажатие. Сначала Кроули ощутил лишь легкое покалывание по всему телу и решил, что потерпеть будет совсем не сложно, но постепенно покалывание переросло в нестерпимый жар. В какой-то момент художник с ужасом осознал, что чувствует работу буквально каждого органа в своем теле: то, как налилась кровью печень, с удвоенной силой выводящая из организма токсины, то, как мозг перестал вырабатывать убойные дозы серотонина, то, как нормализовался сердечный ритм. А в следующую секунду все кончилось. Кроули стоял абсолютно трезвый. Ощущение вселенского счастья исчезло, оставив после себя привычное, умеренно-дерьмовое настроение. Мысли перестали обгонять друг друга, складываясь в причудливый калейдоскоп странных идей. А потребность касаться всего вокруг, терзавшая художника весь вечер, сошла на нет. К слову о прикосновениях… Кроули всё ещё стоял, крепко обнимая едва знакомого мужчину, что явно шло вразрез со всеми известными ему правилами приличия. Художник ошарашенно отпрянул в сторону, восстанавливая приемлемую социальную дистанцию. Он хотел что-то сказать, но язык словно приклеился к нёбу и отказывался слушаться. Антиквар, а это был именно он, не спускал с Кроули взгляда внимательных голубых глаз. В них не было обиды или злости, лишь лёгкая тень беспокойства. Ангел, по всей видимости, остался доволен беглым осмотром, так как, слегка улыбнувшись, произнес: — Береги себя, дорогой. Выпей сейчас побольше воды и ложись спать. Утром тебе станет легче. С этими словами он развернулся и побрёл по освещенной фонарями улице в противоположном от дома Кроули направлении. А художник так и остался стоять столбом, нервно хватая ртом холодный воздух. — Что это вообще, блять, сейчас было? — затравленно спросил он у ночной тишины. Примечания: * «Раненый стол» (1940) — утерянная картина мексиканской художницы Фриды Кало. * «Full of hell» — название популярной рок-группы, «Full of Shit» — обман, или дословно «полный дерьма». * Сердечки, смайлики, звездочки и другие символы — различные маркировки MDMA, наносимые производителями на поверхность таблеток для определения партии или с целью рекламы.